Военная-антивоенная историческая драма Сергея Урсуляка «Праведник»

Novaya-media - иностранный агент.

В канун начала СВО на российские экраны выходит военная-антивоенная историческая драма Сергея Урсуляка «Праведник».Сергей Урсуляк приступил к съемкам военной — антивоенной — исторической драмы «Праведник» в августе 2021 года в Беларуси, закончил их в середине осени того же года. Самые прозорливые в то время наверняка были уже настороже, для большинства, к которому принадлежу сам, еще ничто не предвещало. «Праведник» выходит на экраны сейчас, и эта премьера попадает в контекст, который никак не мог быть предусмотрен ни авторами, ни каналом «Россия-1», причастным вместе с «ТриТэ» к его производству.Вряд ли кто-то полтора года назад способен был предположить, что сегодня нам придется удивляться тому, что Чулпан Хаматову в крошечной роли еврейской матери продюсерам «Праведника» удастся отстоять, сохранив ее в кадре, а ее имя — в титрах, что, подозреваю, далось им изрядным административно-кабинетным трудом. Ведь если Ингеборгу Дапкунайте легко можно вырезать по контуру из «Балета», а Дмитрия Назарова — из «Двенадцати стульев», подменив их лояльными лицами, то чем отважная Хаматова с ее нынешними откровениями лучше в стальных глазах власть имущих? Ну и ее семейный задушевный дуэт с Константином Хабенским в роли, соответственно, еврейского папы — кому могло прийти в голову, что сегодня этот дуэт, помимо сюжетного в фильме, приобретет дополнительный горький, отдельный от фильма смысл?Потому что другой контекст, потому что жизнь бесповоротно изменилась.И явление «Праведника» стране — вскоре после пустынных торжеств на Мамаевом кургане в Волгограде, наспех и ненадолго переодетом в Сталинград, и в преддверии дня, который можно посчитать красным в календаре только из-за крови, пролитой за год, — выглядит нежданным промельком белой вороны на темном небе. Хочется видеть в ней, вороне, добрый знак и какую-никакую надежду.Сценарист Геннадий Островский, 30 лет назад начинавший именно вместе с Урсуляком («Русский регтайм», «Сочинение ко Дню Победы»), положил в основу сюжета подлинную, хотя и беллетристически обработанную историю партизанского командира Николая Киселева. Тот в 1942 году своим маленьким отрядом вывел белорусскими лесами более 200 малосильных евреев — стариков, детей, женщин, увечных — из оккупированных земель через единственный узкий прорыв в линии фронта на подконтрольную Советам территорию. Сделал это по приказу, но все же сделал — не на свой страх, но на громадный риск, который осознавал и который отчасти подтвердился: 50 человек не дошли, остались лежать в лесах убитыми. Нельзя умолчать о том, что сам приказ и замысел командования придавали истории про гуманизм и отвагу в том числе жесткие обертона. В фильме Киселеву в штабной землянке популярно разъясняют, что ему поручена не только гуманитарная акция, но и военная операция:фашисты, обуреваемые стремлением очистить не только свои, но и славянские территории от евреев вплоть до последнего младенца, пойдут за ними по следу.Тем самым Киселев оттянет на себя их силы, позволив партизанщине развернуться во всю мощь.Киселева — во всяком случае, по фильму — перед этим походом обещали в случае успеха представить к звезде Героя, он не возражал, хотя движим был совсем не наградными мотивами. Однако награды все же его нашли: на родине он при жизни получил орден Отечественной войны I степени, а в Израиле после смерти стал одним из «Праведников народов мира». Этого звания, как известно, удостаивают людей, совершивших беспримерный подвиг во имя еврейского народа и его спасения от Катастрофы, а значит, и во имя мира.
Коллизия с израильской киселевской наградой лежит в современном сюжетном пласте «Праведника», основные же события развиваются, как уже сказано, в 1942 году. История с наградой и битвой за ее присуждение, ретроспективно бросая отсвет на сюжетные перипетии, естественным образом окликает «Список Шиндлера», главный и тоже подлинный герой которого, немецкий бизнесмен Оскар Шиндлер, спасает в Кракове еврейских рабочих со своей фабрики, превращаясь волею судеб и личного нравственного выбора из циничного предпринимателя в гуманиста.Делал ли Урсуляк «Праведника» с оглядкой на знаменитый фильм Стивена Спилберга? Разумеется, он оглядывался, волей-неволей приходилось. Могу ли я тут сейчас рассуждать об авторской полемике либо художественном соперничестве? Пожалуй, от этого стоит уклониться.При этом Урсуляк в «Праведнике» тоже работает в романном жанре и тоже — даже еще больше — чужд стеснительности в выборе средств. Всякий, кто видел «Летних людей» или «Долгое прощание», знает, что их автор в тонкостях киноязыка сведущ и им не чужд. И если он идет в «Праведнике» иным ходом, позволяя себе решения, которые своей мелодраматической и какой-нибудь иной простодушной природой смущают адептов изощренного вкуса, значит, задачи его другие. А они со всей очевидностью другие.Достучаться не до эстетских небес, а до человеческих сердец соотечественников, с которыми во множестве за год случилось то, что Урсуляку, затевавшему «Праведника», и в дурном сне не могло присниться.Хотя и не сказать, что режиссер, выстраивая свой «роман для всех», своего «Шиндлера для нас», вовсе забывает об изяществе.

Не забывает — и, например, черно-белая хроника счастливой довоенной еврейской жизни вмонтирована им в ткань «Праведника» и точно, и тонко.В осознанном авторском бесстыдстве (не беру это слово в кавычки и, как следует из вышесказанного, в целом вижу в этом нисколько не предосудительную стратегию) Урсуляк мощно поддержан сценарной основой, созданной драматургом Островским, которого в стыдливости уж точно не упрекнешь. Чего только стоит придуманное им в «Праведнике» всемирное сюжетное путешествие-приключение астролябии — семейной реликвии семьи Талей, которую пуще глаза берег прибившийся к партизанам Моше (Марк Эйдельштейн — в молодости, Довале Гликман — в старости) и с которой не по своей воле вынужден был расстаться. (Астролябия, замечу попутно, в отечественной культуре не то чтобы частая гостья и до Урсуляка с Островским выразительно сверкнула, пожалуй, только у Ильфа с Петровым, вручившим ее Остапу Бендеру в зачине «Двенадцати стульев».)Что же касается пресловутого и в целом, повторю, не осуждаемого мной бесстыдства, то рискну предположить, что в этом вопросе драматург — опять же осознанно — в своем сценарии пошел и зашел дальше, чем нужно было режиссеру.Еврейская тема, особенно в регистре жалостливости или печального национального юмора, справедливо считается непростым в обращении оружием, зачастую опасно приближающим авторов к территории запредельной слезливости либо анекдота с местечковым колоритом.Скорбный материал «Праведника» вроде и располагает к тому и другому: печаль в отстранении горьким смехом для повествования выигрышна, не сочтите за цинизм. Упомянутые «то и другое» ярко сходятся в Рувиме Янкеле — хромом, говорливом, не слишком опрятном, с клочковатой бородкой. Эту роль исполнил Сергей Маковецкий — чемпион среди любимых Урсуляком артистов, сыгравший во множестве его фильмов. Здесь он еврейский дед Щукарь, будто написанный Шолом-Алейхемом поверх Шолохова.Чтобы не быть заподозренным в неразборчивой готовности принять в фильме все и вся, выскажу сомнения в связи одним из ключевых персонажей — фашистским офицером Шмюкером. Немецкий актер Дитмар Кениг, выразительный смытым лицом и прозрачными глазами, добросовестно выполняет поставленные сценаристом и режиссером задачи по возбуждению запредельной ненависти к своему персонажу, безжалостному палачу. Однако для меня есть все же перебор в том, как придуман и решен этот персонаж — способами, воскрешающими фашистов даже не из позднего советского кино, а десятилетиями пораньше.Патологическое увлечение постоянной фотосъемкой замученных им жертв вперемежку с чтением Пушкина — воля ваша, есть в этом известное излишество.И я тут не про нехватку человеческих свойств, «утепляющих» изверга, который в утеплении не нуждается, а про отсутствие мало-мальского объема. Фильму прямого действия, а не только усложненной психологической драме, он не противопоказан. Выше я обещал, упомянув «Шиндлера», больше к нему не возвращаться, но здесь не удержусь: тень Амона Гета, грандиозно сыгранного Рэйфом Файнсом, чрезвычайно смущает. «Два мира — два Шапиро», как в данном случае я бы процитировал известную шутку, если бы не боялся быть обвиненным в бестактности.Для фильма, сделанного твердой и умелой режиссерской рукой, вслепую знающей всю клавиатуру и алгоритм зрительской историко-военно-психологической саги, существовала, однако, опасность подчиниться схеме «поплакали-поплакали-погневались-посмеялись-поплакали-умилились», стать заложником этой нехитрой структуры без большой для себя выгоды. Чтобы этого с «Праведником» не случилось, Урсуляку позарез был необходим мощный внутренний источник правды, ее обеспечитель. Очевидно, понимая это, он принял единственно верное решение, сделал самый точный выбор из всех возможных — и в этом выборе, я считаю, было не меньше режиссуры, чем во всех дальнейших трудах на площадке и в монтажной.Имею в виду Александра Яценко в роли Николая Киселева.Яценко уже не раз, в том числе и в фильмах Урсуляка, доказал, что он артист большой силы и уникальной природы. «Праведник» доказывает это вновь.Его Киселев — бежавший из фашистского плена политрук, оказавшийся среди партизан, а в прошлой мирной жизни — бухгалтер, и Яценко играет совсем не военного по природе человека, войной к кровавому мужскому делу призванного. Род прежних занятий приучил его к трезвости в расчетах и в оценке обстоятельств, а может, наоборот: как раз природные здравомыслие и сметка усадили его в нарукавниках за деревянные счеты в предвоенные годы. В известном смысле у него есть в лучшем отечественном кино близкий родственник — быковский Локотков из «Проверки на дорогах», хотя они, конечно, не родные братья, и нет в Киселеве бойкой хитрецы, хватки и прочего колорита, которым щедро наделен замечательный народный герой фильма Алексея Германа.Но в нем есть внутренняя правда, есть решимость и твердость, когда они необходимы, и есть ясный человеческий свет — не путать с просветленностью.