Реформаторы проиграли 13 лет назад

Дата не круглая, но число (тринадцать лет прошло) – традиционно несчастливое, и так совпало, что случившееся ровно тринадцать лет назад принесло немало бед стране. 3 июля 1996 года прошел второй тур выборов президента России. В нем победил Борис Ельцин, получив 54%. Сегодня это все представляется далекой историей, но на самом деле, последствия произошедшего тогда оказывают самое непосредственное влияние на нашу теперешнюю жизнь.

Новейшая история России знает несколько точек бифуркации, когда страна оказывалась перед выбором – куда пойти? Многие считают, что решающий жребий был брошен в 1999-м, когда Семья сделала ставку на Путина. Нам представляется, что все же определяющим моментом, последней возможностью повести страну иным курсом, стал роковой 96-й год. Все случившееся позже было лишь следствием решений, принятых (и в смысле сделанных элитой, и в смысле одобренных обществом) тогда.

Сразу оговорюсь, во избежание конфликта интересов, и дабы не посыпать пеплом чужие головы, что я участвовал – пусть и на самом низовом уровне, бедным аспирантом, посланным в провинцию агитировать, – в избирательной кампании Ельцина, и потому являюсь лицом не беспристрастным.

Суть тогдашних событий заключалась в том, что рейтинг действующего президента на январь 96-го составлял от 3 до 5 процентов. По всем канонам и в соответствии со здравым смыслом, Ельцин был неизбираем, причем в квадрате. И вот тут-то случилось то, что осталось незамеченным современниками событий. Ставка сторонников реформ, демократов и рыночников была сделана на… Бориса Николаевича Ельцина. Не на Явлинского или Лебедя, не на Святослава или Бориса Федоровых, не на Лужкова или Собчака. Вообще не было проведено хотя бы попытки праймериз в демократическом лагере, дабы выявить фигуру, способную состязаться с Зюгановым. Нет, Ельцин изначально был объявлен правящей элитой безальтернативной фигурой, на которую только и можно делать ставку! С позиций сегодняшнего дня подобное решение, если рассматривать его беспристрастно, кажется абсурдом. Трудно придумать что-либо самоубийственнее. Казалось бы – сбросьте Ельцина «с парохода современности», пожертвуйте им как отыгранной картой, как жертвовали всеми первопроходцами демократических реформ – Валенсой, Ландсбергисом, Желевым и прочими. Политик же не может вечно быть популярным, а реформатор – тем более, он уходит, принимая на себя весь груз ответственности за боль и тяжесть перемен. Это – естественно, это – нормально.

Но только не у нас. Великой тайной и по сей день остается – почему же никто не заметил тогда подлога, почему либеральный истеблишмент, разве что за ничтожными исключениями, принял правила игры? Почему безальтернативность Б.Н. сочли истиной, не требующей доказательств?

Трагедия заключалась не в том, – был ли Ельцин плох или нет. Самое худшее таилось в деталях – переизбрание его могло быть осуществлено лишь с помощью тотального нарушения закона, с помощью массового изнасилования умов граждан.

Во имя торжества демократа-президента, компрометировалась идея демократии.

К 1996 году страна была измучена нескончаемой чередой радикальных изменений на протяжении уже семи лет. Шок от перехода от командной экономики и тоталитарного устройства общества к рынку и квазидемократии казался невыносимым. Боль и отчаяние россиян должны были найти себе выход, и гнев их должен был пасть на чью-то голову. Исторически, политически, социально Ельцин был обречен. Мы не говорим тут о справедливости – реформы Гайдара, приватизация Чубайса и сегодня представляются наиболее оптимальным выходом из тупика коммунизма. Фундамент небоскребов московского Сити – символ пока непрочного рыночного успеха, были заложены именно тогда. Но за возможность прорыва надо было заплатить. Толпа должна была иметь право сбросить своих былых кумиров.

Незавершенность российской революции 1991 года заключалась в том, что не создалось безличностной конструкции власти. Борис Ельцин изначально использовал демократов, а не они – его. Борьба за реформы уже в 1992 стала синонимом борьбы за Ельцина. Он сумел поставить себя так, что во всякий момент оказывался нужнее либералам, чем они – ему. Потому прощалось все – и Коржаков, и суперпрезидентская конституция, и самодурство, и «загогулины». Когда в мае 92-го на заседании правительства он снял, не предупредив, Гайдара, министра энергетики Лопухина, заменив его Черномырдиным, и Егор Тимурович смолчал, стало ясно – «эти» стерпят все ради пресловутого «осуществления реформ».

В 96-м борьба в России не шла за или против продолжения реформ – как бы мне тогда не хотелось в это верить, и во что я верил, не замечая «шероховатостей». Борьба шла именно за сохранение у власти конкретного клана с конкретными корпоративными, если угодно, «семейными» интересами. Меткий народный язык не обмануть – тесное переплетение власти, бизнеса и родственных отношений – не conspiracy theory, а объективная реальность, которую уже впоследствии увенчали исключительно удачные и показательные браки Юмашева-старшего и Юмашевой-младшей.

Именно тогда телевидение стало дубинкой федерального охвата в руках Кремля, достигнув высот изобретательности, а административный ресурс приобрел респектабельность и всеобщую одобряемость.

Несмотря на смену действующих лиц, режим после 99-го года – есть всего лишь следующая и органически вытекающая фаза режима, сложившегося в 96-м. Вообще, с позиций сегодняшнего дня видно, что трехлетие с 1996 по 1999, с его непрерывной грызней во властных коридорах, было лишь прелюдией к путинской стабильности, появившейся не вопреки, а как следствие. Кампания 96-го была репетицией кампании 99-го. Но репетиция оказалась интереснее и увлекательнее самого спектакля.