Пять историй о любви. Чтобы не забыть

На модерации Отложенный
летом
…как в анекдоте, веришь? Шекспировские сюжеты: как поссорились Иван Леонтьевич с Иваном Каленниковичем. Ну, гоголевские, один иконостас. Иван Леонтьевич земским учителем обретался, заведующим местной школы. Воевал, что ты! И в тюрьму сел, как многие тогда, по зову сердца практически. Однажды назначили его председателем товарищеского суда. Должность почетная, хрен откажешься. И в результате суда этого, должны были кладовщицу одну закатать лет на восемь. При инвентаризации двух фуфаек не хватило. Тётка, конечно, рыдала белугой, дети опять же сопливые… Сидела б она до морковкина заговенья. Ну и пожалел он тётку. А сам сел. Дрянь какая-то стукнула: «при молчаливом пособничестве…» А на соседней улице подполковник НКВД в отставке жил, по имени-отчеству Иван Каленникович. Большой человек. Что говоришь? Сталкивались, да, и в бане, и сельмаге и на родительских собраниях. Дочка учителя с сыном подполковника в одном классе учились. Ну и выдержка, конечно, была у Леонтьича железная. Всё время тихий, вежливый. Здоровался всегда первый. А хоть бы и с Иваном Каленниковичем. Однажды только нервы сдали. Сын подполковника под балкон к ним пришел ночью, и давай учительской дочке любовные куплеты петь, поэзия значит. Он слушал, слушал… Целых две минуты слушал. А потом ружье взял и в него выстрелил.

… не помню всех подробностей, но бывший мой рассказывал, как его прадед жену уже после окончания войны из концлагеря на танке забирал… за ведро водки. Фамилия у неё еврейская была, вот и забрали. Ты что, любил не то слово. Жил ею. Она перед войной успела деду дочь родить, а потом в лагере её стерилизовали. Так такие красавицы предлагали ему сына родить – мужиков-то не было толком, детей хотелось, а прадед ни в какую. Вот не помню фамилию её…Адлер вроде. Это потом уже она Орловой стала, когда стали птичьи фамилии переводить. Воробьевы появились, Соколовы, Журавлёвы… Я вот, например, Лебедева, чего ты хохочешь-то?


… эвакуировали их в дыру под Самаркандом. Двое детей на руках, один на костылях мальчик и третьего рожать скоро, беда. А муж с секретным заводом на Урале где-то потерялся. Год она письма писала. Всё, ни мужа, ни завода. А потом ей сон приснился, что он ей говорит, Юля, Юля, коханая моя, адрес запиши: и во сне ей адрес диктует. Она проснулась, всё записала, а потом письмо отправила. И что ты думаешь, только номер дома не совпал.

…прадед мой Серафим, ага. Из зажиточной семьи был. Восемь детей и все работящие, каждому профессию прапрадед дал. Раскулачили, само собой. Серафим краснодеревщиком годным стал, в город переехал, не бедствовал в общем. А женился на девчонке совсем простой. Маленькая, носик остренький и хохочет все время. Он ей сам обувь шил, говорил: «Ты, Маня, как ребенок у меня: конфетами пахнешь». А детей, на минуточку, уже трое было. Так вот однажды Маня к своим в деревню поехала, навестить. В новых сапожках сафьяновых. Навестила – через три дня из ГПУ повестка пришла. Деду на допросе сказали, что поступил сигнал, что в то время как вся страна в едином порыве… ну и всякое такое, жена его не по средствам живет и вообще из сочувствующих. И постановили развестись в двадцать четыре часа. Серафим лицом помрачнел, с Маней развелся, а наутро забрал её и в другой областной центр переехал. Пришлось с нуля начинать. А через год всё война списала, в едином порыве.

…из под Рязани. Бабушку Наташу помню. Высокая, красивая – глаза прозрачные, оливковые и темный ободок кругом идет. Кошка. Дед её языка побаивался, конечно. Вообще трудно жили, но весело. Почему трудно? А на работу деда брать не очень-то и хотели. Он же в оккупации был. С самого начала деда на фронт не взяли: отвоевал своё в финскую. Ранение опять же. А во вторую отечественную он за колхозными лошадьми смотрел, и в плен попал. Так его раз в год на допросы таскали. Бабушка Наташа как повестку получала, каждый раз деду говорила: «Ну что, шпиён, собирайся». Отправит его, сядет у окна камнем и молчит. Даже не улыбается. Однажды только сказала: « Да его и сибирская язва не возьмет… Только б пришел».