Петр и царевич Алексей

Часто считают историю с Алексеем
величайшей трагедией Петра. И одновременно его подвигом. Что может быть выше — принести в жертву Отечеству родного сына! Винят за то, что он не
терпел сына, так ведь и сын не терпел отца, желал ему смерти. Петру не так опасен был Алексей, как его окружение. Оно выпестовало взгляды царевича,оно
стало серьезной угрозой делу Петра. Сам Алексей был щитом, за которым укрывались Кикин, Лопухин, Игнатьев, Афанасьев — непримиримая
оппозиция, а за ними угадывалось и большее: стремление вернуться на теплую лежанку, в ленивую дрему боярской жизни.
«О бородачи! — восклицал Петр. — Многому злу корень старцы и попы. Отец мой имел дело с одним бородачом, а я с тысячами!» Снова будут плестись
заговоры. Надо было выдернуть корень, иначе никогда не избавиться от постоянной смуты в надежде сменить власть. Не сделать этого, значит, после
его смерти начнется шабаш. Первым делом примутся изничтожать права маленького Петра — Петра Петровича, самого его постараются извести.
Обезопасить малого, но как? Обезвредить Алексея, но как?
Любое решение — трагедия.
Говорят, что Петр не любил его. Мол, сын от нелюбимой жены. Так, да не так. Нелюбовь отцовскую Алексей сам заработал. Много лет старался Петр
привлечь его к делам. Давал то одно, то другое поручение. Никакого ответного интереса не встречал. Алексей увиливал, лентяйничал. Говорят, что отец мало
занимался сыном. Сам Петр, с трех лет лишенный отца, не знал ни отцовских забот, ни толковых наставников, самостоятельно определился и того же ждал от
сына. Незаметно сын вымахал в отрока, затем в недоросля. Верзила, ростом удался, а дара к чему-либо не появилось. Дворянских детей Петр жучил за
нерадивость, требовал с них мастерства, свой же сын примера не подавал, не работник, не умен, не решителен.
Каково отцу было понять, что сын у него неудачник, толку с него не будет, нельзя оставлять ему государство. А главное — чужой он. Отцовские заботы,
военные дела не интересны ему. Слушает вполуха, вяло отвечает, смотрит в сторону, глаза квелые. Считалось, что близок к духовенству, так ведь и о
теологии всерьез говорить не мог, не разбирался.
Бегство Алексея в Австрию и то, что укрылся он там, вконец разозлило Петра, обозначило их разрыв. Как писал ему Петр в Неаполь: «Презрение к
моей воле сделал. Клялся Богом и обманул, ушел и отдался, как изменник, под чужую протекцию».
Изменник — чутье не обмануло Петра, позже он узнал, что Алексей хотел бежать в Швецию к Карлу XII.
Известно, что Петр Андреевич Толстой уговорил Алексея вернуться в Россию, пообещал за это отцовское прощение. Привезли царевича. Допросили.
Алексей отвечал уклончиво. Петр приказал учинить следствие и судить.
Суд судом, но Петру надо было для себя найти ответ. Приближенные царевича признавались, что угроза постричь царевича в монахи их не пугала,
они обсуждали с Алексеем — монах не гарантия надежного отрешения от престола: «Клобук не гвоздем прибит».
Как обезвредить сына? Так, чтобы не претендовал, чтобы на корону не рассчитывал, чтобы заговоры вокруг него не клубились? Что бы с Алексеем ни
делать, какие бы клятвы с него ни брать, все равно он — наследник. В своих планах заговорщики это предусмотрели. Что может государь? Да ничего не
может. «Клобук не гвоздем прибит» — слова Кикина. Он знал, что говорил. Кикина казнить можно, а что с царевичем делать? Где выход?
Сколько ни думал Петр, все склонялось к одному ужасному решению.
Если бы Алексей впрямь не претендовал на престол, он мог бы давно уйти в монастырь. Так ведь не ушел. Мог в Австрии объявить себя частным
гражданином, отказаться от наследства. Не сделал и этого.
Ясно, что Алексей не уйдет на покой, как обещал. Не раз он нарушал свои обещания, даже клятвы. Слабый он, уговорят его. В Вене царевичу спешили
признаться в верности те, кто слыхал, что здоровье Петра пошатнулось, и Алексей воспылал надеждой. Он был отцом Алексея, и он был отцом маленького Петра Петровича,
ненаглядной «шишечки». Как сложится судьба малыша? Катерина не скрывала своих тревог. Само собой считалось, что родился наследник престола, они оба,
родители, были счастливы. Теперь, когда раскрылся заговор, над жизнью маленького нависла угроза. «Они» ни перед чем не остановятся, так считала
Катерина. Она осторожно толкала его к выбору, Меншиков напоминал о прошлом: Софья и Петр, сводный брат и сводная сестра, та, что хотела его
уничтожить, заговор стрельцов, смута... история могла повториться. Страшные картины детства тотчас всплывали в памяти. В окровавленных снах истошно
кричал Иван Нарышкин, Петр вскакивал в ужасе, не понимая, где явь.
Жизнь Петруши зависит от участи Алексея — уверяла Катерина. Будущее ей виделось уже без супруга, разумелось, что его уже нет.
О смерти Петр не позволял себе думать, но в последнее время открыл, что окружающие люди почувствовали в нем непрочность, обнаружили, что и он обнаружили, что и онсмертен.
Алексей следил за болезнями отца, поэтому и хотел затаиться в Вене,ждал.
Известно, что Петр Андреевич Толстой уговорил Алексея вернуться в Россию, пообещал за это отцовское прощение. Привезли царевича. Допросили.
Алексей отвечал уклончиво. Петр приказал учинить следствие и судить.

С годами Петра все сильнее захватывала идея Отчизны. Ради нее он не щадил себя, не считался со здоровьем, ради нее мог даже отстранить от себя друга
детства — Алексашку Меншикова. Идея Отчизны придавала силы, она же порабощала, снимала нравственные запреты.
Идея Отчизны несравнима с верой в Бога, поэтому Петру было совсем не просто переступить и традиции, и общечеловеческое, и мнения общества, и
религиозное чувство, и пойти на столь неслыханное в истории. Он попробовал опереться на юридическую процедуру.
Издал указ, где писал, что он самолично мог бы назначить наказание, но желает иметь решение суда. Велел пригласить судей из всех сословий —
крупных вельмож, чиновников, начиная от Александра Меншикова, графа Апраксина, барона Шафирова, вплоть до людей худородных, к примеру
прапорщика Ивана Веревкина, который подписался крестом.

Всего 127 человек.
Огромный состав на самом деле судопроизводством не занялся, допроса Алексею не устраивал. Российский суд считал, что мнение царя известно,
процедуру провели формально, все единогласно были за смертную казнь.
Петр желал знать истинное мнение окружающих. Он предупреждал настоятельно: «...Сделайте правду, не погубите
душ своих и моей, чтоб совести наши остались чисты в день страшного
испытания и отечество наше безбедно».
Уверяют, что все это говорилось проформы ради, что Петр заботился о том, как воспримут это происшествие в Европе, и тщательно обставлял
законностью. И еще думал о том, как история станет изображать это дело.
Чувство истории у Петра было развито сильно. Он хорошо представлял свою значимость не только в истории России. На память о каждой победе, о каждом
походе изготавливали медали, на них изображалась персона царя и надпись, которую он утверждал.
Вот Геркулес держит на плечах земной шар с надписями: Лифляндия, Нарва, Ревель, Дерпт, Рига. Надпись по-латыни из Овидия: «У меня хватит сил
поднять такую тяжесть». А на обороте — портрет Петра.
В память сражения при Гангуте медаль с портретом Петра в лавровом венке и надпись: «Прилежание и верность превосходят силу».
На другой медали: «Небываемое бывает». И так далее. Петр тщательно оберегал свою историческую репутацию.
Судьям ничего не грозило. Сделав такое публичное заявление, Петр не стал бы преследовать защитника царевича.
Петр ждал такого слова. Раздался бы голос смельчака, и та часть души Петра, что противилась, может, остановила бы его. Почему никто не
увидел в этом богопротивного дела? Хоть бы кто выразил сомнение, нет, всюду он встречал угодливую послушность. Не верили?.. Одна речь до суда, другая
после... Хоть и царское слово, но береженого Бог бережет... Опасение — половина спасения...
Судьи дружно повторяли: «Распни его!» — толпа никогда не кричит: «Пощади!»
Всем казалось, что они с царем заодно, но все покинули царя, оставили его одного в этом тягчайшем выборе. Единодушие толпы дешево
стоит, Петр это знал, тогда он попробовал обратиться к духовенству. Те в ответ уклонились, лукаво предложили выписки из Священного Писания. На выбор.
Одни цитаты разрешали за неповиновение наказывать детей строжайше, вплоть до казни: «Господь сказал Моисею: сын, который злоречив отцу своему и
матери, — достоин смерти», «Чти отца и мать, тот же, кто злословит их, смертию да умрет». Другие цитаты позволяли прощать детей по образцу притчи
о блудном сыне.
Что мог почерпнуть Петр в притче о блудном сыне, который не покушался на жизнь отца, который вернулся сам в отчий дом?
Машина следствия, между тем, пытками выжимала новые и новые свидетельства преступных замыслов царевича.
Законники не осмелились напомнить царю его обещание — не наказывать сына, если тот вернется в Россию.
Никто не вступился за царевича, никто не думал о Петре, о его репутации, все интересы были направлены к собственной выгоде. Идея Отчизны была для них
слишком новой, да и отвлеченной. Это Петр воспринимал Россию целиком, для
остальных понятие России дробилось на собственные вотчины, деревни, земли.
В годы войны — вот тогда родина была страной, которую требовалось защищать от иноземцев, война могла дать новые земли, выход к морю, это было
понятно, зримо.
Сила, с которой столкнулся Петр, таилась не в самом Алексее — безвольном, неумном. За ним Петру виделись тысячи «бородачей».
Наступил час, и перед Петром положили приговор со всеми подписями, оставалось лишь утвердить. Трагедия приближалась к завершению.
Ему вспомнился подходящий пример из римской истории. Когда царь Тарквиний измучил римлян войнами, репрессиями, своим честолюбием, его
прогнали, Рим перешел к республике, и избранные консулы поклялись ни при каких обстоятельствах не возвращать царское правление. Конечно, нашлись
защитники монархии. Среди них оказались оба сына консула Юния Брута. Они вступили в заговор со свергнутым царем. Заговор раскрылся, и Брут должен
был судить собственных сыновей.
На площади перед Форумом собрался народ, ожидали, как поступит Брут, не заставит ли его отцовское чувство нарушить правосудие. Юношей привязали к
столбам. Ликторы встали перед ними наготове, ожидая команды. Юний Брут попрощался с сыновьями и твердо приказал ликторам исполнять приговор.
При нем сыновей раздели, бичевали и затем обезглавили. Римские историки оценили его поступок как подвиг, как высшую жертву, какую гражданин может
принести государству. На примере Юния Брута воспитывали у молодежи римский дух — не обращать внимания на собственную личность, когда дело
идет об интересах республики.
Петр надрывался, пытаясь сдвинуть с места русскую махину, хрустели кости, летели головы, и вот, когда из крови и проклятий показалась, наконец, явь
новой страны, когда она вышла из захолустья в Европу, морские ветрынаполнили ее паруса, на пути встала пустая, ничтожная фигура его сына, грозя
порушить все, что было сделано. Оставить ему власть значило обесценить все принесенные жертвы, тысячи павших солдат. Нет, не от сына избавлялся он, а
от противника своего дела, ради которого он не щадил себя. Отец мог простить,
но он был государь и не имел права предать тех, кто шел за ним.Есть разные версии смерти царевича — то ли его удушили, добили, то ли
смертельными оказались удары кнутом, что нанес Петр. Пушкинпридерживался версии, что Алексея отравили.
Скорее всего, он умер своей смертью. От пыток и побоев.
Приказа казнить не было, приговор не был утвержден, но все равно отца считали виновником смерти сына, убийцей. Наверное, это справедливо.
Драма, которую испытал Петр, была для него неразрешима,
Узел его противоречий никто не в силах развязать, похоже, что выхода достойного у него не было.