Пошёл к чёрту

1.

   Утром, ещё потёмки не рассеялись, я вышел на балкон. Как обычно выпил чашку кофе, закурил. Так делают многие мужчины в нашем доме. Для собственного удовольствия. Первые затяжки пробивают мечтательные мысли в голове.  Я посмотрел через балконное окно на улицу. Двор не большой, много машин. Во дворе других домов светятся уличные фонари: красный свет, изумрудный, жёлтый и другие.

   Я убеждён, что на самом деле свет ни красный, ни жёлтый, ни изумрудный, а бесцветный: невидимый. Иногда я спрашиваю свою внучку Анюту, показывая рукой на фонари: какой свет видишь. В ответ: деда, я не слепая, красный свет. Ладно. Ребёнку простительно. Порой обращусь к соседу Владу. Ответ тот же самый, как и у Анюты.

   Для меня красный свет или изумрудный, или какой-нибудь цветастый существует только в нашем сознании. Вселенная бесцветна. Я понимаю, что видеть невидимое невозможно, но вот Ирина Сергеевна, о которой и пойдёт речь, увидела.

   На улице было сыро. По чавкающим звукам, которые доносились с темноты, ещё и слякотно. Много грязного снега, зачищенного в серые кучи, и противных запахов, которые мокрый порывистый   ветер приносит с мусорных поржавевших ящиков, куда жильцы сваливают всё то, что не хотят сваливать дома.

   Наш дом пятиэтажный. Серый. Блочный. С плоской крышей.  Пять подъездов. Они тоже обычные. Перед каждым подъездом лежит бетонная плита с квадратной ямкой в середине, в которую набивается снег, стекает вода, падают отжившие осенние листья. Зачем её положили, никто не знает, зато все знают, что если попадёшь в ямку, грязи в квартиру натащишь. Стальная дверь с домофоном и цифрами: номера квартир. По её бокам на залохматившихся стенах наклеены бумажные листы: приворожу, вылечу, продаю не дорого, куплю дёшево, быстрый кредит, словом всё то, что поддевает на удочку жильцов дома.

   Один из подъездов, самый крайний, как бы на отшибе, который почти вплотную примыкает к частному дому, жильцы называют «проклятым». В этом подъезде на пятом этаже с не большим не остеклённым балконом находилась двухкомнатная квартира Ирины Сергеевны. Была ей жизнь не всласть, а после одного случая никто из жильцов дома о дальнейшей её судьбе ничего не мог сказать.

2.

   Ирина Сергеевне проснулась от тишины, и это насторожило её. Она отвыкла от тишины, сладкого полусонного потягивания до хруста костей, радостных чувств, что за окном бурлит, бьётся, смеётся, будоражит, переливается и тугим потоком хлещет разноголосая жизнь, и ты её участник. Она думала, что та жизни отгородилась, отсеклась от неё, что у той жизни нет ни малейшего желания хотя бы краешком глаза заглянуть к ней.  

   Из своих снов она выходила с мыслью, какой же впереди длинный, изматывающий, изнуряющий, болезненный день. Ей не хотелось даже вставать, она знала, что увидит туже самая картину, которая накручивалась из года в год. Ей не хотелось и спать, потому что она тоже знала, что снова окунётся в десятилетние замораживающие сны. Она не хотела идти на работу, так как там были известны её домашние дела, которые в голос обсуждали сотрудники, и каждый день спрашивали: ну, как, Ирочка, ничего не изменилось? Она не хотела оставаться и дома, чтобы не видеть его, выходить на улицу, потому что соседи обязательно посочувствуют, пожалеют, некоторые бабушки даже всплакнут и начнут лезть в душу, а там и без них болезненный ворох.

   В последнее время на неё стало наваливаться безразличие, которое всё чаше и чаше приводило её к тому, что она начинала думать о том, как бы быстрее и без боли умереть. Она вздохнула, махнула рукой: чему быть, того не миновать.

   «Когда же это кончится, - устало подумала она, - я его стала ненавидеть. А ведь раньше дороже его у меня никого не было. Когда он уезжал на несколько дней, я ставила на столик его фотографию, просыпалась ночью и смотрела на неё, но когда это было?».

   Месяц назад ей исполнилось пятьдесят лет. Единственное, что осталось от её красивой молодости со свежим лицом, выточенной фигурой, завлекающей походкой был пышный белокурый волос, захватывавший даже плечи. Он с лихвой заменял уставшее лицо с паутиной морщинок, с большими серыми глазами, глядя в которые чудился тихий осенний вечер, исчезающий в закатном солнце. Муж умер, когда ей было тридцать лет, оставив её с десятилетним сыном Сергеем. Она считала годы, и это отвлекало её. Год назад она познакомилась на кооперативе с Игорем Степановичем.

- Ирина, - говорил Игорь Степанович: одногодок, крепкий, бойцовский мужчина, денежный, владелец более десятка престижных ресторанов, умеющий давить своих конкурентов и набирать выгоду, где никто другой не сумел бы, - сколько можно терпеть. Он загонит тебя в могилу. Бросай его и переезжай ко мне. Из-за него ваш подъезд даже называют проклятым.

   Игорь Степанович был самоуверенным, честолюбивым, затёсанным на сильную волю и решимость, не побрякушка, которой помыкают. Он знал цену жизни, которая складывалась из всего того, что было красивым и дорогим, что поддавалось его рукам, которые сминали человеческие подделки. Так отзывался он о тех, которые путались под его ногами.

   Игорь Степанович был как бы прав. Соседи тоже ругали её: бросай его, и советовали переехать к Игорю Степановичу. Она нередко поддавалась их мыслям, но такие мысли терялись, когда она думала: со стороны так, он безжалостный, ему наплевать на неё, но если заглянуть в его душу, там другое. Она говорила об этом Игорю Степановичу.

- Всё это ерунда, - в ответ. -  Он мешает нам.  Из-за него ты не хочешь уйти ко мне.

   Игорь Степанович наседал со своими мыслями, которые раздваивали её. Он окружал её машинами, цветами. Брал на банкеты, где знакомил со своими влиятельными друзьями. Покупал дорогие платья, туфли, драгоценности, но оставлял их в своей шикарной городской шести комнатной квартире с двумя стальными дверями, потому что боялся: они станут поживкой в её квартире. Он водил её в самые дорогие салоны красоты с извивающимися директорами, которые обладали гибкостью балерин, предлагал ей на выбор места для заграничного отдыха, затягивал в мир звона хрустальных бокалов, ресторанной музыки, декольтированных женщин и фрачных мужчин. Во всё то, что он считал достойным его внимания. Он посылал за ней свою бронированную машину с охранниками и в каждый её приезд устраивал шумные застолья в своём трёхэтажном коттедже с кинозалом, мраморными туалетами, гостиной с камином и модными картинами. Показывал летние и зимние бассейны, декоративные водоёмы, альпийские горки, цветники, сауну с биллиардной, джакузи, летние ажурные беседки, альпийские горки, барбекю, водопады, цветные фонтаны на своём садовом участке.

   Она путалась в названиях, забывала, а Игорь Степанович говорил, что всё это он достиг благодаря своему характеру, и теперь имеет полное право завести семью. Не так, как другие, которые, не имея ничего, женятся, тратят деньги, нищенствуют, ругаются и, в конце концов, разводятся со скандалами. Он всё подготовил для семьи. Возрастом не стар, и он с Ириной вполне может иметь ребёнка. Родственников, которые имели бы право на его собственность, нет. Ирочка может не беспокоиться, а она не беспокоилась, ей даже это и в голову не приходило. Он подготовил всё, чтобы жить в полное удовольствие, так, как ему хочется.

   В молодости он поступил крайне безответственно. Женился на однокурснице, которая любила песни, книги, бесцельные прогулки, притаскивала в квартиру вечерами каких-то помешанных гитарных, охриплых спорщиков. Хорошо, что тогда у него не было солидного счёта в банке, ресторанов. Он только начинал своё дело, которое было ей не интересно, ну, и пришлось расстаться. 

   А сейчас у него десятки проверенных помощников, отборная охранная структура, камеры наблюдения... Конечным пунктом таких рассказов Игоря Степановича и красочных показов было мягко высказанное условие Ирине Сергеевне: оставить его и переехать к нему. Внутренняя борьба изматывала Ирину Сергеевну. Она начала сдаваться и принимать его сторону. В этот день она решила уйти к Игорю Степановичу. Пусть остаётся сам.

   Она вышла с большой комнаты и направилась в маленькую с закрытой дверью. Несколько минут постояла перед дверью, прислушалась. За дверью было тихо, но она чувствовала, что это обман. Там что-то должно копошиться и стонать.

   Она стала потихоньку забирать дверь на себя. В расширяющуюся щель с комнаты хлынули тени темноты. Они облепили её горло, не давали дышать, путали ноги. Она попыталась отодрать их, но тени, оскользая с поверхности её тела, пробивались внутрь, душили, вызывая спазмы. Она попыталась дотянуться до включателя, чтобы вспыхнул свет, который разогнал бы их, но копошившееся на кровати застонало. Она забыла о включатели и стала лихорадочно разгребать темноту. Стон усиливался, а потом оборвался с хрипящим, вязким звуком. Он стал засасывать её, но она вырвалась и всё-таки дотянулась до включателя. В разлетевшемся свете она увидела сына Сергея, скорчившегося на полу. 

   Сергей был системным наркоманом с десятилетним стажем. Это если считать по времени, а если заглянуть в его душу. Там не годы. Больницы, клиники, которым Ирина Сергеевна потеряла счёт, лечение. Как говорил Игорь Степанович, он бездарно истратил на Сергея уйму денег, на которые он построил бы ещё один приличный ресторан и отдал бы его ей в собственность, а если ресторан ей не по душе, то салон красоты. Он был искренним и умел держать слово, но чтобы взять Сергея в свои апартаменты был категорически против.

- Мы, - начинал он, а после поправлялся, - я солидный и деловой человек, Ирочка, мне нужно беречь репутацию, а он только подпортит. Что скажут мои друзья?

   Её мысли, которые вначале вздёргивались от слов о ресторане, салоне красоты, затухали при воспоминаниях о ломках сына. Бессонные ночи, раздирающие вопли, аптеки, лекарства. Исколотые, опухшие руки, словно надутые воздухом, посаженная печень. Жёлчные глаза, застывший взгляд, закупоренные, словно залитые цементом, вены. Сжавшееся и свинченное тело, белые хлопья слюны во время удушающей ломки на потрескавшихся и закушенных до крови зубах, слёзы, прогнувшаяся, зависшая фигура, заплетающаяся, спотыкающаяся походка, попытки покончить с собой в ванне, перерезав вены. Он закладывал паспорт за дозу, который она выкупала. Влезал в долги под честное слово, расписки, которые она оплачивала. Даже телефонные угрозы: убьём сына, плати, не догадываясь, что угрозы были с подачи Сергея. Он за бесценок спускал свои мобильники, а она, опасаясь остаться без связи с ним, покупала новые. Он воровал банковские карточки, подсматривал пинкоды и снимал деньги. Долговой ком не обнулялся, а нарастал. Он приходил с разбитым лицом, отсиживал по десять, пятнадцать суток в полиции. Закрывшись, сидел в комнате и боялся выходить, когда за ним зависал должок, врал, устраивался на работу, но, проработав два, три дня, выдыхался, бросал, а иногда его выгоняли за нечистую руку.

   Она возила его к знахаркам, приглашала врачей-наркологов на дом, которые ставили капельницы, кололи, мяли, массировали хлопками и кулаками, после чего его тело болело, покрывалось синяками. Они матерились с ревём, чтобы испугать его, и тем самым как бы вылечить, показывали на компьютерах, как устроен мозг, где в нём поражённые места героином, забирали к себе в больницу, помещали вместе с алкоголиками, шизофрениками, пугали решётками на окнах, которые навсегда могли отгородить его от мира за окном. Она ездила с Сергеем к психологам, которые пытались убедить его в том, что навязчивые и глупые мысли выбиваются умными поступками, а на его вопрос, как же добраться до умных поступков отвечали, что умные поступки рождаются умными мыслями, а умные мысли... Это был круговорот.

   В то время, когда Сергей находился в больнице или дорогой клинике, в которую его определял Игорь Степанович, Ирина Сергеевна верила в его выздоровление. Она оживала, радовала соседей своей улыбкой, разговорчивостью, смехом и девичьим поведением, словно ей было восемнадцать лет. Работа доставляла ей удовольствие, она не обращалась к Игорю Степановичу за деньгами, а откладывала свои на поездку к морю, курорты, покупала новые вещи для Сергея. Себе она не покупала, а рылась в старых вещах, находя их модными и красивыми, в его комнате она снимала старые шторы и покупала новые, переклеивала обои. В субботу и воскресенье уходила в недалеко расположенный лес, который не казался ей мрачным, а открывался полянами с густо поросшей травой, молодыми, сильными деревьями, спускалась к замутневшей речке, но и она была со свежей и чистой водой.

Она копила в себе новые, радостные впечатления, чтобы по возвращению Сергея заманить, вовлечь его в своё воображение, поделиться с ним, но удивительным и неожиданным для неё становилось то, что, чем больше она радовалась и выходила с обезображенного мира, чем больше она делилась с ним, тем больше Сергей как бы даже проникался ненавистью к её радостям. Он взрывался, его ещё сильнее тянуло к порошку, может быть, потому, что он пытался пробиться в её мир, но не мог это сделать на сухую. Иногда она даже боялась рассказывать ему о хорошем. У неё сформировалось чувство, что если утро начиналось по-доброму, то вечером обязательно случится что-то плохое, безрадостное.

   В его отсутствие она вытаскивала запылившиеся чемоданы, собирала вещи и мечтала, как они садятся в поезд. Какой поезд – она не знала, но знала, что есть поезда, которые ездят к морю. Она также не думала, к какому морю, их было много, они существуют, и найдётся такое, которое примет их. Они остановятся либо в частном доме, но обязательно в том, который будет в нескольких шагах от моря, либо в пансионате, но тоже касающегося моря, чтобы Сергей с утра видел его, а оно будет срывать с него тягу и болезненные привычки. Солнечная, яркая погода в награду. Не может же быть, чтобы долго стояла хмурь, а если и будет, то они буду ждать. Она могла ждать. Как много и долго они будут плавать, она не умела плавать, но, глядя на Сергея, научится. Они станут дышать свежим просоленным морским воздухом, прогуливаться по пенистому берегу, смотреть на летающих чаек, играющих дельфинов, ездить на экскурсии. Её мечты раздвигали сузившуюся, задыхающуюся жизнь и создавали новую, в которой было много света, тепла, окрепший Сергей. Он брал её под руку, и они становились, словно молодая пара. На курорте они обязательно встретят красивую, молодую девушку под стать Сергею, которая уедет с ними. Она представляла их возвращение с моря: загоревший Сергей с задиристой улыбкой и немного смущённый своим прошлым, которое откатилось куда-то, она не могла точно сказать: куда, главное, что оно исчезнет и никогда не возвратится. Его будущая невеста, она не могла представить её лицо, да лицо её и не интересовало, а то, чтобы она была с доброй и чуткой душой.  Радушные соседи и растерянный от неожиданной перемены в Сергее и по-отцовски добродушный Игорь Степанович, крепко обнимающих сразу их троих.

   Эта картинка настигала её даже тогда, когда на улице хлестал ливневый дождь, нагоняя темень, когда распекалась жара, занося в комнату  пылающее удушье, когда окна застилали хлопья снега, в которых таяло солнце, Она мечтала не о ресторанах, салоне красоты, коттедже Игоря Степановича с альпийским горками, а о внуках, о том далёком, которое для иных было близко, не ценилось, составляло их обыденную жизнь, а для неё и Сергея несбыточным и недостижимым, но мечты разваливались, в них вторгались  пугающие мысли, когда Сергей возвращался с больниц домой.

   Она не сдавалось, гнала мысли, что не выдержит. Надеялась только на себя и упорно пыталась пробить дорогу для Сергея. Она ходила с ним в церковь, приглашала батюшек, чтобы они освятили квартиру, покупала в храмах церковные книги, иконки, крестики, которыми обвешивала и его, и квартиру, чертила кресты на дверях, стенах. Всё это вместе со страстным, но мимолётным желанием Сергея избавиться от наркотиков и возврат к ним оседали в её сознании страхом, мыслью, если она уйдёт к Игорю Степановичу, то больше его не увидит.

   Всё в Сергее было сплетено в один телесный изнашивающийся, внутри загнивающий, протухающий комок, который хрипел, дряхлел, разваливался, рассыпался и оживал после очередной дозы, но после снова разрушался на депрессию, стонущие крики, ярость, мольбу, угрозы: выброшусь с балкона, повешусь, если не дашь денег, и она не отказывала, а давала. Снимала со сберкнижки, если под рукой не было денег, закладывала в ломбард своё обручальное кольцо, перстни... Бегала по соседям, наскребая столько, сколько могли дать, и ей давали, не скупились, потому что знали: она продаст последнее платье, но долг вернёт. Самую страшную картину, от которой она покрывалась холодным потом, и почти теряла сознание, она видела, когда Сергея захватывала и закручивала боль. Он выгибался, опираясь только на затылок и пятки. Ей казалось, что у него хрустят и ломаются кости, что кто-то, забравшись в его тело, безжалостно крушил всё, что попадалось. Она погружалась в его мир со своими просьбами, увещеваниями, верой, плачем, рассказами о его детстве, но ей легче было содрать с себя кожу, чем вылечить его.

- Ты, Ирочка, смотри, - говорили соседи, -  как бы он тебя не пришиб.  Они такие. В фильмах показывают. Ты уж, как-нибудь с ним поласковее, помягче. Ублажай.

   И тут же, когда она уходила, Сергея обкладывали всем, что попадало на уличный язык. Сергей утратил привычку разговаривать, слушать, улыбаться, откликаться на смех, смотреть фильмы, читать книги. Он часами пролёживал на диване, не ел. Уходил из квартиры, когда нужно было пополнить себя героином. Он привык тащить из дома то, что можно было продать. Он думал о сладостном порошке, который освобождал его от боли и погружал в иллюзии. Он хотел жить, но не мог. В душе Сергея закрепился мир, который был невидим другим, но видимым Ирине Сергеевне, который не чувствовали другие, а она чувствовала. Жильцы дома и Игорь Степанович скользили по поверхности. Сергей был для них то, на что, глядя со стороны, не проникая вглубь, вызывало брезгливость, злость, ненависть, порой даже желание убить, но редко мелькало понимание, сострадание. Как найти выход и в чём он.

   В маленькой комнате она увидела обычную картину. На тумбочке валялся шприц, наполненный кровью. Опять кололся. Она хотела уже уйти, но рука, словно сама поднялась и начала встряхивать сына. Она трясла его, пока не поняла то, о чём она иногда думала и порой даже хотела - сбылось. В голове гулко ударила пустота. Перед ней лежал её сын: чистый, освободившийся от десятилетней боли, которая, уйдя от него, захватила её и начало раздирать до истошного крика. Слова, которые она бросала Сергею в злости, изнеможении, бессилии, словно вынырнули из прошлого и накатились на неё. Она не хотела пробившегося в сознание слова «свобода», но оно выскочило само, завертелось, блеснуло мыслью об Игоре Степановиче.

   Через час приехала полиция, скорая. Мелковатый врач брезгливо махнул рукой и даже хотел сплюнуть, но сдержался и спокойно бросил.

- Передозировка, мамаша. Наркоманы так и заканчивают. Выедают себя внутри, а внешнее само отваливается. У него пошёл необратимый процесс. – Он блеснул политическим термином, - точка невозврата. Если бы даже его приковали наручниками к трубе, он превратился бы, - в его глазах мелькнуло сочувствие и тотчас погасло.

   Вскоре приехал Игорь Степанович. Она видела, как он лихо запарковал «Мерседес» и бегом направился в подъезд. У него было гладко выбритое сияющее лицо, стильный костюм, выутюженный, пропитанный запахом тонкого одеколона, блестящие ботинки, модная стрижка с тончайшим пробором в серебристых волосах, стремительный весёлый взгляд, бежевый платочек, уголок которого небрежно торчал из нагрудного кармана и подходил под цвет галстука, золотой перстень на левой руке, в которой он держал огромный букет роз. Красивый мужчина с коньячными губами. Воплощение не уличной или артистичной мишуры, а заграничной дороговизны. Уверенный. Лишнее не зацепит и не потащит. Пылинку найдёт и сдует. Всё в нем сверкало, светилось, переливалось. Не человек, а блестящее зеркало, в котором виден был только он один.  Он раскинул выхоленные руки, пытаясь обнять её, поцеловать.

- Иришка, - чуть не кричал он, размахивая букетом, словно метёлкой, -  ты теперь свободна, и мы переедем ко мне. – Он понимал, что произошло непоправимое, но это непоправимое было для неё, а ему оно открывало долгожданные возможности, он даже захлёбывался от крика. - Ты только представь, какую жизнь я открываю перед тобой. – Он не мог сдержаться от волнующей радости, она мутила его душу и выплёскивала мысли, которые, как он считал, были необходимы для Ирины Сергеевны, которые только и могли поддержать её в эту минуту. -  Деньги, дачи, квартиры, золото, машины. У нас всё есть. Это тебе. -  Он перестал размахивать букетом и осторожно вложил его в её руки, словно маленького ребёнка.

   Ирина Сергеевна стояла неподвижно возле открытого окна, глядя на букет роз. Он был красивым, дорогим, огромным. Игорь Степанович ещё таких не дарил. Запах роз наполнял комнату и вылетал в окно. В нём постепенно исчезали дома, улицы, деревья, прохожие, звуки. Она видела пустоту, которая поглощала свет, разламывала привычный мир и, пробиваясь в её душу, коверкала, давила её, перехватывала горло, высушивала грудь, выворачивала мысли. Обычно она долго могла стоять возле окна, думая, как так могло случиться и почему? Что происходит, когда в сверкающем и подвижном мире рождается боль, а сейчас она словно попала в стремительно текущее время, которое подталкивало её к открытому окну, к бетонной плите с ямкой. Она начала всматриваться в букет роз и увидела среди лепестков крохотного человечка с блестящими крылышками и мохнатыми лапками. Он был красив, строен, элегантен, воздушен, легко и стремительно взлетал вверх, опускался вниз. Перелетал с листка на листок, выписывая кружевные пируэты. Усаживаясь на листок, настырно и заманчиво жужжал, как пчела, кружил возле неё с белозубой улыбкой и. наконец, уселся на её плечо. Она чувствовала, как его мохнатые лапки наполнялись плотоядным желанием. Они ощупывали, вонзались в её тело, ползали, становились склизкими, размазывали свой пот по всей спине, не останавливались, превращались в огромные щупальца, чтобы обвить её. Они расстёгивали её блузку на спине, снимали бюстгальтер, подбирались к груди, легонько массировали её, спускались ниже, сладострастно захватывая её тело. Она понимала, что человечек испытывает желание погрузиться в её тело. Он душил каждую её клеточку, словно пытались расковырять её всю, и толкал к дивану.

- Пошёл к черту, - хрипло бросила она.

- Это ты кому, - спросил Игорь Степанович.

- Тебе. Забирай свои розы и уматывайся.

   Она смотрела не на Игоря Степановича, а на букет роз, который съёживался, редел, рассыпался, терял листья. Они, разлетаясь по комнате, устилали пол красным ковром и хрустели под её ногами.

   Игорь Степанович не мог поверить. Он поглаживал свой стильный костюм, проводил рукой по модной причёске, смотрел на блестящие ботинки, выдёргивал бежевый платок с нагрудного кармана, рассматривал золотой перстень и никак не мог осознать, почему эта женщина отказывалась от дорогого и красивого. Он жалел, что разговор происходил не в его самом престижном ресторане с огромными зеркалами, паркетными полами, хрустальными люстрами, барами с искристыми, заграничными коньячными и винными напитками или в трёхэтажном коттедже. Его вылощенного, ресторанного, денежного, с блестящим чёрным «Мерседесом», с огромным букетом роз выставляют за дверь из двухкомнатной квартиры на пятом этаже с лупленым линолеумным полом, тесной прихожей, встроенными узкими шкафами, туалетом, совмещённым с ванной. Он был растерян, и это нагоняло испуг, который пробивался на его макияжном лице нервными тиками. Они даже щелкали и разваливали его дорогостоящую хрустящую упаковку. Он судорожно шевелил коньячными губами и белозубой улыбкой. Всё было при нём. Он ничего не упустил, не забыл, не растерял. Никогда не брал ненужное, а подгонял себя под всё то, что бросалось солнечным блеском   в глаза других.

- Я не понимаю Ирина.

- А что понимать, - она оторвалась от окна. - Убирайся к чёрту со своими розами. Ты хотел только меня, а к нему был безразличен.

   После отъезда Игоря Степановича, который никак не мог поверить, что его просто выгнали, Ирина Сергеевна выбросила розы в пластмассовое ведро, чтобы вынести на мусорку. В доме уже знали о смерти Сергея. Возле подъезда собралась толпа. Она ахнула, когда Ирина Сергеевна вывалила букет в железный ящик.

- Что же ты делаешь, Иринушка. Такие дорогие розы и в мусор.

- Пошли вы все на ... со своими розами, - яростно закричала она. – Все вы говорили: проклятый подъезд. Дождались, чистым он теперь стал.

- Да что ты ругаешь нас. Мы сочувствовали тебе, жалели. Ты власть ругай. Она виновата. А мы не при чём.

- Это единственное на что вы способны, - дёрнувшись лицом, бросила Ирина Сергеевна, -  жалеть, сочувствовать, ругать власть и дарить розы. 

   Через месяц она продала квартиру и уехала. Игорь Степанович приезжал, спрашивал о ней, но жильцы беспомощно разводили руками.