Копрофобическое. Д. Быков.

Проблема не в диктате,

не в засилье

коррупции —

мне по фигу она,

— а только в том, ребята, что в России

ужасно много сделалось говна.

Вина Едра не в том, что там воруют, —

богаче мы не станем все равно,

— не в том, что там мухлюют и жируют;

вина в другом — они плодят говно.

Мы сами им становимся отчасти,

оно ползет проказой по стране,

и каждый час, когда они у власти,

не может не сказаться на говне.

Мы видим бесконечные примеры,

особенно старается премьер.

Вот Галич, помню, пел про говномеры —

но тут утонет всякий говномер.

У нас и революция бывала,

суровая, кровавая страда,

— но человеческого матерьяла

такого не бывало никогда:

сейчас, боюсь, процентов сорок девять

в такое состоянье введено —

не только революции не сделать, но даже путча.

Чистое говно.

Иной юнец, позыв почуя рвотный, мне возразит: какая, право, грязь!

Какие лица были на Болотной, какая там Россия собралась,

какое поколенье молодое стояло мирно вдоль Москвы-реки..

. Да, собралась. Но сколько было воя: раскачивают лодку, хомяки!

Продажные!

Им платят из Америк!

 

Все сговорились!

Им разрешено!

Говно ведь сроду ни во что не верит,

как только в то, что все кругом говно

Воистину, режим употребил нас

. Иные признаются без затей:

дороже всякой истины стабильность, всех принципов важней судьба детей..

 

. Все тот же дух, зловонный и бесплотный,

проник в слова, в природу языка —

я говорю уже не о Болотной,

страна у нас покуда велика.

Приличий нет. Дискуссии съезжают в мушиный зуд — какой тут к черту бунт?

Сейчас, когда кого-нибудь сажают, — кричат: «Пускай еще и отъе...ут!».

Никто не допускает бескорыстья

, никто не отвечает за слова,

 

у каждого давно оглядка крысья, — не обижайтесь, правда такова.

 

Говно — универсальная основа, как в сырости осенней — дух грибной.

 

Амбрэ любого блока новостного ужасней, чем от ямы выгребной,

поскольку вместе с запахом угрюмым

привычных страхов, хамства и вранья

от этого еще несет парфюмом;

за что нам это, Родина моя?!

 

 

Иль ты осуждена ходить в растяпах,

чтоб тихо вырождалось большинство?

И главное — я знаю этот запах,

но трудно вслух определить его.

Так пахнет от блатного лексикона,

от наглой, но трусливой сволоты,

от главного тюремного закона —

«Я сдохну завтра, а сегодня ты»;

от сальной кухни, затхлого лабаза,

скрипучего чекистского пальто

, румяных щек и голубого глаза:

«Да, мы такие сволочи. И что?!».

Лесной пожар так пахнет, догорая.

Так пахнет пот трусливого скота

. Так пахнет газ, так пахнет нефть сырая.

Так пахнет злоба, злоба, — но не та,

великая, и может быть, святая,

с какой врагов гоняем лет семьсот,

а та, с какой, скуля и причитая, строчит донос ублюдочный сексот.

Где форточка, ребята, где фрамуга, где дивное спасенье, как в кино? Но в том, как все мы смотрим друг на друга, — я узнаю опять-таки говно.

Мы догниваем, как сырые листья, мы завистью пропитаны насквозь, — и если это все чуть-чуть продлится, не верю, чтобы что-нибудь спаслось.

Друзья мои! Никто не жаждет мести.

Подсчеты — чушь, и кризис — не беда.

Такого, как сейчас, забвенья чести

Россия не знавала никогда.

Иной из нас, от радости икая,

благословит засилие говна —

мол, жидкая субстанция такая

и для фашизма даже не годна

; но этой золотой, простите, роте отвечу я, как злейшему врагу, —

неважно, как вы это назовете.

Я знаю: я так больше не могу.

Я несколько устал от карнавала,

от этих плясок в маске и плаще,

я не хочу, чтоб тут перегнивало все, что чего-то стоит вообще.

Я не хочу, чтоб это все истлело, изгадилось, покрылось сволочьем.

 

Мне кажется, что только в этом дело. А больше, я так думаю, ни в чем.

__________

*Ужас перед говном (греч.)