ГРЕХОВОДНИЦА_2

16 января 2004 года какой-то, почти старый, и уже опущенный человек, вышел не из своего дома...

Это был первый дубль, одной и той же нескончаемой серии... Или, как свидетельствует известная поговорка: были ранние цветочки, а ягодки торопились поспеть... Вот именно, с этих самых «цветочков» всё и начиналось на первой странице дневника моего подопечного.

Ему едва исполнилось 56 лет, но вся последующая жизнь его уже была обречена. Сам он об этом не догадывался, потому что совсем иные чувства и мысли занимали всё его воображение.

Он страдал... И, как всякий страдающий, не мог объяснить никому своё истинное состояние. Был он совершенно плох, но и этого замечать за собою он также не смел. Ему, вообще, ничего уже было не положено.

Он вышел из дому, который принадлежал подруге его сожительницы, и ушёл в никуда.

Было у него в карманах около пятисот долларов, и ничего более. Но он вполне понимал, что это никакие не деньги в его положении, а устраиваться куда-либо (с жильём или работой) он, как оказалось, совершенно не собирался. На что же рассчитывал этот человек? На какой такой случай, на какое русское авось?

Меня даже спросили однажды: «А что, человек твой, о котором ты здесь пишешь, известен ли чем, заметен?»

Я понимал, что это уже в духе самого Достоевского, да и не только его. Но что поделаешь, если один и тот же вопрос задают всем и всегда? Поэтому, не только и не прежде клише, но и знакомая всем традиция. Зря ли говорится в Писании, что всё новое – это хорошо забытое старое? И я потому отвечаю...

— Да нет, вроде бы.

— А почему ты тогда о нём пишешь?

— Да сам не знаю. А, может быть, и знаю, но сказать не могу. Конечно же, потому я пишу о неизвестном человеке, что себя люблю. Что писать об известных?

Это уже другой жанр, и другая история. К тому же, писать об известных личностях – слишком много чести. Они и без меня обласканы всеобъёмным вниманием. И мой плюс или минус в их пользу уже ничего не значит.

«И вот тут-то и начинается переодевание, то есть, раздвоение. Оно всем нам присуще, когда мы пытаемся заговорить или уже говорим о себе в третьем лице. Причин для этого множество. И они имеют не только, опять же, традиционную форму и воплощение в старой литературе, но и получили вполне современную интерпретацию.

Сколько любителей шастать по интернету наградили себя неузнаваемыми никами, безликими силуэтами и прочее? Это ведь тоже о себе (или от себя) – в третьем лице. Но...

Зовут меня Леонид Сергеевич. Фамилия моя не так важна, но, при случае, я, быть может, её вам и назову. Работать я согласился следователем в УБОПе, звание – подполковник.

«Конечно, в данном случае, я просто продублировал следователя, который вёл моё дело. А коль уж я и в этом сознался, то назову и настоящее своё имя. Да что его называть, кого смешить? Оно в верхнем колонтитуле большими буквами выделено. Только кому и какая от того разница? Ну, Автор – и автор. Что с того?

Почему же, конкретно, я избираю для своего повествования совершенно ординарную и, возможно, одиозную личность, не так и важно. Но у меня сохранилась его тетрадь... Чуть ли не потерял он её в 2004-ом году в городе Могилёве, в результате малопонятного приступа – и скорая увезла его тогда в областную больницу.

А года два назад (в 2002-ом) я проводил дознание по делу, связанному с обыкновенным мошенничеством. Когда некий субъект входил в доверие к гражданам с целью завладения их имуществом. Субъектом, понятно, был тот самый человек, ушедший из дома.

***

Может показаться непонятным, кто и о ком здесь пишет. Но это только поначалу. Впоследствии, когда станет очевидным, что записи из дневника перекликаются с авторскими интонациями, всё образуется само собой. И наше пресловутое «я» займёт подобающее место в одной из ячеек.

«Кто-нибудь на досуге подумал, а почему Бог триедин? Что, одним нельзя было обойтись? Нельзя, конечно, потому что никакую Благую Весть мы бы с вами тогда не знали.

Так вот, плюнул бы я тогда и на его тетрадь, и на него самого. Если бы не одно «но», которое и подвинуло меня на такое упражнение, как письмо.

Знаете, мне, за мою долгую служивую жизнь, многое пришлось перевидать. И я бы даже сказал, что, ментовская профессия иногда очень даже напоминает работу врача.

Засадить, ведь, можно каждого, как и умертвить. Но я не настолько наивен, даже по возрасту своему, чтобы не понимать, что все мы, в сущности, преступники. А, вот, сажать, чёрт его знает, слишком много мороки. Так что зря о нас думают, что мы только на то и способны, чтобы осудить человека. И без нас, поверьте, его и осудят, и накажут – даже жизнь такого человека распорядится и без нас, и без кого бы то ни было ещё.

Так что сажать я никого не собирался, да и не за что было...

«Зашёл я тогда, более семи лет назад, к Васе Брусу, чтобы он поддержал меня. Сил не хватало даже на то, чтобы уехать. Вообще-то, я совершенно неразумно называю его Васей. Он – никакой не Вася, хотя его и впрямь зовут Василием. Но то ли он сам себя так выпестовал, то ли вообще ему это имя не подходит, а то ли...

Впрочем, я хочу напомнить, что многие имена у нас получили как бы второе, нет, не дыхание, а звучание – иррациональное, что ли? Это всё Москва нас награждает. Как венерическими болезнями.

Василий, Пётр, Григорий, Иван... Да мало ли их? Так кто же такой есть, Василий Иванович Брус?

Первое, что я подумал, когда впервые познакомился с этим человеком, так это то, что он – арап. И впрямь, его наскоки, в самом лучшем смысле этого слова, уж очень были стремительны и скоры. Но арапом он мне представился, в главном, потому, что лгал и играл во всём, начиная от манеры общения и кончая внутренней сущностью. Он как бы выпытывал всё вокруг себя, но при этом оставался совершенно неискренним и скользким. В общем, как говорится, действительно заправлял арапа, то есть, скакуна. Но сам, заметьте, при этом скакать никуда не собирался. А если бы было уместно здесь беспардонное злословие, то наговорил бы я о нём...

Я, конечно, когда проводил дознание, интересовался всем; и друзьями его, в частности.

Это только так о нас думают, что мы безразличны, и не понимаем чужого страдания. Всё мы понимаем, что нам надо, и всё понимать хотим. Только, вот, объявлять это вслух нам не позволено: профессия не та. Да и по ночам мы не менее других, а, быть может, и более, переживаем за судьбы своих подопечных. Такие же мы люди, как и все прочие.

А то, что уголовный элемент думает и говорит о нас совершенно обратное, так он тоже, этот самый уголовный элемент, прежде прочего, думает и заботится о себе самом. Так что ничем он не лучше нас, ментов.

Его, как он думает, жизнь обрекла на преступление, а меня, к примеру, жизнь обрекла тоже: с такими, вот, якшаться.

Нужно ли это мне? Наверное, нужно. Потому что и я детей кормлю, и я всякое-такое прочее на земле люблю.

«Да, я зашёл к нему, Василию Ивановичу. Поймёт ли он это когда-нибудь? Конечно, он всё понял; и, конечно, давно. Он успел даже и умереть. Хотя, разумеется, тоже по-своему.

Да ведь всё он знал прежде меня самого. Потому что всё делал с умыслом. С умыслом заводил дружбу, и даже любил с умыслом.

В отличие от моего подопечного, Павла Григорьевича, и его предшествующих строк (вспомним о раздвоении), я знал, что жизнь его обречена.

Знал, что он не останется жить со своей «женой-сожительницей»; знал, что друзей у него настоящих вовсе и нет. А все те, кого он готов был бы с радостью зачислить «во други свои», первые же его и предавали.

Но он был наивен, подследственный мой, и ничего-то об этом даже не подозревал.

Мне же, по долгу службы моей, пришлось беседовать и с «женой» его, Еленой Ивановной, и с «другом» его, Василием Ивановичем Брусом – и, скажу вам, они бы первые его и засадили, едва бы только у них оказались в руках те права и полномочия, которыми, обладал, к примеру, я.

Удивительная, глупая простота! И удивительна жизнь в таком вот разрезе. Те, кто должны были бы оберегать этого человека, первыми бы его и «закопали».

Только мне почему-то вздумалось защищать этого несчастного даже от него самого, от глупости его, Потому что он сам, как оказывалось, ничего-то и не умел.

«А представьте себе, что вас выставляют из дому в ваши пятьдесят шесть лет, в январе месяце – не то, чтобы зимой, а в том именно месяце, когда вы и родились.

Могу уж смело сказать, что самый худший месяц моей всей судьбы – это именно январь. А числюсь я по рождению с первого, то есть в первый день всякого Нового года многократно появлялся на свет. Поэтому поверьте мне на слово, а потом и поймёте, что первого января никакого дня рождения быть не может. Это проверено не за одно десятилетие. Хорошо, если вас не забудут поздравить устно, в самый Новый год. Хотя, что я объясняю: те, кто удосужился или кого удосужили родить именно в этот день, знают всё это не хуже меня.

Итак, меня выставили самым наглым образом на улицу – и я оказался к тому времени настолько слаб и беспомощен, что ничего поделать не мог. Или уже не мог. Хорошо ещё, что я не успел дожить до маразма, и меня не вытолкали в какой-нибудь, совершенно безродный дом престарелых. Хотя это не исключается и впоследствии.

Я приношу, конечно, свои извинения, но мне приходится пребывать «в рамках» его дневника. Поэтому «выбрыкиваться» я не буду. А если всё это повествование окажется слишком затянутым и монотонным, то, во-первых, это не моя вина, а во-вторых – период болезни Павла Григорьевича оказался чрезмерно велик.

И это явилось второй причиной того, что я взялся за перо...

Только я сомневаюсь очень: закончится ли он когда-нибудь или ничем не завершится более, кроме его же погибели?

«По соседству со мной живёт пьяница. Их чрезмерно развелось в «эпоху демократии». (Хотелось бы, в скобках, заметить, что более бездарного периода в истории нашей страны я бы не смог и представить).

Но ничто не ново: я думаю, наши прародители «хлебнули» не меньше гражданского позора. Только вот до нас это донести как-то не сумели. А, может, позор – он и есть позор, а, значит, и говорить о нём ниже всякого стыда. Но и не говорить, что толку? Так вот...

У этого человека, пьяницы, утонула девочка в шестилетнем возрасте – дочь его. Утонула в обыкновенной сажалке. Сажалкой называют в Белоруссии вырытые прямо на огородах или участках большие ямы, которые заполняются водой.

Это – «моё личное озерко», так понимают назначение сажалки. И ничего не значит, что оно, «его озерко», бывает и в девять квадратных метров по поверхности (непритязательны всё же, белорусские люди).

Утонула дочка!.. Человек, отец её, остался ночевать на могилке... Он пил водку и «спал» на холмике умершей дочери целый месяц или более, пока силком его не утащили оттуда.

Кстати заметить, что именно у этой несчастной семьи и выдурила квартиру та женщина, имя которой так не хотелось нам сообщать в самом начале. Да теперь известно – это Елена Ивановна.

Кто же поймёт и так называемого моего подопечного, с которым я здесь так пишу, будто мы вместе? Кто, вообще, способен понимать постороннего? Попробуйте только – и увидите, как это окажется смешно. Идиотизм какой-то!.. Достоевщина!..

«Я бы тогда, по горячему следу, сказал бы: есть за что. Было, оказывается, то, за что меня можно было выставить.

Хотя это настолько спорно и неправдоподобно, особенно в моих устах, что читающий эти спорные строки вряд ли меня поймёт. И чем он окажется моложе, этот понимающий, тем меньше у меня шансов даже не на успех, а хоть на какое-то признание за мною права на достоверность.

Словом, всегда и всему есть свои причины. Есть и оправдание всем причинам, как и всякому злу. Особенно это угодно тем, кто его и производит, это самое настоящее зло.

О себе дурно никто ведь всерьёз думать не умеет, нечего обольщаться – это тоже проверено жизнью.

Я-то и есть, на самом деле, один из тех, кто без напряжений особых думал о себе чересчур хорошо. Это оказалось не так, поверьте. Ну, хотя бы потому, что мир настолько беспределен, во множествах и свойствах своих, что определить истинное и абсолютное зло никто и не сможет.

А причины не от нас зависят. Они есть или их нет, причин этих самых, но они всегда есть для тех и для того, кто предпринимает действие по отношению к нам. И поверьте ещё раз, что для них-то, совершающих злобный поступок, всегда есть причина, как следствие их же самосознания и понимания нас.

От вас же уже не зависит ничего. От вас зависело чуть ранее: умны ли вы, прозорливы ли? Или просто смешны.

Что тут скажешь? Иная правда настолько проста, что может породить самый простой же ответ. Кто-то воскликнет: «Да, всё так. Ну, и что?..»

И вот это-то «ну, и что?» загоняет любого в тупик. Я и сам частенько слышу от всех выслушивателей своих именно этот вопрос. Междометия какие-то...

А я ведь не знаю ни одного случая из своей практики, чтобы не было мотивов. Ну, не бывает так.

Правда, так устанешь, что безразличие только и спасает. Нет, нельзя непрестанно понимать людей. Сорвёшься и сгоришь. А результат? Будет ли он? Всё как-то идёт, катится своим чередом – и ничего значительного всё равно не происходит. Однако как счастливы все те, что наполнены действием, жизнью – они верят, они живут. И очень многого не только достигают, но прежде и видоизменяют это многое к лучшему.

Это я наговорился с этим самым «собственным персонажем», замудрствовался.

Странное всё же влияние я испытываю. И вроде всё правильно, а ведь всё равно не так.

«Я смешон. Мне уже пятьдесят шесть, а ей всё ещё тридцать восемь. Рано или поздно, но она не просто бы победила меня – она разбила бы меня на голову, как сказали бы, «як отого шведа під отой Полтавою».

А всё и потому ещё, что природа женская и природа мужская антагонистичны по сути. Или это мне только одному так думается уже не первое десятилетие?

*   *   *

Основной мой изъян? Их так много, что никому уже с ними не справиться. А добродетелей почти не осталось. Во всяком случае, я их уже давно не замечаю и не отмечаю никак. Наверное, как-то, не по своей воле, ещё существую.

Я бы посмел утверждать, будто я добродетелен по отношению к ней. А почему бы и нет? Во всяком случае, я жил только для неё. Плохо, конечно, жил, но жил для неё...

Но в ответ она не только бы плюнула мне в лицо (глаза), но и каждому встречному-поперечному, кто бы только посмел мне поверить. Даже, скажем так, она бы плюнула в глаза и самоё себе, если бы только, как и раньше, верила мне. В общем, такая вот проза.

Что ж, должна быть и у молодости своя прерогатива. Что за слово? Нужно на него как-то посмотреть...