16 мая 1910 года родилась Ольга Федоровна Берггольц

16 мая 1910 года родилась Ольга Федоровна Берггольц - поэтесса, в чьей судьбе отразилась вся чудовищность советского режима.

Про нее говорили: "голос блокадного Ленинграда", "ленинградская мадонна". Женщина потрясающего мужества, голос которой, доносившийся из черных тарелок-репродукторов ленинградского радио и читавший стихи удивительной силы, поддерживал ленинградцев все долгие годы блокады.

"Никто не забыт и ничто не забыто" – эта фраза, известная сегодня каждому, принадлежит Ольге Берггольц.
В своё время советская пропаганда вовсю эксплуатировала эти строки, при этом рисуя приукрашенные картины блокады, и умалчивая о трагической судьбе их автора.

В 1938 году, будучи беременной, Берггольц была арестована, в результате пыток на допросах, ребёнок родился мёртвым. Как вскоре после освобождения вспоминала Ольга Фёдоровна: «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в неё, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!».

В последнее время вновь набирают силу попытки приукрашивать нашу историю, закрывать глаза на то, что слова «Никто не забыт и ничто не забыто», должны быть отнесены и к преступлениям режима. Это очень опасная тенденция, призванная, уничтожив память народа, выдать властям карт-бланш на новые репрессии против тех, кто не может согласиться с их политикой, пытается активно противодействовать ей. Но политика, построенная на лжи, не может продолжаться вечно, рано или поздно она приведёт общество, одобряющее такую политику, к краху.

Нет, не из книжек наших скудных,
Подобья нищенской сумы,
Узна́ете о том, как трудно,
Как невозможно жили мы.

Как мы любили — горько, грубо.
Как обманулись мы, любя,
Как на допросах, стиснув зубы,
Мы отрекались от себя.

И в духоте безсонных камер,
Все́ дни и ночи напролёт,
Без слёз, разбитыми губами
Шептали: «Родина… Народ»…

И находили оправданья
Жестокой матери своей,
На безполезное страданье
Пославшей лучших сыновей.

…О, дни позора и печали!
О, неужели даже мы
Тоски людской не исчерпа́ли
В беззвёздных топях Колымы?

А те, что вырвались случайно, —
Осуждены ещё страшней
На малодушное молчанье,
На недоверие друзей.

И молча, только втайне плача,
Зачем-то жили мы опять, —
Затем, что не могли иначе
Ни жить, ни плакать, ни дышать.

И ежедневно, ежечасно,
Трудясь, страшилися тюрьмы,
И не было людей безстрашней
И горделивее, чем мы.

За облик призрачный, любимый,
За обманувшую навек
Пески монгольские прошли мы
И падали на финский снег.

Но наши це́пи и вериги
Она воспеть нам не дала.
И равнодушны наши книги,
И трижды лжива их хвала.

Но если, скрюченный от боли,
Вы этот стих найдёте вдруг,
Как от костра в пустынном поле
Обугленный и мёртвый круг,

Но если жгучего преданья
Дойдёт до вас холодный дым, —
Ну что ж, почтите нас молчаньем,
Как мы, встречая вас, молчим…

Ольга Берггольц