Птицы метафор и ящеры метаморфоз

В новой книге стихов «Водяные деревья», изданной в 2022 году, Евгений Чигрин развивает традицию постсимволистской поэзии. Поэт погружается в подсознание, в сферы мистические и хтонические – и поиски спасительной гармонии ведет там, где это более всего необходимо.

Трушкина Анна

Евгений Чигрин. Водяные деревья. Москва: Издательский Дом «Зебра Е», 2022.

Новая книга прежде дальневосточного, а теперь уже давно московского поэта Евгения Чигрина «Водяные деревья» вышла через два года после предыдущих, «Старого кочевника» и «Лампы над морем». До этого, в 2018, была еще одна, «Невидимый проводник». Два года — небольшой, но достаточный срок, чтобы найти новые пути лирического осмысления реальности. Чигрин эти способы активно ищет и пытается воплотить в стихи. При этом свою авторскую манеру поэт нащупал давно, не изменяет ей, но развивает и углубляет. «Огонек постблоковской поры», как когда-то выразился сам Чигрин, продолжает светить, утверждая и преемственность поэта, и его заметность в литературном пространстве. Подтверждение этому — многочисленные отзывы в прессе, значительный тираж нового сборника (тысяча экземпляров!) и маститые имена на обложке. Например, Юрий Кублановский пишет о «тактичной деформации образа, экзистенциальной рефлексии и неустанном культурном бдении лирического героя», а Владимир Гандельсман вообще называет поэзию Чигрина «воплощенным чудом». Такие высокие оценки, конечно, стимулируют читательский — и критический — интерес.

Да, в стихах Евгения Чигрина герои помещены в особый космос. Их окружает не быт, а мерцающая реальность. Сквозь окружающий пейзаж обязательно просвечивают вещи иного, высшего порядка:

Река мешать нам не хотела, но —
Лучом луны то высветляла дно
Размолвки, что замкнулась листопадом,
То находила райские слова,
В них шелест смоквы, огонёк волхва,
С живым и мёртвым говоря как с братом.

Мифы оживают, древние герои обретают жизнь в условиях современного города, где вновь получают силу старинные ритуалы. Мифологические персонажи чувствуют себя как дома, а вот лирическому герою неуютно, он фрустрирован:

В четверг был зван на воскрешенье мёртвых:
Мардук со свитой у Москвы-реки
Рассыпал заклинанья слов нестёртых…

«...Каждую зиму она превращается в ведьму», - пишет Чигрин. В его стихах женщины действительно оборачиваются в ундин, в служительниц Гекаты, прочую хтоническую силу. Тут уже сложно определить, темные ли это силы вышли на поверхность реальности или текущая жизнь незаметно низринулась в адскую пропасть. И вот уже герой прогуливается «под ручку с Прозерпиной в адском мире, / Испытывая кайф от бла-бла-бла». Интересно, что авторское «я» чаще всего всё-таки укоренено в земном мире и довольно прозаически характеризуется как «мужчина в пальто».
А может, это всё-таки дурной сон? Автора преследует некая навязчивая мысль, в разных стихотворениях почти буквально повторяются  строки:

Не демон и не ангел, кто-то третий,
Из третьей сферы, если на круги
Разбить миры, мне говорит: ну где ты?

**
Не ангел и не призрак, третий кто-то
Срывает с чёрной розы лепестки.

Кто этот третий, из каких параллельных миров прибыл, почему он так важен автору? Может быть, потому, что поэтическое пространство «Водяных деревьев» - пространство промежуточное, смешивающее в себе адское, райское и земное?

И шкаф скелетов, словно бы в утиль
Под утро превращается. Кошмары
Не чёрт, не ангел обращают в пыль,
А кто-то третий: пасмурный и старый.

Стихотворение Чигрина часто начинается с обозначения времени года и нескольких пейзажных штрихов. Допустим, «Раздулся март, как будто леденцов набрал за щёку», или «Весь вечер жил в предчувствии дождя», или «Ты обнаружил зиму в декабре». Далее, как правило, разворачивается история  - запутанная, полная мифологических образов. Иногда — пугающая, предвещающая гибель, но, в наиболее удачных стихах, в итоге заставляющая вспомнить о том, за что всегда держится смертный человек:

Скоро мне сыграют сына Польши,
По мозгам валторнами пройдут...»
Человек напутал: трубы больше
Горлом Фридерика не поют.
Человек меняется... Всю зиму
Прилипает к полночи сюжет:
Тянет мама руки-плети к сыну,
Тушит и опять включает свет.

Есть поэты, которым достаточно нескольких ключевых слов-образов, они способны найти в них бесконечное количество оттенков смысла (например, Юрий Казарин). Существует и противоположность: авторы, для которых лексикон — неистощимая россыпь драгоценностей. Их особое удовольствие — в розыске слов редких, малоупотребительных или совсем не встречавшихся до этого в поэтических книгах. Богатство чигринского словаря таково, что даже эрудированный читатель обогатит свой личный тезаурус: геттарда - род тропических и субтропических растений семейства мареновые, вермильон - красная краска, теорба - басовая разновидность лютни, парейдоли́я — разновидность зрительных иллюзий, заключающихся в формировании иллюзорных образов на основе реальных объектов...

Приходится гуглить, чтобы узнать значение слова. Конечно, лексическое роскошество придает стихам сочности и красок, углубляет лирическое пространство, отодвигает его горизонт. При этом расширение поэтического словаря Чигрина происходит не только за счет экзотических, редкоупотребляемых или узкоокказиональных слов, но и за счет разговорного языка, сетевого сленга. По мнению Константина Комарова, разнообразное «освоение», «одомашнивание» «словесного космоса»  - метасюжет предыдущей книги, «Старый кочевник».  «Водяные деревья» продолжают эту работу над языком:

II
Поздно в Африку,
Возраст не тот,
Далеко до Артюра.
Фотографию
Видел: восход
В духе жёлтого сюра
II
Или жаркого?
Разница в чём?
В этих самых оттенках.
Сколько «пьяного»
Вызрело в нём,
Напишите в комментах.

В «Психолингвистике поэтики»  А. Локиева вдохновение называется «поэтическим инсайтом»: «инсайт – это всегда сильное эмоциональное переживание. Поэтому основная работа стихов происходит не с рассудочной частью сознания, как в прозе, а с бессознательно-чувственной». После прочтения книги «Водяные деревья» вспоминаются именно такие стихотворения, где живое, подчиненное не логике, а суггестии личное чувство преобладает над словесным и метафорическим роскошеством:

Отгадать парадиз стало трудно, а выглянуть в ад —
Много проще, чем жизнь чешуёй зарифмованной скрыть,
И архангел вверху продолжает в затяжку курить.
Остановка. Вагон проводник открывает. Душа
Вышла в мятом своём и куда-то идёт не спеша
По воде ли, по суше... Ты выпустил слово. Ты сам
Что-то плёл о таком полуночникам и поездам.
Смотрит ангел-очкарик-двойник-одиночка на юг,
Нет в печурке огня, тот, что бился, отбился от рук...
Паровоз постоит и, заправившись сказкой морской,
Станет слушать опять, как тоскует твой голос живой.

Евгений Чигрин счастливо одарён частыми посещениями музы. Он плодовит, чему свидетельство — регулярно выходящие подборки в «толстяках», множество поэтических книг (этот сборник — восьмой по счету, не считая переводов). Если задуматься о поэтических «маяках» Чигрина, на ум придут многие классики и современные авторы. В первую очередь, наверное, И.Бродский, Ю.Кублановский, Б.Кенжеев. Чтобы убедиться, насколько поэт укоренен в традиции, достаточно присмотреться к стихотворению «Неисцелимые», в свое время вызвавшему волну перепостов в социальных сетях. Во-первых, конечно, название, отсылающее к русскому нобелиату и его знаменитому эссе «Набережная неисцелимых». Хотя в стихотворении Чигрина речь идет не о Венеции, а о греческом острове Спиналонга, где находилась больница для прокаженных, от «бродского» шлейфа не отмахнуться, да и не надо. Эта параллель, конечно, сознательная. Более того, она сразу настраивает на определенный тон — ожидаемую рефлексию автора по поводу пейзажа, когда-то смертоносного,  и одновременно с этим — на тему поэтической памяти, интертекстуальной канвы, по которой автор вышивает собственную историю:

Прокажённые смотрят на мир не твоими глазами,
Что им птицы метафор и ящеры метаморфоз?
Курит В. Ходасевич, Поплавский плывёт за буйками...
Ангел мятую розу на каменный берег принёс.

Названы еще два поэта, и третий, неназванный, прячется в последней строке строфы. Кто он? Игорь Северянин, Александр Блок, Георгий Иванов? В следующем четверостишии — иронично поминаемый Херасков и имплицитно присутствующий Мандельштам (вспоминается «стихов виноградное мясо» и «вчерашнее солнце на чёрных носилках несут»). Впрочем, и ранее упоминаемая роза, и мёд (поэзии) в заключительной строфе — тоже вполне мандельштамовские.

Почему Б. Поплавский плывёт за буйками? Не знаю.
Да и сам Ходасевич какого хераскова тут?
Так и тянется адский стишок к виноградному раю,
Там грехи отпускают и солнце к столу подают.

Зачем такое множество отсылок? Чтобы задать вопрос: что побеждает на протяжении веков - поэзия или смерть? Готового ответа, конечно, до сих пор ни у кого нет. Может, это и к лучшему.

Новая книга Евгения Чигрина многослойна. Автор вдумчиво подошел к ее составлению и разделил стихи на десять частей, различающихся тематически, но и вырастающих друг из друга («Сочинитель кристаллов», «Неуловимый алхимик», «Смотрящий за сновиденьем» и другие).  «Не слова, но какой-то феерический лес с водяными деревьями», - обыгрывает название книги Владимир Гандельсман в своей аннотации. Действительно, если выделять что-то, присущее только новому сборнику, то это  будет еще более глубокое погружение в подсознание, в мистическое, хтоническое. Лирический герой всё больше втягивается в сумеречную зону, более истовыми и изощренными становятся поиски гармонии, всё более спасительными представляются дорогие цитаты. Но дорога к своей истине, которую ищет поэт Чигрин, еще не пройдена. Продолжение обязательно будет, потому что «Водяные деревья» видятся не точкой, а значимой вехой на этом пути.