Выключатель

Ноябрьский дождик, мелкий, противный, хнычущий, как чужой захворавший ребёнок, укутанный в грязно-серое одеяло, надоедливо стучал маленькими мокрыми пальчиками по крыше маршрутки. Весь город вымок в этих слезах до нитки и стал похож на раскисший носовой платок, небрежно скомканный и заброшенный подальше. Многоэтажки, в ясные дни гордо и ровно держащие спину, теперь будто ссутулились, нахохлились, укутались клочками городского ядовитого смога, и щурились тёмными заплаканными окнами.

Маша Мякишева выдохнула на стекло облачко тепла и нарисовала на запотевшем кружке солнышко. Банальное, кривоватое, с короткими лучиками. Какая погода – такие и рисунки. «Как же все меня задолбали», - подумала она в сотый раз за это утро. В стотысячный за неделю. В миллиардный за месяц. Она представила, как заходит в офис, как нарочито дружелюбно здоровается с ней силиконовая тётка за стойкой администратора, как в кабинете бухгалтерии все затихают ровно на секунду, чтобы просканировать её внешний вид, составить своё мнение и обсудить его в подробностях после того, как Маша пройдет дальше по коридору. Одно и то же, каждый день. 

За спиной сидел кто-то, позавтракавший чесноком. И ещё кто-то вспотевший. Нестерпимо пахло душным парфюмом, ногами, умирающими в дешёвой обуви из кожзама, несвежим нижним бельём. 

Однажды Маша была на экскурсии на фарфоровой мануфактуре. Там была такая шумная и страшная машина – виброгалтовочная установка, в чреве которой, ныряя в мелкую гальку и кусочки дерева, тряслись и катались по кругу хрупкие кофейные чашки. «Проверяем на внутренние дефекты, - пояснил мастер, глядя на ошалелые глаза посетителей. – Бракованные чашки разобьются, а хорошие – целыми останутся».

Вот и маршрутка, подумалось Маше, совсем как виброгалтовка, трясёт, перетирает, перемешивает хмурый утренний люд среди камней усталости, раздражения и плохого настроения. И только самая стойкая чашка выйдет из неё целой. 

Мой город сер, угрюм, не ласков. Как чужой…

– Девушка, место уступите! Вам говорят!

Маша повернула голову на голос. Тётка в меховой шапке, напудренная так густо, что хотелось макнуть её лицом во взбитое яйцо, а потом в панировочные сухари, колюче смотрела маленькими круглыми глазами, обрамлёнными паучьими ножками небрежно накрашенных ресниц. С такой лучше не спорить.

Мой город сер, угрюм, не ласков. Как чужой…

Плечом толкнёт, пройдёт, не обернётся…

Пришлось встать. Протиснуться мимо хмурого бородатого мужчины, стараясь не задеть его рюкзаком. Пропустить тётку. Уцепиться за поручень и замереть, стараясь не напороться на чужие локти, сумки, зонты и взгляды.

Наверно, он не хочет быть со мной.

Ведь там, где я – там не бывает солнца.

Когда двери маршрутки с шипением закрылись за спиной, Маша долгим выдохом прогнала из лёгких запахи чужих прелых будней и вдохнула влажный холодный воздух улицы. 

…простуд и сквозняков,

С запахом бензина и дорогих духов.

Чёрт, я никогда так не смогу…

– Маша, привет!

Твою мать…

– Как дела? Ты на день рождения Петра Михайловича сдавать будешь? По пятьсот. Сегодня сдашь? Нам за подарком ехать надо.

– Ага…

Света из бухгалтерии. Низенькая, коренастая. Всегда ярко одетая, броско накрашенная. Шумная. Назойливая. Будь Маша именитым психологом, она бы предложила ввести в обиход ещё один темперамент – массовик-затейник. Это сто процентов про Свету. Она всегда такая: «Оп-оп-оп! Не сидим! Танцуем! Сдаём деньги! Едем на шашлыки! Оп-оп-оп». Вприпрыжку, вприсядку, цепляясь когтистыми пальчиками за рукава.

– Кошку тошнило весь вечер, представляешь? Ума не приложу, что такого сожрала, гадина… А ты себе кошку не завела ещё? Если что, у соседки британка котят пару недель назад родила. Но дорого, конечно, отдаёт. Или ты не хочешь породистую?

Света цокала рядом с Машей на своих высоченных каблуках, деловито поправляя лямку сумки на плече и не обращая внимания на то, что тычет Машу спицей зонта по макушке.

Мой город сер, угрюм… Как там было дальше?

– И не забудь, мы двадцать четвёртого в санаторий едем. По две с половиной тысячи с носа. Грибы, лес, красота! 

– Я не поеду.

– Опять отрываешься от коллектива? 

– У меня дела. Важные.

– У всех дела важные. Мы же находим время! Это всё отмазки твои. Давай, не крути мозги. Ты поступаешь нехорошо по отношению к коллегам.

Бля-бля-бля…

Маша сделала вид, что не слышит. Нахохлилась, сунула руки в карманы, зашагала быстрее. Не настолько быстро, чтобы обогнать Свету, но достаточно, чтобы идти не наравне, а чуть впереди. Вот ещё бы отключить как-то её бубнёж…

Отключить. Ну конечно! «Выключатель», казалось, сам сунулся ей под пальцы, неожиданно обнаружившись в правом кармане, среди смятых чеков, мелких купюр и нескольких неприятно холодных монеток.

Маша скривила губы, пожала плечами и украдкой направила устройство на Свету, скосив глаза и убедившись, что красное пятнышко лазерного луча скачет по её пальто. 

Она нажала на кнопку, но вдруг споткнулась и чуть не выронила «выключатель» из рук. 

Шнурок развязался. Вот чёрт!

Неловко дёргая плечами, чтобы не упал рюкзак, Маша наклонилась и неуклюже подпрыгивая на одной ноге наспех завязала шнурок на ботинке. А когда выпрямилась, то Свету рядом не увидела.

Неужели, сработало?

***

Вчера в обед Маша сбежала из офиса на бульвар. Подальше от макетов, правок, суетливых менеджеров и запаха бумажной пыли. Очень уж шумным, чересчур многоголосым был кабинет, где она работала. Обычный open space в индустриальном стиле, разделённый невысокими перегородками, как ящик, в котором продают шурупы и гвозди в хозяйственных магазинах. Только все эти «гвозди» не сидят по своим отсекам, а громыхают вокруг, скрежещут принтерами, визжат сканерами, щёлкают шариковыми ручками. Шелестят, бубнят, топают. Как стихи смогут прорваться к Маше сквозь всю эту какофонию? Ей просто хотелось на несколько минут оказаться в тишине и поймать, наконец, за хрупкое крыло те рифмы, которые кружились вокруг да около, испуганные шумом. Ей просто хотелось писать стихи. Хотя бы несколько минут в день.

Толкотня в маршрутке, утренняя нервная планёрка, Шепталина, громко выясняющая отношения с парнем по телефону – всего этого вдруг оказалось слишком много. Маша схватила рюкзак и вылетела из офиса пулей. И выдохнула только когда уселась на скамейке под старым буком на своём любимом тихом бульваре. 

– Девушка? Вы в порядке? – полноватый молодой человек с кривым ртом, пухлыми губами и широкими подвижными ноздрями участливо склонился над Машей. Он был до ужаса похож на приказчика из какого-нибудь крупного галантерейного магазина начала двадцатого века. Казалось, вот сейчас выхватит из кармана белый сатиновый платочек, обмахнёт сиденье скамейки и скажет: «Нуте-с».

Маша посмотрела на него и кисло кивнула.

– Я могу помочь? 

– Спасибо. Всё хорошо.

– Но я же вижу, что не хорошо, – молодой человек присел рядом и положил на колени потёртый кожаный чемодан. – Вам совершенно точно нужна помощь, и, думается мне, я оказался тут как раз вовремя! Вот моя визитка, ­– он небрежно сунул Маше в руки мятый картонный прямоугольник, где затейливым шрифтом было отпечатано: «Юрец. Коммивояжёр. Разные штуки».

– Юрец – это фамилия?

– А какая разница? Называйте хоть Шахерезадой. Нуте-с…

Всё-таки!

– …давайте поищем, что вам может пригодиться. Хм… – внезапно он посмотрел Маше прямо в глаза серьёзным и тяжёлым взглядом. Ей вдруг почудилось, что он ощупывает её мозг холодными пальцами. – А, сообразил… Понял… – раскрыв чемодан, он сосредоточено копошился в его внутренностях, легко стряхнув с лица пугающую маску. – Вот! Выключатель портативный, последняя модель. Великолепный девайс!

– А что он делает? – осторожно спросила Маша, догадавшаяся, что этот Юрец явно сумасшедший и теперь надеющаяся по-тихому от него сбежать.

– Выключает надоедливых людей! Что же ещё? Вопросы у вас, конечно… – он протянул ей ладонь, на которой лежал округлый предмет, похожий на морскую гальку серо-фиолетового цвета, с большой круглой кнопкой посередине. – Вот тут, видите, есть лазер. Направляете его на какого-нибудь зануду или сволочугу неприятного и нажимаете на кнопку. Вуаля!

– Что вуаля?

– Зануда исчезает из вашей жизни!

– Умирает? – испугалась Маша.

– Нет, что вы! Уф! Как можно такое предположить? Он, конечно, живёт, как и раньше. Просто для вас становится, вроде как, невидимкой. И слышать его вы тоже не будете. 

– А…

– Предвосхищая ваш вопрос, отвечаю – и для него вы тоже становитесь невидимкой. То есть, вы взаимно исчезаете из жизни друг друга. Очень удобно, вы не находите? Все эти докучливые тётки в общественном транспорте, назойливые коллеги, хамоватые соседи. Бр-р-р! Раз и выключили их. Всех лишних людей. Здорово? Заметьте, всё по науке. Магнитные поля, дисперсия, ну, или что-то вроде того. Честно говоря, я заснул на презентации.

– Здорово, – вежливо улыбнулась Маша, представив на секунду, что такой прибор ей бы очень помог.

– Тогда берите! О чём разговор? Пробная партия, единственный экземпляр! Всего триста рублей.

Маша подумала, что лучше потратить эти триста рублей на непонятную фигню, чем спорить с сумасшедшим, достала деньги из кармана, забрала у Юрца «великолепный девайс» и поторопилась уйти с бульвара, пока этот чокнутый не укусил её за лодыжку, например.

***

И вот, надо же… Совпадение? Или Светка действительно исчезла из-за «выключателя»?

И дождь умоет грим крикливых улиц… 

Умоет или смоет? Смоет, наверно. Блин, не ложится. 

И дождь… И дождь… 

– Мякишева! Шеф вызывает.

Маша наспех сунула распечатанные рекламные макеты в папку и поспешила в кабинет Антона Андреевича, на ходу пытаясь пригладить растрёпанные волосы.

Он ей нравился, этот Антон Андреевич, начальник отдела дизайна и маркетинга. Взрослый, солидный, холёный такой дядька. В брендовых шмотках, тонко пахнущий каким-то совершенно завораживающим парфюмом. Но, дело, конечно, не в этом. Не в деньгах, не в одежде. Харизма. Вот. Была у Антона некая ощутимая аура лидера, уверенного в себе, твёрдого, надёжного. Было обаяние, чувство юмора. И, вроде, была симпатия к Маше. Во всяком случае, она на это очень надеялась.

– Маша, это что? – он держал распечатки в руках, разглядывая их с едва уловимой неприязнью. Как будто родное дитя нарисовало красивый цветочек, а рядом написало слово из трёх букв. 

– Антон… Андреевич. Ну, смотрите, классно же получилось! Элегантный набор на светлом фоне. Сразу бросается в глаза. Можно рассмотреть всю красоту декора. А ленточка намекает на то, что это отличный вариант для подарка.

– Мякишева. Я просил роскошный постер. Богатый. Понимаешь? ТЗ читала? Шикарный стол, сервиз, хрусталь. Акцент на сервировку. А это что за суровый минимализм?

– Но так же лучше!

– Я тебя прошу, переделай. Не спорь. Просто переделай. Иди, Маша, иди.

Ты не любишь стихи. Не умеешь плести

Кружева зарифмованных фраз.

Для тебя в моих строчках не смог зацвести…

Зацвести…

Чёрт!

Маша нервно стучала карандашом по столу, с ненавистью глядя на монитор. Почему? Почему он не понимает, что её идеи лучше, чем банальщина, которую он себе напридумывал?

– Маришечка, Маруся, Марианна! – Кузьменко вальяжно развалился на стуле для посетителей, стоящем перед Машиным столом. – Пойдем, покурим?

– Не сейчас, занята, - буркнула Маша в ответ.

– Да чем ты занята там? Завязывай, идём. Я тебе покажу, как ласточку свою обтюнил.

Кружева зарифмованных слов…

Для тебя в моих строчках не смогла зацвести…

– Мария-Мирабелла! Мышастик!

– Блядь, Кузьменко, ты достал уже меня! – Маша заметила «выключатель», лежащий рядом с клавиатурой, схватила его, направила прямо в лицо Кузьменко и нажала на кнопку.

Щёлк.

Он исчез.

Маша шепотом выматерилась и заглянула за стол. Никого.

– Кузьменко? – тихонько позвала она, стараясь не привлекать внимания. 

Тишина. 

Маша откинулась в кресле, почесала переносицу и нервно хихикнула. Яростно потёрла глаза, забыв про накрашенные ресницы. Покрутила устройство в руках, и решила сходить в бухгалтерию с контрольной проверкой.

Там, как обычно, витал лёгкий флёр коньячных паров и крепких духов Станиславы Евгеньевны, главбуха.

– Привет-привет! – хрипло изобразила дружелюбие Маша. – А Света где?

– Где-то тут ходит, – не поднимая головы ответила Станислава Евгеньевна.

– А я с утра её не видела, – возразила Наташа. – А ты чего как панда? Плакала?

– Нет, глаз почесала, ­­– Маша послюнявила палец и потёрла нижнее веко. – Девочки, а коньяк есть у вас?

Через час она вышла из бухгалтерии, очень румяная и слегка расфокусированная. 

Работает, собака! Работает хреновина этого чокнутого Юрца! Наконец-то можно спокойно покурить у бокового выхода, не боясь нарваться на Кузьменко или других любителей поболтать о ерунде и стрельнуть сигаретку. Маша с наслаждением затянулась и выпустила в дождь струю табачного дыма. 

В ветви деревьев вплетая зелёные ленты,

В мягкой траве рассыпая поляны фиалок…

Я – весна! Мне сладкий ветер в голове мешает спать.

Я расту из-под земли навстречу солнцу…

Чёрт, какая прекрасная чушь лезет в голову!

Маша долго стояла под навесом, неторопливо курила, смотрела счастливыми глазами на скучную мокрую стену здания напротив и думала стихами. Они кружились вокруг весенней звонкой мошкарой, маленькими разноцветными бабочками, вихрем праздничного конфетти – только и успевай ловить и записывать. Как же давно она мечтала, чтобы все оставили её в покое! 

Рассеяно улыбаясь и бормоча под нос несвязные строчки, Маша пошла в студию к фотографам. Во-первых, попросить переснять сервиз для Антона, во-вторых, поболтать с Динкой – единственной коллегой, с которой Маша искренне хотела дружить.

– Дин, а ты в чудеса веришь? – Маша с ногами устроилась в кресле и смотрела, как Дина с Артёмом и Ирой выставляют композицию на столе и колдуют со светом. – Я вот тоже не верила раньше, а они есть. Правда! А я новые стихи сочинила. Хочешь послушать? Не до конца ещё, но очень клёво получилось, мне кажется. Я хочу, чтоб замело, запуржило, занесло, чтобы всё заледенело, чтобы снегом заросло. Чтобы на стекле цвели сине-белые цветы. Чтоб со мной под этим снегом до весны остался ты. Как тебе?

– Давай потом, а?

– Давай! – быстро согласилась Маша. – Просто настроение такое хорошее, Дин. Ты так и не сказала, ты в чудеса веришь? А пойдем после работы кофе пить? Дин? Вечерами так уютно сидеть в кофейне у окна, а за окном – темнота, сырость и дождь. И фонари, как одуванчики. На тонких стеблях фонари качают вечер ноября…

Дина не смогла пойти после работы в кофейню. Сказала, что много возни с новой съёмкой и надо закончить побыстрее, чтобы шеф не лютовал. Маша сначала расстроилась, но потом подумала, что это даже и к лучшему – теперь весь вечер в её распоряжении.

В маршрутке она забилась в самый дальний угол, натянула капюшон и отвернулась к окну. Капли дождя на стекле дробили огни вечернего города, превращая его сырую суету в пёструю картинку-загадку. Будто и не город там вовсе, а ночной карнавал, парк аттракционов, манящий разноцветными огнями.

Среди ярких витрин, среди тысяч огней,

Спотыкаясь о взгляды прохожих, мне хочется…

– Посмотрите на неё! Расселась, и делает вид, что нет вокруг никого! Девушка! Эй! Место уступите!

Щёлк. 

Твой почувствовать след и прийти поскорей

В тот уют, где меня не найдет одиночество.

Дома Маша наспех стянула ботинки и куртку, бросила рюкзак на тумбу для обуви и, не обращая внимания на таксу, крутящуюся под ногами, и звон посуды с кухни, поспешила к своему столу.

Скорее, пока не забыла…

Среди ярких витрин, среди тысяч огней…

– Маша, ты хлеб купила?

Бля…

Егор стоял в дверном проеме, вытирая руки кухонным полотенцем.

– Привет, – криво улыбнулась ему Маша. – Нет, прости, не купила. Работы много было. Извини, сейчас запишу кое-что важное и сбегаю в магазин. Или, лучше ты сбегай, а?

– Твою мать, Маша! Ну сколько можно? У меня тоже много работы, я же как-то успеваю покупать продукты, ужин готовить, с собакой гулять. Я тебя попросил всего лишь купить хлеб. Но ты у нас выше всего этого, да? Ты у нас поэтесса! Тебе все мешают творить. А жрать ты что будешь? Стишки свои?

Егор ушёл на кухню и хлопнул дверью. Громыхнуло что-то тяжёлое. Сковорода, наверно. Испуганно тявкнула собака. Маша достала из кармана «выключатель», навела луч на дверь кухни, но кнопку не нажала…

Они жили вместе уже два года. Он – типичный компьютерщик, зацикленный на своём железе и кодах. И она… «Не от мира сего». Всего лишь пытающаяся урвать какие-то минутки для творчества. Маше давно уже казалось, что они не пара, что зря съехались, зря решили жить вместе. Куда-то незаметно улетучилась любовь. Да и любовь ли это была? Маша пожала плечами и склонилась над блокнотом.

Клёна клейкие ладошки ловят облака в охапку.

Жёлто-солнечная кошка в синем небе мочит лапки.

***

«Великолепный девайс» Юрца на самом деле был великолепным. Маша удивлялась, как она жила без него раньше? Как не сошла с ума?

– Маша, деньги…

Щёлк.

– Мякишева, отчёт…

Щёлк.

– Девушка, место усту….

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Какое счастье – ехать утром в полупустой маршрутке. Проходить мимо осиротевшей стойки администратора в офисе. Курить в одиночестве на служебной парковке. Гулять по безлюдному бульвару. Какое счастье, что можно выключить всех хмурых, сердитых, назойливых, раздражающих, бубнящих! Она исписала стихами весь блокнот и уже купила два новых. А стихи всё порхали и порхали вокруг, и их становилось всё больше. И Маша плыла по волнам вдохновения, счастливая, как никогда раньше.

Тёплый ветер ночной на исходе зимы

Распахнёт моё сердце, ворвётся как тать.

Надышаться весной, всё проветрить от тьмы,

Окружавшей меня. И всё снова начать.

Дни слепились в туманный радужный ком, в калейдоскоп, в водоворот цветочных лепестков, где Маша кружилась, завороженная и одурманенная. Они проносились мимо, запутывая следы, сбивая с толку, переворачивая всё вверх дном. Никто не клевал мозг, не беспокоил звонками, не тянул, не тащил, не заставлял. Даже Егор решил играть в молчанку после той ссоры. Но Маша была только рада. Как же давно она хотела, чтобы её оставили в покое!

«Надо срочно вытащить Дину на кофе!» – вдруг подумала она. Ей так захотелось почитать подруге свои стихи, поделиться той музыкой слов, которая переполняла её. Едва дождавшись обеденного перерыва, она запихнула блокнот в рюкзак, натянула куртку и побежала к фотографам, готовая противостоять любым отговоркам.

– Дина уехала, – улыбнулась Маше Ира, выглядывая из-за монитора.

– А когда вернётся?

– Не знаю. У них с Артёмом съёмки на природе.

Съёмки на природе затянулись на несколько дней. Маша заглядывала в студию, надеясь увидеть подругу на месте, но каждый раз ей говорили, что Дины нет в офисе.

Только я и бескрайнее небо.

И вокруг никого, ни души…

– А Дины нет? – дежурно спросила Маша, заглядывая в кабинет.

– Нет, она уехала за аппаратурой.

– Понятно…

– Маша, погоди! Твои фотографии готовы, держи флешку.

Какое-то тревожное чувство комариным писком зудело в голове, но Маша упрямо отмахивалась от него, наскоро верстая рекламный плакат для шефа. Вдохновенный дурман совсем заморочил ей голову. Она вдруг поняла, что толком и не работала в последнее время. 

Антон меня убьёт…

– Антона Андреевича нет на месте, – безразлично посмотрела на Машу секретарь Настя.

– А когда будет?

– Он мне не отчитывается.

– У меня макеты… – Маша раздосадовано помахала рукой с папкой. – Я попозже зайду тогда.

– Оставь здесь. Приедет – передам.

На полях твоей книги, на одной из страниц

Я отмечена кляксой - чернильным пятном,

Косяком улетающих в текст чёрных птиц

И одной не взлетевшей, с подбитым крылом.

Да что ж это такое?

Забравшись в маршрутку, Маша приготовилась щёлкать «выключателем», но пассажиров было не много, и она убрала устройство в карман. Снова зарядил дождь, превращая улицы в бурные грязные реки. Прохожие жались к стенам домов, опасаясь попасть под брызги из-под колес, неловко перепрыгивали лужи, стукались зонтами, заливая друг другу за шиворот потоки холодной воды. Маршрутка фырчала и плыла как маленький катерок, отважно вспарывая бурлящие волны городской осенней акватории. 

В голове было пусто.

Дома тоже. 

Маша поняла это сразу, едва войдя в квартиру. Такса не бросилась под ноги, в комнатах был выключен свет. Из кухни не тянуло тёплыми запахами Егоровой стряпни. И квартира вдруг стала чужой, словно хотела вытолкнуть Машу вон.

Сломалась эта фигня, что ли?

Юрец, собака! Что ты мне втюхал?

Следующим утром она не пошла на работу. Сразу поехала на бульвар, наивно надеясь, что там и найдёт чокнутого коммивояжёра. 

За ночь тучи выплакали все глаза и теперь город был накрыт пеленой тумана. Будто кто-то залил всё вокруг разбавленным молоком. И в этом молоке медленно брели призрачные фигурки прохожих, растворяясь и исчезая вдали. Было странно тихо, словно все источники шума обложили ватой и убрали подальше.

Маша бегала по бульвару, едва сдерживаясь, чтобы не кричать. Всматривалась в лица прохожих, надеясь, что из тумана выплывет приказчичья физиономия Юрца. Но, стоило ей отвлечься, как прохожие исчезали. В тумане?

Твою мать… Твою мать… Юрец, ты где, зараза? 

Ты что натворил?

Почему никого нет?!

Маша села на мокрую скамейку и заревела, как маленькая. Оттопырив нижнюю губу и дрожа подбородком.

– Девушка, у вас всё в порядке? – то ли туман стал гуще, то ли слёзы застилали глаза, но лицо Юрца менялось и плыло, как отражение в кривом зеркале.

– Это что за фигня? – сорвалась на крик Маша, протягивая вперёд ладонь с «выключателем». – Почему все исчезают?

– Хе, ну и вопросики у вас! Сами же хотели, сами и нажимали. Зачем сразу оскорблять?

– Я не выключала Дину! И Егора тоже! И Антона… Андреевича! Я их не выключала! Они хорошие! Куда они пропали? Что за барахло глючное?

– Ничего не глючное. Отличный товар высокого качества. Как раз вчера продал ещё одну крупную партию, штук пятьсот-семьсот навскидку. Никто, знаете ли, не жаловался. 

– Как продал? Кому?

– Пф-ф, я же имена не записываю. Кто интересовался, тому и продал. Думаете, только вас окружающие раздражают? Ан нет!

– Верни мне их, слышишь! Они мне нужны!

– А ты им нужна?

Юрец молодцевато щёлкнул каблуками и поспешил прочь.

– Погоди! – Маша бросилась за ним и еле успела уцепиться за рукав. – Как их включить назад?

Юрец повернулся, и Маша снова увидела тот же тяжёлый пронзительный взгляд, щупальцами проникающий сквозь расширенные зрачки прямо в голову и щарящий по самым тёмным уголкам её мыслей.

– А никак. Люди же не телевизоры, чтобы их то включать, то выключать, – растягивая рот в лягушачьей улыбке, ответил Юрец, и растворился в тумане.

Весь день Маша бегала по залитому туманом городу, тыча «выключателем» в разные стороны, как саблист на дорожке. Безумная мысль, что она может «включить» невидимку, если попадёт в него лазерным лучом, заставляла её бродить по улицам, по всем местам, где она когда-то бывала с друзьями или коллегами. 

– Ну где вы, где вы все? – причитала она.

Добравшись до офиса, Маша полчаса мучала кнопку звонка, стучала кулаками по мокрому стеклу, но ей никто не открыл. Она обошла всё здание вокруг, прикладывая ладони к панорамным окнам и заглядывая внутрь, бегала лучом по пустым столам и креслам и давила на «выключатель» изо всех сил. Никого.

К вечеру сильно похолодало, туман усилился, превратив город в зловещий безлюдный морок. Маша еле-еле добралась до дома и села прямо на пол в прихожей, не в силах больше сделать ни шага.

– Да где же вы все? – прошептала она, давясь слезами. – Ну, пожалуйста, включитесь! Я больше не буду… Я никогда… Ну, пожалуйста…

Порыв холодного ветра распахнул форточку в спальне, сгрёб в охапку разбросанные исписанные стихами листы, швырнул Маше в лицо и отправился гулять по тёмной и гулкой квартире.

Дом молчал. Молчал город. Никто больше не мешал ей писать стихи.

Маша подняла руку с «выключателем», направила лазерный луч на себя и нажала на кнопку.

Щёлк.