ЕВГЕНИЙ АРЬЕ. Посвящается театру "Гешер"

Театр «Гешер» (в переводе с иврита «Мост») был создан в 1991 году в самом начале массовой репатриации из бывшего СССР в Израиль.
В 1990 году группа молодых актеров – учеников режиссера Евгения Арье вместе со своим учителем приехала в Израиль. Здесь к ним присоединились несколько репатриантов – артистов московских, ленинградских и рижских театров.

 Я думаю, в мире не так уж много людей, у которых есть опыт создания театра. А людей, у которых есть опыт создания русского театра в Израиле, еще меньше. Да и опыт этот был крайне неудачным, к сожалению. А вот людей, которые создавали русский театр в Израиле во время войны, вообще никогда не было. Мы стали первыми, и, что поразительно, у нас получилось! «Все ожидали увидеть пыльный русский театр»

«Я С САМОГО НАЧАЛА СТАРАЛСЯ СОЗДАТЬ СОБСТВЕННЫЙ ТЕАТР»

Итак, я приехал из Америки прямо на бульвар Ротшильда, где снимал квартиру мой друг Слава Мальцев, и стал жить у него, на раскладушке. Слава должен был стать директором будущего театра и, забегая вперед, скажу, что он им, конечно, стал. И это было для театра одно из лучших приобретений. Как известно, в любом масштабном деле кадры решают все. Я понимал — какая будет команда, такая и будет судьба у театра. Боже, как мне с этим повезло! Ну, начнем, пожалуй, со Славы. Слава жил на бульваре Ротшильда с женой и мамой. История того, как мама Славы оказалась в Израиле, вообще удивительна. Мы ее вызвали, потому что она много лет была заведующей костюмерного цеха Тамбовского драматического театра, у нее были потрясающие руки. Нам нужно было сшить первый спектакль, потом второй. Делать это тут было совершенно некому, и мы ее срочно вызвали. Квартира у Славы была небольшая, полторы комнаты с балконом. Но мы, бывшие советские граждане, привыкшие к густой заселенности, каким-то образом выжили. Сейчас это кажется невероятным.

А еще я помню, что, когда в первый день пришел в офис, началась воздушная тревога, завыла сирена. У всех были противогазы, а  у меня не было. Я только прилетел. Тогда все из солидарности со мной тоже не стали их надевать. И тут я окончательно понял, что оказался в правильном месте в нужное время.

Наша первая команда состояла из Миши Козакова и Лени Каневского, моих студентов — Наташи Войтулевич, Саши Демидова, Жени Додиной. С нами тогда уже были Женя Гамбург, Лиля и Рол Хейловские, Женя Терлецкий. Позже приехал Игорь Миркурбанов и многие другие. Нужно было решать, с чего мы начнем. Я подумал, что еще до того, как мы приступим к постановке нашего первого спектакля, нам нужно объездить страну с концертом, составленным из отрывков из спектаклей, котрые актеры играли еще в России. Я считал, что мы должны как можно быстрее и ярче заявить о себе, а подготовленные нами отрывки были беспроигрышны — великолепные русские актеры в безупречных русских постановках.

Все получилось как нельзя лучше. Нас заметили. Более того, нашлись влиятельные люди, которые смогли получить для нас деньги на постановку первого спектакля.

Решение о том, какую пьесу ставить, не было простым. Многие советовали начать с чего-то проверенного, более или менее популистского. Мне это не нравилось.

Я подумал, что если мы хотим быть европейским театром, театром для интеллигенции, то и репертуар нужен соответствующий. Я выбрал «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Тома Стоппарда в переводе Иосифа Бродского. Сказать, что за все время постановки я постоянно волновался и сомневался, на правильном ли мы пути, это все равно что ничего не сказать.

А в каких условиях мы работали! Спектакль был фактически придуман, отрепетирован и поставлен в Славиной квартирке. Но удача нас просто преследовала. Мы получили приглашение от Габимы сыграть премьеру на их сцене Бимартеф. С этого момента фактически судьба театра была решена. Мы получили отличную критику. И это при том, что на тот момент мы не имели ни малейшего представления о том, как заниматься пиаром. Просто звонили журналистам и умоляли их прийти на спектакль.

Журналисты, как им и положено, были снобами. Они сначала считали, что это местечковая затея, что очередной провинциальный театр. А вот что было дальше, я могу рассказать словами покойного писателя Йорама Каньюка. Уже много позже, когда я поставил по его роману спектакль «Адам — сукин сын», он рассказал мне о своем первом визите к нам в театр. Как он неохотно шел, заранее проклиная потраченный зря вечер и ожидая увидеть тяжелый, пыльный русский театр. А увидел он совершенно другое. И таких, как Каньюк, оказалось много. Бывшие скептики стали нашими поклонниками.

Мы попали в удивительное стечение обстоятельств. Начиналась большая алия, должна была приехать правильная аудитория, должна была появиться актерская компания, благодаря которой это стало возможным, должны были появиться люди, которые готовы были работать на минимальных условиях. И, конечно же, должен был быть драйв. Драйв у нас был сумасшедший, потому что мы завоевывали себе право на другую жизнь, и нам было очень интересно делать то, что мы делали. Оттуда, с первого спектакля  «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» потянулась к нам культурная элита. Тогда, например, пришел посмотреть спектакль Ноам Семель — тогда атташе по культуре в Нью-Йорке, где он проводил театральный фестиваль. Ноам сказал мне тогда, что не станет даже начинать фестиваль без нашего спектакля.

Потом было много всего. Легко не было никогда. Но мы выстояли, а зрители нас приняли и полюбили.