Два весёлых рассказа о суициде. Рассказ первый.

На модерации Отложенный

Продолжаю чтение журнала «Крокодил» (вводная часть тут). В номерах юмористического журнала №3 и №5 за 1982 год занятная тема — смерть. Впрочем, ничего особенно скандального там нет.

Во-первых, самоубийство как таковое (а тем паче несостоявшееся) не было табуированной темой; можно вспомнить «Ответный удар» (из цикла «Следствие ведут ЗнаТоКи», 1975 год), фильм «В моей смерти прошу винить Клаву К.»  (1979 г.), да и пьесы Александра Вампилова тут упомянуть будет уместно. Во-вторых, главной темой в этих рассказах был, конечно, не суицид, но — пафосно выражаясь — «нравственное банкротство» людей, по меркам позднего застоя довольно успешных, в том смысле что есть приличная должность, есть в кармане пачка «marlboro» (так и пишут «марлборо», буковка в буковку), есть знакомство с «нужными людьми» типа директора бани (а у того-то в «в сауне не продохнуть от знаменитостей: хоккеисты, актеры, писатели, директора ресторанов»), а вот счастья в жизни нет, а есть усталость и омерзение. И вроде хочется удачливому карьеристу любви большой и чистой, а вроде и нет её нигде, и кругом шлюхи, и сам в некотором смысле шлюха, и на душе вечная слякотная осень и кризис среднего возраста. Очень, в сущности, советская тема.

 

В рассказах этих ещё есть крайне примечательные приметы технического прогресса начала 1980-х. И если компьютерные тесты на совместимость меня, в принципе, не удивляют (аккурат в то время о разнообразных тестах на ЭВМ было много разговоров), то говорящий бортовой компьютер в иномарке (появится во втором рассказе) вызывает недоумение. Это вообще о чём? Под этим есть какое-то «историческое основание» или перед нами что-то вроде баек 1970-х — начала 80-х о японских плоских телевизорах, которые можно в рулончик скатывать?

 

 

 

 

 

Журнал «Крокодил», 1982 год, №3, стр. 12

Дм. Иванов, Вл. Трифонов

Игра в прятки

Это раньше меня от нее током било. Протянешь руку — и искра. А может, это вовсе и не любовь была, а так... статическое электричество? Вот тоже, помню, стянешь нейлон через голову, и вокруг тебя свечение, как возле «Летучего голландца». Когда все это разрядилось само собой?..

Ну, пил бы я по-черному, от получки до получки. Ну, застукал бы друга ее детства, разгуливающего в моем махровом халате. Так нет  же! Все было, как у людей. На завтрак жарили гренки с тертым сыром. Песика собирались завести, пуделя или хина. Плёнки Жванецкого слушали, И вот те на!..

А я-то как порядочный, из командировки день в день. Там, в Астрахани, эта Люда все подначивала: оставайся, мол, на субботу-воскресенье. Главное, и баба умница, и все при ней. Моя группа крови, словом. Нет, поперся домой!..

И вот я стою, как... не знаю кто, посреди квартиры, и мне хочется шмякнуть об пол арбуз, оттягивающий руку. Арбуз не простой, с секретом. Он куплен у браконьеров на рыбном базаре и набит черной икрой. Гостинчик жене вез, идиот!..

Тут я четко понимаю: все, житья теперь не будет, засмеют! Надо завязывать окончательно! Я еду к газовой плите и открываю краники. Газом и не пахнет. Зато с прикрытой сковородки тянет жареным. Я запихиваю в рот холодную, хорошо начесноченную котлету и вспоминаю, что в доме началась установка электроплит. Газ, понятно, уже отключен. Отравление отпадает.

Выкинуться из лоджии? А толку? Второй этаж. В лучшем случае только ногу сломаешь. Что стоило при жеребьевке вытянуть десятый?..

Остается петля. Я прилаживаю веревку к крюку, пересчитываю дохлых мух в хрустальной розетке люстры и соображаю: не оставить ли прощальное письмо? Ух, можно хлопнуть дверью!.. Но нет, потом скажут, про письмо не забыл, а за квартиру два месяца не плачено!

Петля получается замечательная. Единственная вещь, которая подошла мне с первой примерки.

— Ну,— дожевывая котлету, обращаюсь я к человечеству, которое меня не слышит, —счастливо оставаться!..

И вдруг до меня доходит, что я внутренне не готов. Вот если бы вошла Галюнька! Завис бы на мгновение с расчетом, что она тут же веревочку перестрижет...

Тут я слышу, что кто-то упорно звонит в дверь. Что за невезуха, и повеситься спокойно не дадут!

В квартиру вваливается веселая компашка. Все наперебой меня поздравляют, и я постепенно понимаю, с чем. С третьей годовщиной свадьбы, оказывается!

— А где Г алюнька?— вопят они уже застольными голосами и тычут мне какие-то гладиолусы.

Я набираю воздуха, чтобы выложить все, что я думаю про их распрекрасную Галюньку, но ничего не выкладываю.

— Бойцы! — восклицает Августина.

Это юмор. Когда в сорок пять никакой личной жизни, одно спасение — юмор — Бойцы!—восклицает Августина. — У меня жуткое подозрение, что нас не ждали!

— Экспромт даже лучше! — подает голос Тая, розовая и пышная, как пирожное с кремом.

Они уже выгружают из сумок длиннобойные бутылки. Я покорно иду на кухню за своим арбузом.

Из лоджии тянет дымком отечественного «Марлборо». Там покуривает Игорь Александрович, одетенький и гладенький, как референт. Впрочем, он и есть референт какого-то туза. С ним Вадик Ступишин. Ему уже полтинник, и плешь сияет, но есть такие, кого до гроба зовут Вадиками. Он директор плавательного бассейна. Туда мы ходим в сауну, чтобы оттянуло после вчерашнего.
 

 

рисунок Г. Огородникова
 

— Как тебе моя Надя? — спрашивает он у референта.

— Хороший человек! — отвечает тот. — Все имеется. И портрет лица и фигура тела. Видимо, большой ученый?

— Ладно тебе! Человек трудится манекенщицей. А подружек ты бы видел! Гренадерши! Покажу при случае.

— Стоп! Вот тут стоп! — возражает референт. — Для меня лучше моей Тайки нет!

— Я ж с тобой шутку шучу, начальник! — говорит Ступишин. — Всем известно, у тебя семья —  скала! А я все в свободном поиске. Но, кажется, Надя — моя конечная остановка!

Надя, соображаю я, это та дылда, похожая на немецкую куклу, какую я подарил Галюньке в нашу первую годовщину. Значит, ее Вадик привел. Ну, ну! Отчего-то мне тошно их слушать. Я иду в спальню и шебуршу там в поисках арбуза. За моей спиной беседуют Тая, референтская жена, и Мария, вечно вымотанная своими батманами и фуэте.

— А Леня ничего, что ты все время в разъездах? — щебечет Тая.

Леня — это художник-график. Их давние отношения с Марией определяются известной фразой: «Есть у меня человек».

— Сергухин у меня лапочка, все понимает!—Мария, как водится среди муз и граций, кличет своего графика по фамилии.— Что же: режим, диета, класс —и все зря? Чтобы дома оладушки жарить?

— Ну, ты могла выйти за кого-нибудь из своих балетных. Вон у вас там какие мальчики стройные и прыгучие.

— Спасибо, мне этих прыгучих на работе хватает. Ты не сердись, лапуля, что я так про оладушки.

В высокоразвитых странах женщины вообще не работают! — заявляет на это Тая. — А дома, знаешь, тоже, как на конвейере, постирай, приготовь, уберись. А еще Алёнка. На фигурное ее надо сводить? Английский с ней долбить надо?

Меня мутит от их замечательной личной устроенности Я снова тащусь за арбузом на кухню Тут торчит Леня Сергухин. Сейчас он дает ласковый подзатыльник последней бутылке и от нечего делать начинает вязнуть ко мне:

— А Галюнька-то где? Так всегда и бывает, если мужик с самого начала себя не поставил Идеальный вариант у нас с Марией. Без штампов в паспортах, на полном доверии!

Меня бесит его довольный вид, и я, продолжая сыск арбуза, волокусь в прихожую. У зеркала вертится дылда с лицом немецкой куклы.

— Так вот вы какая, Надя! — говорит Агустина, угрюмо ждущая своей очереди.

— Ой, что вы! Я сегодня не в форме! — Надя с удовольствием разглядывает свое отражение. — Устала. Липнут всякие на каждом шагу!

— Да, тяжко! — ледяным тоном говорит Августина. — Зато смотрите, как вы мигом уложили на лопатки моего мужа.

— Какого мужа? — у куклы закатываются глаза.

— Вадика Ступишина. Не пугайтесь, я его мужем в шутку зову. Когда-то ему предложили работу в Москве, а прописки не было. Вот друзья и подыскали ему одну немолодую страхолюдину. А я все равно комнату сдавала.

Я ухожу. Я знаю эту историю. Я сам их познакомил пару лет назад.

Наконец все за столом. Расселись этакими голубиными парочками. Клювик о клювик почистить осталось.

— А где же Галюнька? — упорствует кто-то.

Это имя для меня, как красная тряпка для быка. Затуманенный яростью взгляд падает на арбуз, который стоит, оказывается, у меня под носом. Я хватаю его и ахаю об стол:

— Завязано с вашей Галюнькой! Навсегда!..

Рюмки уже подняты, и не выпить глупо. Все выпивают, потом машинально тянутся ложками к разверстому арбузу и начинают вдумчиво жрать икру.

— Как завязано?.. — говорит вдруг опомнившаяся Тая. — Она бросила тебя?..

Так я и знал! Им обязательно нужна драма. Им хочется, чтобы я за женой с топором по улицам гонялся! А если всего лишь прощальная записка на подзеркальнике и сковородка холодных котлет?..

— Никто никого не бросал! — вру я, вставая с рюмкой. — Несостоятельность нашего семейного союза доказана научно. Он мог рухнуть в любой момент. Так зачем, спрашивается, тянуть резину? Слава богу, на дворе двадцатый век. Вы хотите жить по старинке, вслепую? А вот мы обратились к электронному разуму. И тихо-мирно разбежались. Выпьем за разум!

— Да что вы его слушаете?—гудит в тишине Ступишин. — Начальник нас разыгрывает!

Все молчат, и я чувствую, что электронная версия не очень-то проходит. Они хотят знать, как эта машина сумела раскассировать такую здоровую ячейку общества, как наша с Галюнькой.

И я вдохновенно вру, что мной были учтены абсолютно все факторы, влияющие на крепость семьи. Их тысяча двести шестьдесят семь! Там есть банальные вопросы, вроде: «Могут ли у супругов быть секреты?» Есть и позаковыристей: «Нравится ли зам артист Боярский?»

Я замолкаю, увидев, что один за другим все тянутся к выходу. «Подождите! — хочу крикнуть я. — Ну, семья распалась! Это же, не заразно!» Только я опять ничего не кричу. Клацает замок, и в квартире наступает неестественная тишина. Поздно уже обернуть в шутку всю ту чушь, которую Я им напорол...

Я принимаю одну рюмку, другую. Закуриваю «Марлборо» — Игорь Александрович в спешке забыл. Нет, это же надо! Холостая квартира, гуляй — не хочу, а разбежались...

Стареем...

Я подсаживаюсь к телефону и обнаруживаю, что в записной книжке-то негусто. Повычеркивал всех после загса, умник! Но все же кое-кто есть...

Конечно, подходит мужик. Братик, может? Начинаю аккуратно: «Добрый вечер! Нельзя ли попросить Зою?» Текст, который долдонит предполагаемый братик, не представляет интереса. А с моей стороны беседа выглядит так:

— А с кем я говорю, с братиком? Ах, с мужем... А это ее школьный товарищ. Почему не верится? Ну, допустим, моя фамилия Куздюмов. Что? Так вы с ней в обычной школе учились, а я в музыкальной. А вы дайте ей трубочку. Ах. вот как... И сколько же лет вашей дочурке? Месяц всего? Ну, простите. Желаю ей приятного аппетита!..

Лишь на пятый звонок клюет какая-то Раечка, значащаяся в моей записной книжке под именем Романа Павловича. Не помню — кто, что, по какому случаю, но хоть живая душа придет!

Звонок раздается через двадцать минут. Фантастика! Если она на такси разорилась, надо будет компенсировать как-то по-джентльменски. Икры, что ли, ей в майонезную баночку нагрузить?

Я распахиваю дверь и прямо-таки балдею.

— Салют, старичок!—говорит Игорь Александрович, глядя на меня глазами, ясными, как надраенные пуговицы.

«За своим «Марлборо» вернулся», — догадываюсь я.

— Старичок — бледно улыбается референт, — я вспомнил, что надо отвезти доклад шефу на дачу. Не желаешь составить компанию? Развеешься на свежем воздухе, старичок.

— Брось ты это: старичок, старичок. Говори, что надо?

— Понимаешь, старичок... — Он замечает свои сигареты, закуривает и пачку сует в карман.— — Я хочу, чтобы ты на своей машине выдал мне прогноз

«Издевается!»—-сатанею я и сухо говорю, что, как он сам понимает, я давеча пошутил. Шутка была, шутка!

— Само собой, старичок!—подмигивает референт. — Так любому и скажу. — Ну, а все-таки? Затраты возмещу

«Уж не сбесился ли?—думаю я. — Ему-то зачем?»

— Конечно, старичок, у нас с Тайкой отличная семья. Но это семья. А для души? Имеется одна женщина, старичок... Ты не думай, у нас с ней пока ничего криминального. Мне в принципе интересно установить нашу совместимость...

В дверях раздается звонок. Раечка, как вовремя! Референт проявляет вдруг поразительную нервозность. Я сплавляю его в соседнюю комнату и иду открывать. Но за дверью далеко не Раечка. Там график Сергухин и его истомленная Жизель.

— Сергухин, говори!—требует Мария-—Ты в конце концов мужчина или нет?

— Может, вы это выясните дома? — говорю я.

— А у нас нет дома! — отвечает она с морозной усмешкой, и я вспоминаю, что в последнем акте Жизель, кажется, тоже свихнулась. — Есть моя однокомнатная квартира, стоящая на запоре, пока я мотаюсь в гастроли. Есть его мастерская, где я появляюсь на правах приходящей жены. А больше ничего нет!

— Почему же? — взвивается график,— Есть кожаный пиджак, который ты мне привезла из Аргентины! Есть сковородка из Осло, на которой можно жарить без масла. Есть еще аэропорт, где я торчу с гвоздиками, встречая ваш театр!..

А я-то тут при чем? Разве я заставляю их разыгрывать этакую ультрасовременную пару? Ну, хорошо, сделали когда-то балетной девочке операцию мениска. Ну, отвезли ее добрые друзья развеяться в мастерскую к одному начинающему гению. Ну, обнаружила утром балетная девочка, что проснулась в той же мастерской среди эскизов к «Вини-Пуху». Конечно, историйка не тургеневская. Но ведь они ничем не связаны, а почему-то столько лет держались друг за дружку!..

— А не пора ли вам кончать с этим бредом?—говорю я

Пора, оказывается. Они и пришли за решением к моей машине: разбегаться им или... Мне становится неловко, будто они разделись догола. Поэтому я не возражаю, когда они, услышав звонок, опрометью кидаются на кухню.

— Игорь случайно не возвращался? — переступая порог, спрашивает пирожное с кремом по имени Тая. — Звонила шефу, там его нет. Может, завел женщину?

— Да ты что!—говорю я без особой убежденности.

— А что? Домохозяйки вроде меня когда-то надоедают. Вот Мария! Весь мир объездила. У такой можно спросить: что новенького? А у меня что? Что малосольные огурцы на углу давали да за два человека до меня кончились?

Полный привет! Неужели и эта к электронной машине клонит, думаю я. Да, она клонит туда. Она уверена, что мой рассказ произвел на Игоря впечатление. В общем, не могу ли я, если он ко мне обратится, сказать, что машина сломалась?..

Тут раздается очередной звонок, которому я уже не удивляюсь.

— Это Игорь!..— мертвеет Тая.— Куда бы мне, а?..

Действительно, куда? Разве что в ванную. Заодно и умоет зареванное лицо. Сделав это, я распахиваю входную дверь.

— Это я, начальник! — глупо улыбается мне Ступишин.

— Не тяни! — говорю я, — Ближе к делу!

— Как тебе моя Надя? — преет он. — Смотрится, не отрицаешь? Но к девушкам у нас одни требования, а к женам другие. Такому бобру, как я, не жар-птица нужна, а добрая бобриха.

— К чему ты мне басни про каких-то бобров плетешь?

— Кто же знал, что можно провериться по науке?..

Мне смешно видеть, как эта гора мышц начинает вдруг трястись от простого звонка, опять заливающегося в прихожей. Куда прятать? Хорошо, у меня санузел несовмещенный.

— Я сделала потрясающее открытие! — с ходу заявляет Августина, возникая на пороге. — Оказывается, я — женщина! Причем любящая! Но не любимая!

— Ну, и какой же тебе нужен прогноз? — в лоб говорю я.

— Представь, отрицательный! Чтоб никаких глупых надежд! Только об этом не должен знать он!

— Кто он?

— Ступишин. Мой фиктивный муж.

Тут, как назло, в помещении, где томится Вадик, не знаю уж, по какому поводу, с шумом спускается вода.

— Канализация!—поясняю я вздрогнувшей Августине. — Что ты хочешь, мы своей жизнью живом, она своей.

Это я, с позволения сказать, шучу, А сам жду очередного звонка. Вот и он! Я выпускаю Августину в лоджию...

Надя впархивает в облачке приторного парфюма. При такой головокружительной стати лукавство ей ни к чему. Она прямо интересуется, велика ли очередь к электронной машине.

— Знаете, манекенщица — это только девушка с хорошими внешними данными. А Вадик такой человек! У него такие знакомства!..

Это верно. У Ступишина в сауне не продохнуть от знаменитостей: хоккеисты, актеры, писатели, директора ресторанов...

— Вы разве не в бассейне познакомились?—зондирую я.

— Только между нами. — Она переходит на шепот. — Это не я была тогда в бассейне, а Тамарка. Мы обе сорок шестой размер и прически одинаковые. Она тогда согласилась встретиться с Вадиком, чтобы отвязаться. У нее есть человек. Фехтовальщик из сборной. А я пошла вместо нее. И Вадик не заметил. А если потом выяснится, что я ему не подхожу, представляете?

«Крепко! — думаю я. — Бедный Вадик! Доигрался!»

Но тут я понимаю, что если кто и доигрался, то это я. Зачем я позволил нашпиговать себя чужими тайнами? Нет, пожалуй, мы все доигрались. Взрослые люди, а играем в прятки. А что если однажды взять и выйти из тех уголков, где мы притаились и отсиживаемся, будто бы счастливые?

— Раз, два, три, четыре, пять! Я иду искать! — кричу я и, распахнув двери, выволакиваю приятелей из укрытий. — Ну? Как я вас всех застукал?..

Быстрее других очухивается, понятно, референт.

— Не знаю, кто как,—говорит он, — а я лично пришел сюда только смеха ради, шутки для!

Это хороший ход. Все на глазах становятся бодрее. Сейчас они запросто выставят меня жалким идиотом, не понимающим дружеских розыгрышей.

— Ах, какой поворот сюжета! — Я безжалостно расходую остатки иронии. — Значит, шутка?

— А ты что думал? — дергает плечиком Мария.

И они начинают смеяться. Плохо, фальшиво, деревянными голосами, точно массовка в телевизоре. Тогда я предлагаю еще раз прокрутить всю историю, чтобы посмеяться всем вместе. Но почему-то это невинное желание им не по душе. В их глазах мелькает тревога.

— Нельзя же шутку продолжать до бесконечности! — протестуют они — Скучно и глупо!

— Братцы, да он же хорош! — вдруг восклицает Игорь Александрович. — Он же накушался, на ногах не стоит!

Этот ход еще лучше. С пьяным можно и резко обойтись для ого же пользы. И вот уже банщик, референт и график подступают ко мне. Надя вспархивает на табуретку — ах, что за ножки!—и тянет с крюка забытую петлю, чтобы вязать.

— Только без рук!—дурашливо ору я, делаю неловкий рывок в сторону и... проваливаюсь в темноту. Кто-то случайно стукает меня по темечку. Или я сам ударяюсь об угол телевизора.

— Сам виноват! — говорит Сергухин, как сквозь вату — Шуток не понимает!..

Сегодня они с Марией, пожалуй, не станут выяснять отношения. Да и другие тоже. Игорь Александрович забросит шефу доклад, а после вернется в свой ухоженный дом и наработанной лаской утвердит семейное счастье. Мне становится смешно.

— Смеется, значит, будет жить! — облегченно вздыхает Ступишин.

Они уходят. Теперь я могу полежать и подумать. Дурачье! Решили, что все утрясется. Чушь! Это в песнях счастье само стучится в дверь Почтальоны стучатся, школьники за макулатурой. А счастье само не стучится, нет!..

На этом мысль моя обрывается, поскольку кто-то кличет меня по имени. Разлепив глаза, я вижу склоненное надо мной бледное лицо удивительно чужой женщины. От нее веет холодом.

— Брысь, костлявая, брысь!.. — бормочу я.

— Понятно! — оскорбленно говорит Раечка, значащаяся в моей записной книжке под именем Романа Павловича. — Все вы одинаковые! Как выпьете, давай звонить подряд по всем телефонам. Так вот больше мне не звони, ясно?

Я встаю с паласа и ковыляю к разгромленному столу.

— Горячишься, Раиса. Что уж, прилечь в своем дому нельзя? Сейчас мы с тобой отдохнем, потрепемся, то да се...

Раечка моментально оттаивает и спрашивает легко:

— А ты вроде женат. Супруга в отъезде?

Тут уж играть в прятки нет никакого смысла. И я говорю.

— Был женат. Рассосалось.

Раечка не соболезнует, не принимает скорбного вида. Она просто поднимает рюмку и смотрит на меня сквозь вино. Я тоже смотрю в ее почти Галюнькины глаза, и все наперед мне известно до оскомины. Утренний кофе. Гренки с тертым сыром. Разговоры о песике, пуделе или хине. Россыпь шуток Жванецкого с магнитофонной пленки...

А потом—в сауну к Ступишину. Там, конечно, будут все наши. Интересно, что мы скажем друг другу? Неужели опять обойдемся всё тем же:

— Извини, старик. Так получилось...

Обожаю я это «так получилось». Все объясняет...
 

[рассказ второй]