От «Киндертранспорта» еврейских детей до Белого дома

В своих мемуарах «Невидимые стены» (Invisible Walls: A Journalist in Search of Her Life) Хелла Пик описывает, как приехала в Великобританию, зная лишь одно слово по-английски, и выросла в журналиста, ставшего свидетелем самых значительных событий нашей эпохи.

В течение почти четырех десятилетий Хелла Пик, дуайен британских журналистов-международников, была в первых рядах во время событий, сформировавших послевоенную эпоху: конец колониализма в Африке, бурные события, потрясшие Америку в 1960-х годах, и крах коммунизма в Восточной Европе в конце 1980-х.

Но в своих недавно опубликованных мемуарах первая женщина-репортер рассказывает историю своей постоянной и непрекращающейся борьбы с чувством незащищенности в отношении своей личности. Это ощущение себя чужой уходит корнями в март 1939 года, когда, вырвавшись из дома в Вене, «ребенок номер 4672» прибыл на лондонский вокзал в рамках спасательной операции «Киндертранспорт». В одиннадцатилетнем возрасте женщина, которая позже напишет сотни тысяч слов, рассказывающих о мире британской публике, могла сказать по-английски только одно: «До свидания».

В свои 92 года Пик, однако, осознала, что ее попытки сбежать из «невидимых стен» — «нерешенных вопросов изгнания и идентичности… уязвимости и неуверенности в себе» - также сыграли важную роль в ее профессиональном успехе.

«Моя неуверенность усилила мою решимость сосредоточиться на вещах, которые я знала, что могу делать достаточно хорошо, и всегда пыталась проявить себя», — говорит она The Times of Israel с характерной ей сдержанностью.

Довоенная жизнь Пик в Вене была вполне благополучной. Даже перед угрозой нацизма ее бабушка и дедушка, как и многие другие венские евреи, сохраняли надежду, что «каким-то образом их тихая жизнь останется неизменной».

Хелла в день окончания университета

Семейные иллюзии и в основном счастливое существование были разрушены этой связью. Мать Пик, Ханна, обнищала, когда мошенник, представившийся курьером, сказал, что поместит ее акции в швейцарский банк и исчез. Гестапо пять раз вызывало Ханну на допрос. И хотя Ханна в конце концов смогла последовать за своей дочерью в изгнание после получения разрешения на работу в Великобритании в качестве домашней прислуги, ее собственная мать Ольга не смогла эмигрировать и, как полагают, погибла в Терезиенштадте.

Сильная воля и решимость, которыми впоследствии была отмечена профессиональная карьера Пик, проявились в раннем возрасте. Пока она с нетерпением ждала мать, девочка отправила ей «короткую, но важную открытку»: «Я требую, чтобы ты уехала не позднее субботы и приехала прямо в Лондон, — писал 11-летний ребенок. — Я понимаю ситуацию лучше, чем ты. Пожалуйста, сделай, как я говорю». Последовали и другие послания в том же ключе. Эта черта станет очевидной позже, когда подростком она будет сопротивляться давлению окружения, настаивавшего, чтобы она поступила учиться на секретаршу или учительницу, что считалось тогда подходящей работой для женщин, в пользу того, чтобы продолжить образование в университете.

«Я действительно не могу вспомнить, когда у меня появилась такая сила воли, — говорит она. — В подростковом возрасте я почувствовала, что мне не суждено стать учителем... и я определенно не хотела заниматься секретарской работой. Я хотела быть должным образом и полностью образованной, и жить своей собственной жизнью, быть независимой».

Решительность Пик кажется тем более замечательной, учитывая стесненные обстоятельства ее матери: она была вынуждена работать домашней прислугой, причем зарплата не достигала даже официального минимума. «Нам пришлось полагаться на благотворительность со стороны организаций для беженцев. Это было унизительно», — пишет Пик.

Им также помогла доброта незнакомцев. Например, в Озерном крае Англии, где они провели большую часть войны, директриса школы платила за учебники Пик. Позже, когда она поступила в престижную Лондонскую школу экономики, ее профессор Пик, известный политолог Гарольд Ласки, помог ей оплатить обучение.

Озерный край 1941: Стоящая за спиной скрипача Оскара Адлера Хелла Пик — самая молодая в группе беженцев.

Пик встала на первую ступеньку журналистской карьерной лестницы в качестве репортера журнала West Africa. Несмотря на отсутствие опыта и будучи практически единственной женщиной, освещавшей деколонизацию в Британской и Французской Западной Африке, она преуспела в этой роли. Вскоре она подружилась с некоторыми ключевыми политическими игроками и будущими лидерами региона, включая Кваме Нкруму в Гане и Секу Туре в Гвинее. Встречи Пик с лидерами национально-освободительного движения французских колоний были настолько частыми, что привлекли внимание французских спецслужб, которые считали, что она могла быть британской шпионкой.

Из Африки Пик переехала в Нью-Йорк, где стала корреспондентом The Guardian, либеральной британской газеты, в штате которой она проработала более 30 лет, при ООН. Ее настойчивость и обаяние не ускользнули от внимания дипломатов ООН. Когда однажды она спросила французского дипломата, где его британские коллеги, он ответил: «Все они в мужской комнате, прячутся от вас!»

Последующая командировка в Вашингтон, как признается сама Пик, была самой приятной в ее карьере. И хотя позже она вернулась в ООН, The Guardian часто отправляла ее через США, чтобы усилить свои репортажи. Она сообщала об убийстве Кеннеди, триумфе Никсона в 1968 году и о его позорном падении шесть лет спустя. Она была на сцене, когда «Битлз» триумфально дебютировали в Нью-Йорке в 1964 году, а год спустя — в Сельме, когда участники марша за гражданские права помогли забить решающий гвоздь в гроб сегрегации.

Хелла Пик с президентом Гвинеи Секу Туре во время его официального визита в Великобританию

Во время ее пребывания в США были и неловкие моменты: она ​​споткнулась и упала в объятия президента Кеннеди, когда ее представили ему в порту Хайанниса. «Я была немного смущена, но определенно не недовольна», — вспоминает она.

Пик также часто путали с женой Генри Киссинджера. «Она не моя жена. Моя жена не критикует мою работу», — многозначительно заявил госсекретарь на приеме, когда Пик снова приняли за Нэнси Киссинджер.

Пик отрицает, что когда-либо чувствовала себя первопроходцем среди женщин-международных корреспондентов, признавая при этом некоторые препятствия, с которыми они сталкивались.

Даже в 1960-е годы, например, ожидалось, что женщины на званых обедах, устраиваемых посольством Великобритании в Вашингтоне, «удаляются» по окончании трапезы, оставляя мужчин наедине с их сигарами, портвейном и высокой политикой. Но, как говорит Пик, временами то, что я была редкой женщиной в сфере, где преобладают мужчины, «на самом деле облегчало мне жизнь. Я выделялась как женщина, люди запоминали меня больше… и это могло быть очень полезно».

Но за успехом Пик продолжало скрываться чувство незащищенности. «Когда я смотрю на множество тем, которые освещала в течение первых шести месяцев в Вашингтоне, — пишет она, — я признаюсь, что была поражена самой собой! Это еще раз демонстрирует, как я пыталась бороться со своим непроходящим чувством незащищенности, интенсивно работая, чтобы проявить себя и заслужить одобрение».

В 70-80-х годах Пик регулярно перемещалась из Атлантику в Европу. В первые годы она уделяла много времени репортажам о сложном процессе вступления Великобритании в ЕЭС. Позже она была рядом, когда в Советском Союзе начали появляться первые признаки трещин, когда миллион поляков пришли поприветствовать Папу Иоанна Павла II по его возвращению на родину в 1979 году.

Четыре года спустя она присоединилась к Леху Валенсе, лидеру профсоюза «Солидарность» и первому посткоммунистическому президенту Польши, когда он и небольшая группа сторонников собрались, чтобы послушать тайную западную трансляцию церемонии, на которой он был удостоен Нобелевской премии мира.

И, когда холодная война подошла к концу в 1991 году, Пик обнаружила, что потягивает кофе и болтает с Михаилом Горбачевым, пока советский лидер томится в ожидании президента США Джорджа Буша, который был брошен на произвол судьбы на американском эсминце в бурном море у берегов Мальты.

Более холодный прием получила Пик, когда брала интервью у румынского диктатора Николае Чаушеску. После мучительных трехдневных переговоров по предварительному согласованию вопросов интервью прошло в фарсовой манере. Чаушеску прочитывал ответы на карточках, но его переводчик не дал Пик ни малейшего представления о том, что сказал самопровозглашенный «кондукэтор» (вождь). В конце концов она перемешала вопросы, добавив те, которые не были согласованы, оставив Чаушеску в замешательстве и раздражении. Два дня спустя она получила стенограмму интервью: «Неудобоваримая официальная версия того, что могло или не могло быть сказано», — пишет Пик.

У нее сложились дружеские отношения с канцлером ФРГ Вилли Брандтом, у которого она брала интервью в 1971 году. Пара сидела до утра, разговаривая «не о политической ситуации и трансатлантических проблемах, а о Гитлере, Холокосте, истории Германии, антисемитизме, вине, совести, морали и примирении».

Разговор, как она пишет, был «катарсическим… впервые я поняла, что могу прийти к соглашению с немцами и немецким народом; что я могу перестать думать, что нацизм и Германия являются синонимами».

Хелла Пик берет интервью у Чаушеску

Пик признает, что она не испытывала такого же беспокойства по поводу Австрии, которую она начала посещать вскоре после войны, зная, что она гораздо более неохотно, чем Германия, признавала свое нацистское прошлое.

Этот инцидент подчеркивает попытки Пик бороться со своим прошлым. Когда она приехала в Великобританию в 1939 году, пишет она, сокрытие своих австрийских корней было «навязчивой идеей», но попытки скрыть свою еврейскую идентичность «пошли еще дальше». Только когда ее отправили в Нью-Йорк — «город, полный евреев, ведущих нормальную жизнь как неотъемлемая часть американского общества», — Пик начала понимать, что быть евреем «не означает находиться в опасности и это не обязательно является препятствием». Но, добавляет Пик, не прошло и нескольких десятилетий, прежде чем она «по-настоящему почувствовала себя комфортно — и в безопасности — как еврейка».

Поворотный момент наступил в 1990-х годах, когда Пик получила заказ от своего друга, издателя Джорджа Вайденфельда, написать биографии охотника за нацистами Симона Визенталя. Комиссия, как она пишет, побудила ее «противостоять… моей культуре и моим обязанностям как еврейки», а также задаться вопросом, было ли оправдано ее «примирение» с австрийскими корнями.

За хорошо принятой биографией Визенталя последовала еще одна книга, в которой рассматривается послевоенная неспособность Австрии справиться со своим прошлым и ее многолетние попытки изобразить себя жертвой Гитлера.

«У меня явно несколько двойственное отношение к Австрии, но в то же время я чувствую себя очень счастливо и комфортно, когда нахожусь в этой стране», — говорит Пик.

Ее исследования Австрии последующая работа в Институте стратегического диалога Вайденфельда привели Пик к близкой дружбе с издателем. Вайденфельд стал, по ее словам, «примером того еврея», которым она хотела быть, описывая его как «очень гордого и сознательного еврея, глубоко погруженного в еврейскую культуру, глубоко преданного Израилю, но при этом полностью светского, чувствовавшего себя прекрасно и комфортно в своей шкуре».

Пик говорит, что время от времени написание мемуаров для нее было «чрезвычайно болезненным». Ее отношения с матерью были близкими и доверительными, но часто натянутыми. Потеряв все в Австрии, Ханна «чувствовала, что я единственное сокровище, оставшееся у нее – слишком большая ответственность для меня», — пишет Пик.

Чрезмерно заботливая, иногда властная, Ханна переехала жить к своей дочери, когда та училась в университете, беспокоилась и жаловалась на ее зарубежные командировки и даже звонила редакторам Пик в Лондоне, чтобы выразить свои опасения.

Ханна, мать Хеллы

Неспособность Пик выйти замуж и завести детей — на что надеялась и чего очень ждала Ханна — была еще одним источником напряжения.

«В некотором смысле она все время хотела контролировать меня», — говорит журналистка.

Рассказ Пик о ее замечательной жизни завершается на несколько меланхолической ноте из-за резкого выхода Великобритании из ЕС.

«Мне становится все труднее идентифицировать себя с нацией, которая согласилась на развод с Европой, — пишет она. — Если дистанцирование стало отличительной чертой изоляции, то самодистанцирование от “британства” стало моей личной душевной болью. Я больше не знаю, к какой стране я принадлежу».

Нелли Рувинова