Как похоронный агент монахом стал. И почему раньше его называли Поцелуй Смерти

Позвонил мне недавно отец Димитрий и ошарашил новостью: «Лена, ты представляешь! Поцелуй Смерти в монахи пошел!» Поцелуй Смерти — это наш общий знакомый, Владимир Петрович. Для своих — просто Володька, ритуальный агент. 

«Покойные будут приятно удивлены»

Кого-кого, а Володьку я умершим для мира никак не представляла. Был он всегда очень привязан к земным делам. И слишком любил жизнь во всех ее проявлениях.

Правда, дела его земные были особого рода. Работал Володька похоронным агентом. Удивительно, что при этом был он такой шустрый и радостный.

Трудно представить, но Володька свое похоронное дело любил и жизни без него не представлял. Я бы даже сказала — был он гением ритуального бизнеса. Господь ведь всем без исключения таланты раздал. Володьке такой достался. И он его в землю не зарыл. Хотя в его случае это звучит двусмысленно.

— Смерть — это единственное, что точно случится с каждым из нас, — любил повторять он. — В ней можно быть уверенным, она не предаст. Так давайте же встретим ее торжественно!

Умел он обставить все красиво, не формально, стильно и с душой. Когда необходимо — всплакнуть мог с родными за компанию. А когда нужно — поддержать их сдержанной, эмпатичной улыбкой. Не был чужд психологии. И деньги за свои услуги драл не бессовестно.

Скорбящие родственники были уверены, что лучше, чем их дорогого покойного, в последний путь еще никто никого не провожал. 

Ни о чем им не надо было волноваться, только чинно и безутешно оплакивать свою утрату. Все остальное делал на совесть и с огоньком Владимир Петрович.

Книга отзывов и предложений пестрила у него благодарностями. Порой весьма неожиданными:

«Все было живенько и со вкусом», «Всем рекомендуем, покойные будут приятно удивлены», «Вам захочется вернуться сюда еще и еще»… Ну и так далее.

А что самое интересное — клиентура попадала в его руки не только после своей смерти, но еще и при жизни.

«Иначе с того света достанем!»

Как Поцелуй Смерти вербовал будущих покойников, я имела счастье наблюдать в храме у отца Димитрия. Он был его давним прихожанином. А еще раньше — другом юности. И оба они тогда увлекались китайской философией, Кафкой, Тарковским, джазом, походами в Крымские горы и массандровским портвейном. Последним — особенно.

Поцелуй Смерти всегда приходил на службу заранее, чтобы успеть со всеми пообщаться и всех расцеловать. Но прозвище получил не только за это, к чему мы еще вернемся.

Особо внимателен был к бабушкам.

— Аглаюшка Викторовна, дорогая, очень рад, очень рад. Давление не шалит? Ой, да что вы такое говорите… Вам еще жить и жить.

И к ручке приложится…

— Лидочка Ивановна, кого я вижу! Вы все цветете, прямо как девочка. Сто два года? Вы меня разыгрываете. Как супруг ваш драгоценный? Выздоровел? Точно? Счастье-то какое! Да он вообще еще мальчик, девяносто лет всего. Шалунья вы, Лидочка Ивановна, молоденького себе отхватили. Дайте в щечку поцелую.

— Ефросиньюшка Степановна, драгоценная моя, а что это мы грустим? Последний зуб выпал? Да на что вам тот зуб при вашей-то красоте? Мы вас и так замуж выдадим.

И ткнется влажными губами в угол Ефросиньюшкиного столетнего беззубого рта, расплывающегося в мечтательной улыбке.

— Верочка Матвеевна, рыбонька моя, голубой вам очень к лицу. В таком и хоронить? Модница вы наша. А мне новые погребальные платья завезли, не зайдете посмотреть? Может, еще что глянется. Вечерком жду. Чаек ваш любимый заварю. Конечно-конечно, все подробности ваших похорон еще раз обсудим.

И воздушный поцелуй моднице.

Так он всех старушек обходил, всех чмокал. И любили они своего Володеньку, души в нем не чаяли.

Родным строго-настрого наказывали в час их последний только к Владимиру Петровичу обращаться.

— Иначе с того света достанем!

«Барыги нераскаянные!»

Как друг, товарищ и брат во Христе, Володька всех хоть немного православных покойничков в рамках своих ритуальных услуг препровождал для отпевания к отцу Димитрию.

— Вы себе не представляете, — щебетал он безутешным родственникам, — как батюшенька молится, как молится! Усопшие лежат, не нарадуются. Ну что, в этом храмике обрядик совершим или какой другой присмотрели?

А зачем родственникам другой храмик, если даже усопшие не нарадуются?

Но другие священники роптали — статья дохода теряется, в церковной провинции покойники на вес золота.

Больше всех возмущался игумен Прокопий — настоятель безлюдного и нищего прихода.

Поговаривали, что был он изгнан из обители за гневливый нрав. Но местный архиерей, старенький и добрый владыка Феофилакт, нервного игумена пожалел, без куска хлеба не оставил и отправил служить на тот приход.

Слухи о горячности нового настоятеля вскоре подтвердились, и бОльшая часть общины разбежалась. Остались только несколько ортодоксальных бабушек. 

Своего Прокопия они обожали, стиль его общения называли «кулак пастырской любви» и духовно вожделели, чтобы он их почаще вразумлял.

Не стерпел Прокопий, что почившие мимо его храма проплывают, и к Володьке-агенту ругаться пошел:

— Что ж ты, собака сутулая, всех жмуриков к Димке своему отправляешь?

Тот только руками разводил:

— Слово клиента — закон… Клиент, он, знаете ли, ласку любит, даже умерший. А вы, батюшка, брутальный слишком.

Потом разгневанный игумен к отцу Димитрию наведался:

— Поделись покойниками!

— Как же я поделюсь? Не прогонять же мне их…

— Барыги нераскаянные! — жаловался потом Прокопий своим верным прихожанкам. — Один бабок целует. Они к нему на радостях в гробы сами прыгают. Как околдованные. Другой тут как тут, с кадилом…

На ортодоксальных бабушек это «околдованные» подействовало магнетически.

— Может, и вправду дело нечисто? Времена-то последние… Мало верных осталось, даже среди духовенства.

Только отец Прокопий в вере тверд. Не утратил еще силу кулак любви-то. Нужно затаиться и присмотреться.

«Благословит — ласты и склеишь»

Таиться долго не пришлось. Скоро случилось несколько трагических совпадений, потрясших до основания богоспасаемый городок N.

Володька с одной старушкой на службе пообнимался — к вечеру преставилась сердечная. Со второй та же история. С третьей на улице поворковал, и поминай как звали. Вскоре отец Димитрий ее уже отпевал. У четвертой к ручке приложился — еле откачали всей реанимацией. Пятую поцеловал — месяц в больнице выхаживали, но выходили.

Дошло это до прокопьевских ортодоксальных прихожанок, и началось:

— Неспроста все, неспроста. Не обычный у Володьки поцелуй — поцелуй смерти! (отсюда и прозвище). Заклинание какое-то знает, не иначе. И через поцелуй передает… А двух последних не добил, потому что закончилась убийственная энергетика. Всю на первых извел. Колдунам тоже подзарядка нужна.

А что всем бабушкам под сто лет было, так то неважно.

Дальше кто-то что-то вспомнил, кому-то что-то привиделось, и получалось, что Володька — «ведьмак-чернокнижник», а отец Димитрий у него в подмастерьях. Чтобы колдовскому делу благочестивый вид придать.

Владимир Петрович по улице идет — от него все шарахаются. «Не дай Бог, поцелует». Отца Димитрия сторонкой стали обходить. «Благословит — ласты и склеишь».

И закипела работа на приходе у игумена Прокопия. Владыке Феофилакту сели письмо писать. Чтобы о смертельной опасности предупредить. Его потом епархиальный секретарь отец Иоанн скопировал — на память.

«В нашей смерти просим винить вышеуказанных граждан»

«Владыченька наш святый! Рискуя жизнью, доводим до вашего Божественного сведения, что богоспасаемый наш город N постигла страшная беда… Околдовали людей демоны! Шаман Володька-гробовщик и подельник его Димитрий. Не поворачивается православный язык отцом назвать. Один всех зацеловывает до смерти, а второй отпевает — уж рука устала кадилом махать. Корыстно гребут деньги лопатой, и живых у нас скоро совсем не останется. Спасите, владыченька! А если завтра и нас не станет, в нашей смерти просим винить вышеуказанных граждан…»

Бедный кроткий владыка Феофилакт в третий раз перечитывал письмо, пытаясь постичь суть. Отчаявшись, позвал своего секретаря:

— Иоаннушка, о чем тут речь?

Тот уже в курсе был, провинция…

— Владыка, да может, не стоит вам и читать-то?

— Ну как не читать. Люди же старались, писали.

А как понял, за сердце схватился.

— Едем туда, милый, едем. Надо же успокоить народ. Ох, отец Димитрий, отец Димитрий…

Как мог, утешил владыка Феофилакт население городка N. Проповедь проникновенную сказал — про язычество и суеверие. Отца Димитрия в сторонке пожурил:

— Ох, отец Димитрий, тихо раньше было в нашей богоспасаемой епархии, спокойно… А с тобой сплошная ажитация. Ты уж это… Постарайся, чтобы в последний раз… Немощен я стал твои пердимонокли разбирать…

Володьку благословил покойников отныне между всеми храмами делить — по справедливости. И лобызаться поменьше — не соблазнять простой люд.

— А ты, отец Димитрий, лучше венчай больше. Тоже хорошее дело. И младенчиков крести…

И вроде забываться все стало. К тому же через какое-то время Володька в столицу подался — тесно стало его похоронному таланту в маленьком городке.

Но до сих пор то тут, то там можно услышать леденящие душу рассказы про колдуна по прозвищу Поцелуй Смерти и попа-оборотня, которые ночами ходят, православных лобызают и тут же отпевают.

«Суета все…»

Вот такой он, Володька — Поцелуй Смерти.

Говорили, что и в столице было поставлено у него дело с размахом. Психологические курсы закончил, чтобы с людьми в горе правильно общаться. Штат сотрудников завел, клиентами оброс, конкурентов разорил, почет-уважение стяжал, дом купил, жениться вроде даже собирался — на балерине.

Во время ковид-эпидемии не растерялся и одним из первых в тех местах стал гробы со стеклянной крышкой делать. Чтобы люди хоть так могли с близкими проститься. И опять же — не по заоблачным ценам. Ну а что… Жизнь свое диктует.

А год назад сам ковидом заболел. Тяжело, страшно. Но не это его потрясло.

— Я вдруг понял, насколько человек беззащитен, — неожиданно серьезно рассказывал потом Владимир отцу Димитрию. — Даже самый сильный, даже самый богатый. Я ж раньше мог себе позволить лечиться в любой клинике мира. А тут деньги, связи — все неважно. Хватило койки и кислорода в обычной больнице — слава Богу. Рядом в коридоре банкир лежал. Места в палате не было. У него свой стоматолог в Штатах. Он раньше туда летал пломбы ставить. Я знаю, мать его хоронил. Алкоголик безработный тут же. Смешалось все. И врачи никаких прогнозов никому не давали: «Как пойдет…» А как пойдет — одному Господу известно. И никакие богатства земные тебе не помогут.

Много лет Володя со смертью дело имел. Но чтобы вот так, рядом с ним стояла — впервые. Молодые, здоровые на его глазах уходили. Вчера привезли, сегодня — нет человека.

— И как-то я тогда почувствовал, что суета все, чем жил, что делал, на что зарабатывал… Не могу объяснить. Решил для себя, что если выживу — уйду из мира. Как никогда почувствовал, что все у Бога в руках.

И правда, выжил он и почти сразу уехал в один известный монастырь. Отец Димитрий к нему наведывался, общался. Думал сначала, что чудит его друг. Оказалось — нет.

— Другой он стал, — говорил мне батюшка. — Глубокий какой-то, спокойный. Может, и правда, его это путь? Я не знаю… Только и там Господь о его таланте не забыл. Наместник узнал, кем он в миру был, и сразу его ответственным за монастырское кладбище и погребальные дела назначил. Монахи не нарадуются. Знают, что кто-кто, а Володька наш все сделает, как надо.