Казенные училища для евреев при Николае Первом

• <abbr class="datetime">Nov. 6th, 2020 at 9:00 AM</abbr>

В апреле 1835 года Николай I подписал "Положение о евреях"‚ которое учло предыдущие ограничительные законы. Черту оседлости сохранили в прежних ее границах‚ за исключением Киева‚ Севастополя и Николаева‚ где евреям запретили селиться. Во внутренние губернии позволили приезжать лишь купцам – по торговым делам и на ограниченный срок. В деловых бумагах велено было употреблять русский‚ польский или немецкий язык‚ но "отнюдь не еврейский". Запретили строить синагоги поблизости от церквей; еврейским детям разрешили поступать в общие школы лишь в тех местах‚ где "жительство отцам их дозволено"‚ а про непосильный рекрутский набор было особо оговорено‚ что он "сохраняет свою силу".

Затем в Петербурге пришли к выводу‚ что найдена‚ наконец‚ истинная причина "религиозного фанатизма и отчужденности" евреев – Талмуд. Это Талмуд якобы "питает в евреях самое глубочайшее презрение к народам других вер"‚ призывая "к господству над прочими", и позволяет всякие преступления по отношению к христианам. Против Талмуда и его последователей бессильными окажутся и рекрутская повинность‚ и выселение из деревень с прочими "полицейскими ограничениями". Возможен лишь один путь – "устранить просвещением" влияние Талмуда‚ а для этого на смену хедерам следует открыть начальные еврейские училища с преподаванием русского языка и общеобразовательных предметов. Обучение в этих училищах "должно мало-помалу уничтожить в евреях фанатизм разъединения" и привести к постепенному обращению в христианство‚ но об этом не следует говорить открыто‚ чтобы заранее "не вооружить против училищ большинство евреев".

Удивительное дело: правительство так жаждало обратить этот народ в православие‚ что предоставляло евреям такие привилегии‚ которых было лишено большинство христианского населения. Власти не очень-то старались просвещать свой народ‚ и еще при Александре I министр народного просвещения указывал своим подчиненным: "Обучать грамоте весь народ... принесло бы более вреда‚ нежели пользы". Вторил ему и министр просвещения при Николае I: "Для молодых людей‚ отчасти рожденных в низших слоях общества... высшее образование бесполезно‚ составляя лишнюю роскошь и выводя их из круга первобытного состояния‚ без выгоды для них и для государства". Николай I предлагал чиновникам "сообразить‚ нет ли способов затруднить доступ в гимназии для разночинцев?" – и повелел повысить для этого плату за обучение, ограничив количество студентов в каждом университете до трехсот. Основная масса населения страны была малограмотной или вообще неграмотной‚ но правительство заботилось не о них‚ а о насаждении светского образования среди грамотных евреев – для обращения их в православие.

К тому времени в общих начальных школах‚ гимназиях и в российских университетах практически не было евреев. Первый еврей-студент появился в Московском университете в 1840 году: это был Леон Мандельштам‚ который впоследствии перевел Тору на русский язык. Но в черте оседлости уже существовало несколько еврейских школ для мальчиков и девочек – в Варшаве‚ Одессе‚ Вильно‚ Умани, Кишиневе и Риге‚ где преподавали русский язык и общеобразовательные предметы. В одесской школе обучались четыреста учеников‚ открыли женское отделение на триста девушек‚ а из Риги правительственный ревизор докладывал в Петербург: "Еврейская школа в Риге‚ так недавно возникшая под управлением опытного‚ благонамеренного и основательного ученого директора Лилиенталя‚ уже успела развиться и находится в цветущем состоянии. Удовольствием считаю свидетельствовать об изумительных там успехах в географии‚ истории‚ грамматике немецкой‚ арифметике и даже в русском языке".

Властям нужен был "благонамеренный" еврей для насаждения просвещения среди еврейского населения‚ и для этой цели использовали директора рижской школы Макса Лилиенталя‚ выпускника немецкого университета‚ сторонника эмансипации евреев и религиозной реформы. Его отправили в западные губернии‚ чтобы познакомить еврейские общины с "благими намерениями правительства"‚ но в Вильно Лилиенталя встретили настороженно и сразу спросили: "Какую вы можете дать гарантию‚ что не будет посягательства на нашу религию?" На это Лилиенталь ответил: "Родившись в России‚ вы‚ разумеется‚ лучше меня знаете‚ что невозможно представить вам какую-либо гарантию. Воля государя неограничена и поставлена выше всего; он может сегодня взять обратно то‚ что обещал вчера‚ – так могу ли я‚ бедный чужестранец‚ давать вам какое-либо ручательство?" Красноречием и угрозами Лилиенталь убедил виленских евреев, что лучше принять участие в этом деле‚ нежели отдать всё на откуп правительству‚ – и из Вильно поехал в Минск.

Там его встретили враждебно. Толпа на улице ругала и оскорбляла его. “Зачем ты‚ губитель еврейства‚ явился сюда? – кричали ему. – Чтобы развратить наших детей‚ нашу молодежь?!" Озлобление против Лилиенталя было так велико‚ что его распространяли и на людей‚ с которыми Лилиенталь случайно заговаривал на улице. Однажды он остановил уважаемого старика-учителя и спросил его‚ как пройти в нужное ему место. “Менее чем через час‚ – вспоминал современник‚ – по городу стало кружить известие‚ что такой-то простоял на улице с "безбожным доктором" битых два часа‚ обнимался с ним‚ целовался и потом укатил вместе с ним к губернатору – делать доносы на евреев‚ еврейскую религию и так далее. Стало быть‚ он с ним – старые друзья-приятели. Стало быть‚ он и вызвал его из еретической Неметчины в наш город на погибель Израиля и его святого учения".

Но были в Минске и серьезные возражения: "Пока государь не предоставит еврею гражданских прав‚ – говорили руководители общины‚ – образование будет для него одним только несчастьем. Необразованный еврей не гнушается унизительным заработком посредника или старьевщика; и он‚ и его многолюдная семья довольствуются скудным достатком. Но образованный и просвещенный еврей‚ безо всяких прав в государстве‚ может отпасть от своей веры из-за горького чувства неудовлетворенности‚ – а к этому честный еврейский отец ни в коем случае не станет готовить своих детей". Лилиенталь хорошо это понимал и предложил правительству‚ чтобы выпускникам казенных училищ пообещали право повсеместного жительства – "хотя бы в перспективе". На этой его просьбе министр просвещения кратко пометил: "Невозможно".

Ездил Лилиенталь и по югу России‚ побывал в Одессе‚ Кишиневе‚ Бердичеве‚ и малочисленные сторонники светского образования встречали его с энтузиазмом‚ слагали в честь создателей школьной реформы оды и дифирамбы. “Маскилим" просили Лилиенталя зачислить их в учителя и даже жаловались на него за то‚ что он хотел пригласить специалистов из-за границы. “Наша земля не оскудела знанием‚ – писали они в Петербург.

– Государству нечего искать ученых людей на стороне. Пусть оно кликнет клич у себя дома‚ и учителя явятся".

Но у "маскилим" не было в обществе практически никакого влияния. Всякая очередная реформа правительства возбуждала у еврейского населения недоверие‚ опасение и желание оградить от нападок свою веру. В тот самый момент высочайшей резолюцией – неожиданно и врасплох – повелели выселить всех евреев из пятидесятиверстной полосы на границе с Пруссией и Австрией. Тысячи семейств в одно мгновение были обречены на разорение и скитания‚ – так могли ли их единоверцы усматривать в очередных планах правительства заботу о благе малого народа? Будущую школьную реформу отождествили с рекрутской повинностью: в одном случае забирали в армию‚ в другом – в казенные училища. Не помогали никакие уговоры и заверения Лилиенталя‚ и евреи встретили вновь созданные училища безо всякого энтузиазма и доверия.

В ноябре 1844 года Николай I подписал два документа: гласный "Указ о просвещении еврейского юношества" и секретную инструкцию. Указ повелевал учредить казенные еврейские училища для начального образования детей‚ а также два раввинских училища в Вильно и Житомире для подготовки раввинов и учителей. Секретная инструкция указывала‚ что смотрителями училищ могут быть лишь христиане‚ "раввинское познание" не должно входить в учебные программы и следует изыскивать пути для постепенного закрытия хедеров и иешив. Средства на содержание новых училищ поступали со вновь введенного свечного сбора – сбора с "шабашных свечей"‚ зажигаемых при наступлении субботы и праздников. Общую сумму свечного сбора со всех общин установили в двести тридцать тысяч рублей и особо отметили‚ что "под названием шабашных свечей разумеются не только обыкновенные... свечи‚ но и лампы‚ и всякого рода светильники‚ без различия сожигаемого в них материала".

С 1847 года стали открываться казенные еврейские училища‚ и их появление встретили в общинах всеобщими постами и молитвами. Современник писал: об этих училищах "ходили разные слухи‚ пугавшие как родителей‚ так и детей. Родители знали‚ что в школах сидят без шапок и Тору объясняют по-немецки. Детям рассказывали‚ что там наказывают так: учеников привязывают головой и ногами к скамейке‚ а сечет их солдат... Но как ни толковали‚ как ни возмущались‚ а от нового указа нельзя было уйти‚ и в общине решили отдать в казенную школу‚ как жертву Молоху‚ десять-пятнадцать мальчиков из беднейших семей..." Это подтверждали и чиновники в официальных отчетах: "Евреи в высшей степени неохотно посылают детей в эти училища‚ предпочитая поверять их меламедам. Посещают же училища дети совершенно бедных евреев‚ лучше сказать – нищих‚ да и те часто ходят туда только по найму богатых евреев‚ чтобы нельзя было обвинить тех в упорном противодействии мерам правительства".

Училища содержались на еврейские деньги‚ а смотрители-христиане – грубые порой и невежественные – обзывали учеников "паршивыми жиденятами". “Смотрители самым добросовестным образом трудились над тем‚ чтобы еврейские дети боялись училища хуже чумы... – писал современник. – Эти люди без всякого образования‚ без всякой человечности‚ смотрели на еврейские училища‚ как на дойную корову‚ а на своих учеников и еврейских преподавателей‚ как на презренных тварей". В казенных училищах еврейские предметы преподавали в "антиталмудическом духе"‚ и это не способствовало популярности новых школ. Более половины учеников отсутствовали на уроках: откупались деньгами‚ нанимали специальных людей‚ чтобы они сидели в классе‚ любыми путями старались оградить детей от нежелательного влияния‚ а смотрители училищ посылали в Петербург фиктивные отчеты с завышенными цифрами посещаемости. Правительственный ревизор писал: "Как и следовало ожидать‚ школы пошли неуспешно... Как вверит религиозный еврей свое дитя учреждению‚ начальник которого – христианин и который преследует Бог весть какие планы?"

Со временем и "маскилим" стали возмущаться порядками в казенных училищах. “Наш народ – не дикая орда‚ в которой нужно распространять первые начала грамотности и письменности‚ – писали в еврейской газете. – Это народ‚ в жизнь которого проникают – уже тысячелетия – школа и учение‚ ученость и литература как непременные ее части". Даже Макс Лилиенталь разочаровался в новой системе образования. Он знал слишком много о планах и намерениях правительства; возможно‚ опасался обычным путем подать в отставку и потому‚ как говорили‚ тайно бежал из России. “Лживы те мотивы‚ – писал он из Америки‚ – которые выдвигают перед общественным мнением Европы‚ оправдывая суровые мероприятия неисправимостью евреев... Евреи должны поклоняться греческому кресту‚ – тогда царь будет удовлетворен‚ независимо от того‚ дурны эти выкресты или хороши... Мы обязаны поведать свету‚ что зло крылось не в воле наших собратьев‚ а в яростном прозелитизме" – то есть в желании властей обратить евреев в христианство.

Получив светское образование‚ выпускники казенных и раввинских училищ не могли вырваться из черты оседлости‚ а потому более остальных ощущали свое бесправие и унижение. “Между ними и их родителями‚ – писали в еврейской газете‚ – между ними и прежним образом жизни будет лежать пропасть. Школа их переродила‚ а раз они ее покидают‚ перед ними должна появиться возможность применения своих сил‚ возможность снискания для себя пропитания. Иначе это означало бы – превращать бессознательных несчастливцев в сознательных". Общины не желали принимать раввинов – выпускников раввинских училищ‚ которые были недостаточно подготовлены и пренебрегали порой традиционными обычаями и религиозными заповедями. Выпускник училища‚ приезжая в какой-либо городок‚ чтобы стать там учителем‚ выделялся среди своих единоверцев костюмом‚ манерами‚ образом жизни. Для них он был "эпикойресом" – еретиком‚ нарушителем вековых традиций‚ с которым не желали иметь ничего общего.

Но и для местного христианского общества этот учитель оставался тем же "презренным жидом"‚ как и прочие евреи‚ хотя он носил уже форменный мундир. В городе Каменец-Подольском жена смотрителя еврейского училища глубоко оскорбилась‚ когда на званом приеме столкнулась с учителем-"жидком"‚ сослуживцем мужа‚ потому что благородной даме – заявила она во всеуслышание – неприлично даже смотреть на этого человека. Светское образование неумолимо вело еврея к одиночеству и изоляции‚ которые он болезненно переносил. Тот самый учитель из Каменец-Подольского‚ отталкиваемый единоверцами и презираемый чужими‚ заболел душевным расстройством и покончил жизнь самоубийством. Не случайно оплакивал еврейский поэт судьбу единоверца – в таких непритязательных стихах: "Зачем же чувства для еврея‚ И пыл страстей ему на что? К тому ль‚ чтоб понял он скорее‚ Как ненавидят все его?!."

Феликс Кандель

Иллюстрация: Клодт Михаил Петрович.
«Виленские евреи»