"ПУТЕШЕСТВИЕ В ДРУГУЮ ЖИЗНЬ" (VIII) "КОЛОДЕЗНИК"

МЕЩЁРСКОЕ РЕМЕСЛО

Поезжайте в Касимов, эту столицу Мещерского края, на воскресный базар. Много чего любопытного, особенно для городских жителей, а то и диковинного сможете там увидеть. Бондарь выкатит на площадь бочки: большие, двадцативедерные, для огурцов, пятилитровые под мед, кадки для разных солений... У старинных, еще в прошлом веке построенных торговых рядов обязательно устроятся ложечники со своим расписным товаром. Рядом увидишь слесаря-универсала с набором нужных любому хозяйственному человеку инструментов. Если повезет, купите и самопрялку, и гармонь с бубенцами, и кружевного плетения крепкую ивовую корзину.

Всегда была щедра Мещера на ремесло. Слабосильная земля давным-давно заставила крестьянина раскинуть умом и выбрать для подкрепления хозяйства сподручный промысел, который позже пустил крепкие корни и стал переходить по завещанию от отца к сыну.

В «Атласе Рязанского наместничества», составленном в 1794 году, читаем: «Жители в сей части (Мещеры. – В. П.) почти все живут не хлебопашеством, а промышляют большею частию лесом и рыбною ловлею и делают всякие деревянные как к земледелию, так и к прочим крестьянским надобностям служащих инструменты, также ткут циновки и рогожи, дерут луб, тешут, строгают доски и кокоры, что все вывозят на продажу в Рязань, Спасск, Касимов, в Егорьевск и Коломну».

Ремеслом занимались большей частью не в одиночку – артельно. Целая деревня, бывало, жгла уголь или плела корзины. Конечно, были такие промыслы, которые требовали коллективных усилий, но не последнюю роль сыграло здесь известное деревенское стремление не отстать от других, вовремя подхватить почин соседа, чтобы не быть белой вороной. Тем более что за учителями не надо было ехать за тридевять земель и секретов от своих, деревенских, не держали.

Какие же промыслы укрепились в Мещере? На этот вопрос мне помогла ответить небольшая книга, хранящаяся в Рязанском государственном архиве. Она называется «Населенные места Рязанской губернии», а издана в 1906 году. Огромный список сел и всех мало-мальски приметных деревень. Против каждого населенного пункта указание на род занятий местных крестьян. Книга рассказала мне, что в начале нынешнего века мещеряки плели рыболовные сети, ткали рогожные кули, жгли уголь, снаряжали обозы, красили ольховыми шишками полотно, дубили овчины, шили картузы и шапки, делали крепкие сундуки, рубили на продажу дрова, плели корзины, выделывали глиняную посуду, точили веретена, мастерили самопрялки, писали иконы, били шерсть, делали бочки, рыли колодцы, рубили избы.

Одно время в Касимовском уезде процветала набойка. Красивые, под дорогую парчу, набивные ткани делали в Гиблицах, Погосте, Ибердусе. Набойка производилась вручную. Рисунок, вырезанный на дощечке или «манере», смазанный краской, прикладывали к ткани как печать. По дощечке били деревянным молотком, который, правда, с успехом заменяли кулаком – «отцовской колотушкой». В конце прошлого века набойка исчезла, но в двадцатые годы возродилась вновь. По деревням пошли бродячие «синильщики», к великому удовольствию крестьян, стосковавшихся по ярким, нарядным тканям.

На реке Гусь процветало судостроение. Делались знаменитые «гусяны» – большие деревянные баржи. Они обеспечивали торговлю по Оке и Волге.

Были свои коновалы – лошадиные лекари, считавшиеся и специалистами по части «пустить руду» – сделать кровопускание. Из села Петровичи Спасского уезда ежегодно почти сто коновалов уходили на заработки в разные уголки России.

На всю Мещеру славились кидусовские углежоги, хотя уголь жгли во многих местах. Он был нужен в больших количествах для баташовских железоделательных заводов. Промысел был нелегким. С весны до зимы уходили углежоги в леса. Пил не было, так что толстый лес рубили топорами. Когда бревен и сучьев бывало наготовлено в достатке, выбирали место для выжига. В середину вбивали рогулю покрепче и обкладывали лучиной для затопки. После этого укладывали по кругу нарубленное сухое дерево: один, а следом второй ряд. Всю кучу обносили толстыми бревнами, щели между ними затыкали и закидывали землей и листьями. С помощью факела на длинной ручке зажигали затопку в центре кучи. Так она и горела дней десять – двенадцать. К тому времени внизу оставался уже древесный уголь.

Из бересты гнали деготь высокого качества. По три пуда собранной бересты набивали в кубы и разогревали. Деготь выходил наружу в виде паров и, охлаждаясь в трубках, превращался в тот самый товар, что был пригоден и для сапог, и для колес...

Занимались мещерские крестьяне и извозом. Он был в обычае жителей заокских деревень Шумашь, Давыдово, Заборъе. Когда еще извозчикам не могли составить конкуренцию ни железные дороги, ни почтовые дилижансы, мужик на лошадке был нарасхват. Среди извозчиков находились и свои «аристократы» – троечники, ездившие постоянно на лихой тройке. Синий кафтан внакидку на красную рубашку, плисовые шаровары, низенькая пуховая шляпа с павлиньим пером сразу выделяли удалого троечника.

Но был и «низший разряд» – одиночники, не брезговавшие никакими заказами. На своей единственной лошади возили они и шерсть, и пеньку, и муку, а если подвернется случай, и неприхотливого седока.

Каждый год из Мещеры растекался по России мастеровой люд. В отход уходило до 15 процентов мужского населения. В конце прошлого века это состав­ляло ни много ни мало – 70 тысяч человек.

Плотники, сбившись в артели, отправлялись в Москву и Нижний. Бондарей ждали рыбаки Каспия и портового города Риги. Поволжье было освоено шерстобитами. Смолокуры и углежоги промышляли в Финляндии. Мещерякам – людям опытным и умелым – был везде почет и уважение. Не зря говорили на Руси: «Не то дорого, что красного золота, а то дорого, что доброго мастерства».

В конце прошлого века рязанская губернская газета писала: «За Окою, в Мещерской стороне, мануфактурная и промысловая жизнь в полном развитии... здесь же на каждом шагу встречаются самые разнообразные сельские промыслы и ремесла... Сельское хозяйство служит уже подспорьем другим занятиям, более прибыльным... Одним словом, отовсюду веет на этот край духом промыслов».

Немало воды утекло с тех пор. Одни ремесла безвозвратно ушли, другие живы и поныне, превратившись в современные производства. Так, в Касимове есть известная всем рыбакам страны сетевязальная фабрика. Модные дубленки шьют на другой фабрике – овчинно-меховой. В Гусь-Железном – бондарный цех, в Новой Деревне – обозный завод.

Встретишь еще и хранителей дедовских секретов, мастеров старого закала. Но все меньше их в мещерской стороне: пересыхают родники исконных промыслов, которые, уверен, могли бы еще долго питать и нашу с вами жизнь...

Прав был поэт Арсений Тарковский, говоря:

Наблюдать умиранье ремесел

Все равно что себя хоронить...

Колодезник

В Княжах, в мещерской глухомани, один телефон на всю деревню, поэтому узнать местные новости можно, пожалуй, одним способом – прийти к старому колодцу, что у небольшого, заросшего камышом пруда. Вода в колодце отменная, а рядом – вроде завалинки из вековых, отполированных завсегдатаями сосновых кряжей.

Напротив колодца стоит дом Николая Ивановича Юдакова, совхозного пастуха. В свой законный выходной он любит, разложив на траве плотницкий инструмент, повозиться с деревом. Собирается завитками легкая стружка, тепло мерцают ровные срезы, постукивает топор – не работа, а удовольствие.

Проведать соседа частенько заходит Иван Павлович Замилов – единственный в Княжах грибовар, уже четверть века поставляющий местной кооперации необыкновенно вкусной засолки хрусткие грузди, редкие теперь рыжики, нежные, как курятина, белые грибы. Соседи устраиваются на сосновых бревнах, закуривают. Скоро откроется в здешних лесах грибной сезон, поэтому Юдаков непременно интересуется:

– Ну как, Иван Павлович, опять варить будешь?

– А ну их к лешему, надоело, – охотно отвечает Замилов.

Каждое лето он зарекается разводить огонь в грибоварне. Но как только накатывает щедрая осень, начинает тянуть из лесу грибным духом – снова вьется над замиловским огородом дымок...

– Вот и я решил больше колодцев не рыть, – понимающе вздыхает Юдаков и затягивается папироской. – Наделал их на своем веку, хватит...

На широкую деревенскую улицу приходит вечер.

Вытягиваются тени от домов. Возвращается с дальних выпасов стадо. Вечером Княжи выглядят куда более привлекательными, чем днем. По преданию, прежних жителей деревни проиграл в карты кутила-барин, и они были вынуждены переселиться в здешние глухие места. Деревню строили без настроения.

В Княжах жили и живут люди опасной и редкой профессии – колодезники. По первому снегу во все концы Мещерского края отправлялось пятнадцать, а то и двадцать артелей мастеров, по четыре человека в каждой. Рыли колодцы, ладили срубы, ставили вороты и одноногие журавли. Умели отыскивать воду, хотя что в здешних местах вода! Не пустыня – в избытке. Главное, владели колодезники секретом рытья глубоких, необваливающихся шахт под колодцы, устройства добротных срубов, от которых десятилетиями не портилась, не задыхалась вода.

Крепко засело это ремесло в Княжах. Вот почему даже избы в деревне своей незатейливостью похожи на колодезные срубы. И только дом грибовара Замилова отличается веселой деревянной вязью наличников, на которых видна и токарная работа. Давний друг Ивана Павловича Иван Иванович Пушкин из соседней плотницкой деревни Норино выточил на своем станке накладные детали – круглые, как крепкие ножки грибов-подосиновиков.

Не перевелись колодезники в наши дни, потому что колодцы поят водой отменного качества еще не одну деревеньку в России. Николай Иванович Юдаков – один из тех, кто знает секреты редкого ремесла. Зимой, когда отпадает в совхозе нужда в пастухах, вместе с испытанными товарищами отправляется он выполнять многочисленные заявки, которых за лето приходит по почте много.

Вроде и старается Юдаков для людской пользы, и разрешение директора получает, а выходит ему это иногда боком: нет-нет да укорят «левым» заработком, хотя к своей основной работе Николай Иванович относится с доброй совестью.

У колодезников есть неписаное разделение на «верхников» и «нижников». Первые – это те, кто рубил срубы, подавал, пособлял, не опускаясь в шахту. Дело держалось на «нижниках» – людях опытных, смелых, не боящихся тяжелой работы. Так вот Николай Иванович Юдаков всегда ходил в «нижниках».

В Княжах, как и в любой деревне, есть доживающие свой век старики. К колодцу, на «юдаковские посиделки», они приходят послушать деревенские новости, поговорить о жизни, а то и за помощью.

Как-то у бабки Алены на крыльце подгнили ступени. Неделю обивала чужие пороги, но всем было некогда: покос, а там и уборочная на носу. Какие уж тут крылечки... Пошла к колодцу. Юдаков себя упрашивать не заставил, принес пилу и топор, подобрал подходящие доски. И всего-то дел оказалось на час:

– Сиди, бабуля, на крылечке, наблюдай деревенскую жизнь! – С тем и ушел, отказавшись от загодя приобретенной поллитровки.

По дороге домой Николай Иванович зашел к свое­му помощнику в колодезных делах Виктору Грибкову. Сели в прохладной избе за стол, нарезали свежих, только что с огорода, огурцов. Поставили блюдце с медом, чтоб окунать туда ядреные дольки. Вкусно: что твои ананасы! Стали вспоминать минувшее, например позапрошлую зиму. Когда неглубокий четы­рехметровый колодец был уже почти вырыт, вдруг что-то дрогнуло в сырой полутьме и Грибков крикнул: «Земля поехала!» Юдакова тогда завалило мерзлой землей, и всей артелью его едва успели откопать.

Колодцы на Руси копали всегда зимой, когда вода уходит глубоко под землю и не мешает добраться до основной водяной жилы, а скованная морозом земля не оползает. В суровые военные зимы, совсем еще мальчишкой, получил Юдаков первые уроки колодезного ремесла в своей родной деревне Малахове Сначала только приглядывался, а после войны, приехав в Княжи, пристрастился к ремеслу по-серьезному...

Удобное место для устройства колодца мастерам выбирать не приходилось: хозяин хотел его иметь рядом с домом, под руками. Так что основное искусство колодезников заключалось в умении вырыть шахту нужной глубины. Выручало чувство грунта. Юдаков, например, знает: когда идет глина, скоро воды не жди, а как откроется песок или камни, появляется долгожданная влага. Опытный колодезник помнит, что самый коварный грунт – смешанный с песком, черный, как деготь, ил. Будешь копать и три метра, и десять. В любое время от одного удара киркой может ударить мощный фонтан, иногда высотой десять – двенадцать метров. Тут лишь успевай поворачивайся, иначе затопит в считанные минуты. Хотя такая вода и легко подчас достается, как говорят колодезники, «не мучительная», ей не рады. Тяжелая, невкусная. И напротив – колодец, с трудом пробитый в камнях, отличается мягкой и приятной на вкус водой.

Бывает, в специальной бадье колодезника опускают с помощью ворота на достойную уважения глубину: в двадцать, тридцать метров. Вот откуда небо с овчинку кажется! В невероятной тесноте, при свете фонаря, подвергаясь ежеминутной опасности быть засыпанным, мастер расчетливо делает свое смелое дело. Но дано такое не каждому.

Однажды в дом к Юдакову прибыла целая делегация из дальней деревни Гвоздево. Всем миром просили мастера отремонтировать колодец, воду из которого брало полдеревни. Просили уважительно, зная, что для колодезника ремонт невыгоден: хлопот много, а денег платят меньше, чем за новый. Мастер дал согласие и через неделю собрал нехитрый инструмент – пилу, топор, крепкий канат – и отправился в путь. Думал про себя так: управлюсь скоро, дело обычное. Но подошел к колодцу и ахнул: так глубок, что дна не видно. Опустил веревку, измерил. Оказалось, что колодец уходил в глубину ни много ни мало на пятьдесят пять метров! Никогда до этого не приходилось Юдакову иметь дело с такими колодцами. Взял топор, сел в бадью и стал спускаться вниз. Добрался до воды, посмотрел вверх, и сердце сжалось. Двадцать пять метров камня и тридцать – деревянной «рубашки». Глубина, как и высота, бьет по нервам. Но говорят так: глаза боятся, руки делают, не оставлять же людей без воды. За неделю выправил Юдаков колодец. Вздохнула деревня с облегчением: снова жил колодец!..

– Вырыть шахту – это еще не все, – рассказывал нам Николай Иванович, – надо грамотно дерево для сруба подобрать. В воде оно будет служить долго, хоть сто лет. А вот наверху продержится не больше пятнадцати. Лучший сруб – из березы. Хорош и дуб, крепок. Только замечено: из-за дубового сруба два года вода в колодце будет черной и горькой, но потом посветлеет. От соснового сруба в воде появляются золотые блестки, и пахнет она смолой. Такую полезно пить слабым легкими.

В среднем семь – десять дней уходит на полное устройство колодца. Это время наполнено тяжелым, изнурительным трудом. Зато когда из-под земли выйдет долгожданная вода, заполнит колодец до необходимого уровня (а это заранее оговаривают с заказчиком), осядет на дно взбаламученный песок и первое ведро принесет из прохладной глубины прозрачную влагу – наступает настоящий праздник и для мастеров, и для хозяев. Не стоит дело за угощением, поются песни. Недаром говорят: «Колодец, как ребенок, родится в радости».

Но звезда мастеров-колодезников переменчива. Бывает, что ни на пятые, ни на десятые сутки не открывают они воды. И уходят, засыпая шахту, чтобы начать в другом месте. Так, во всяком случае, поступают всегда Юдаков и его артельщики. Хотя, как говорится, есть и другие прецеденты...

Всем известна пословица: «В лес дров не возят, в колодец воды не льют». Так вот одна нечистая на руку артель сделала наоборот. Вырыли шахту, а воды все не было. Тут бы отступиться, поискать в другом месте. Только артельщики решили обмануть хозяина. Ночью натаскали в шахту из ближнего пруда воды, прикрыли дно. Просыпается утром хозяин и видит: ожил колодец. На радостях выложил деньги за работу, да еще сверх того. Только артельщиков и видели...

– Вот такие мошенники на наше святое дело тень бросают, – говорит Николай Иванович. – Но одно знаю: нечистыми руками доброго колодца не сделать.

Все труднее в наше время крестьянину обзавестись колодцем. Колодезников осталось – раз-два и обчелся. Да и цены подскочили. Раньше с метра брали по двадцать пять рублей, а сейчас и пятьюдесятью не отделаешься. Хорошо еще вода близко, а если потребуется глубокий колодец – в трубу вылетишь, серебряная по­лучится водичка. И все равно идут и идут на поклон к мастеру-колодезнику.

– А куда им, бедным, деваться, – резонно рассуждает Николай Иванович Юдаков. – Колхоз или совхоз колодцы устраивают редко, службе быта до этого нет дела. Предположим, поставили в селе колонки. Только и тогда колодцы закапывать рано. Ненадежная она штука, колонка. Работает только до двадцати градусов мороза. А как поползло ниже – замерзает. Тут и выручает колодец. Если посмотреть в больших селах, – Ижевском, Ибердусе, – там и колонки стоят, и колодцы новят, вторую им жизнь дают. Так что по всему видно: нет у нас, колодезников, конкурентов. Приглашают нас, письма зазывные пишут. Только проклятая это работа. Сколько раз зарок давал бросить. И брошу...

На «юдаковских посиделках» перебывало, считай, все село. Идут мимо – сядут, покурят, о жизни посудачат. Место прохладное. Рядом пруд. Зашел недавно на огонек один заезжий. Разговорились. Дельный, умелый оказался мужик. Все может: и слесарить, и токарные работы выполнять, и по дереву мастер. Только выяснилось, что сидит он на окладе, поэтому свои умения прилюдно не объявляет. Такую он теорию развил: дескать, в наше богатое стрессами время лучше себя поберечь и не растрачивать силы, а если некуда энергию девать, так можно, как он, гимнастикой йогов заняться у открытой форточки, от инфарката бегом спасаться...

Слушал его Юдаков долго, а потом не выдержал:

– Видел в соседнем селе колодец? Какая в нем вода была: пьешь – не напьешься. А в прошлом году его хозяева Чирковы уехали. Кончился колодец, умер. Знаешь почему? Воду людям отдавать перестал...

Тем же вечером Юдаков достал из комода месяц уже лежавшее без ответа письмо из Ерахтура. Перечитал и на чистом тетрадном листе аккуратно написал ответ, заключив его твердым обещанием: «Зимой обязательно буду. Готовьте инструмент»...

"Колодезник Николай Юдаков". Фото Павла Кривцова