Цена Бабьего Яра

Он написал первый документальный роман «Бабий Яр» – о жизни в оккупированном Киеве. А потом сбежал из Союза, бросив агента КГБ на стриптизе в Лондоне. Сам Андропов до последнего был уверен, что писателя Анатолия Кузнецова опутали вражеские спецслужбы, и жаждал вернуть «невозвращенца».

В лондонскую командировку Кузнецова сопровождал аспирант филфака МГУ Гоги Анджапаридзе, успешный впоследствии литературный издатель, за которым уже тогда водилась слава осведомителя. Диссидентская «Хроника текущих событий» в 1960-е сообщала, что Гоги был инициатором студенческого письма с требованием уволить профессора математики и общественного деятеля Юрия Шихановича как несправедливого экзаменатора. Его тогда, что называется, «мочили» за протест по поводу незаконной госпитализации в психбольницу его коллеги Александра Есенина-Волыпина, сына Сергея Есенина. Письмо сработало, Шихановича уволили.

Неизвестно, знал ли Кузнецов, что дед Шихановича погиб в Бабьем Яру, но свой побег от соглядатая он обставил с некоторым даже мстительным наслаждением. Он повёл Анджапаридзе в район Сохо – чрево капиталистического разврата – на стриптиз. И пока Гоги пускал слюни на танцовщиц, Кузнецов ушёл. На следующий день стало известно, что он попросил у британских властей убежища, и они ему тут же его предоставили. Потом уже случилась пресс-конференция, на которой Кузнецов рассказал, что для отъезда пришлось сотрудничать с КГБ. Выступал он и позже с речами о советских писателях, власти и цензуре.

Литературный институт имени Горького в Москве Кузнецов закончил в 1960-м – ему был 31 год. Пережившие войну на оккупированных территориях в СССР имели значительные ограничения в правах, а Кузнецов родился в Киеве в 1929-м и всю войну провёл под боком у Бабьего Яра. В институт смог поступить лишь в 1955-м, когда после смерти Сталина часть ограничений сняли. В 66-м, после публикации «Бабьего Яра» в журнале «Юность», он стал известным писателем, о нём заговорили. Записывали в число открывателей исповедальной прозы. Ещё раньше он публиковался в «Роман-газете» и «Правде», его произведения печатались в советских издательствах с продолжением. К моменту побега были сняты две его экранизации: «Мы, двое мужчин» с Василием Шукшиным в главной роли и «Встречи на рассвете», принятые и зрителями и критиками очень тепло. После бегства писателя фильмы, конечно, из проката убрали. С начала 1960-х он жил в Туле, работал ответственным секретарём местного отделения Союза писателей. Союз по этому поводу выделил ему трёхкомнатную квартиру, куда он въехал вместе с женой. Впрочем, семейная лодка быстро дала трещину.

«Бабий Яр» стал сенсацией – человеческим заявлением, под которым могли бы подписаться многие. Первая попытка осмыслить произошедшее от первого лица, дополненная устными свидетельствами спасшихся из самого жерла расстрелов. Одни источники говорят, что из десятков тысяч оттуда спаслось 15 человек, другие говорят о 18 и более. Роман обсуждали, перепечатывали и перечитывали. На писателя смотрели с уважением, хотя и несколько искоса. Сама публикация этого текста давала надежду, что станет можно больше говорить. Роман-событие, короче. Однако ничего похожего на удовлетворение от публикации и читательской реакции в сердце автора не было. Цензура не пропустила треть авторского текста, что, по мнению Кузнецова, сильно сузило смысл и важность документа.

В 1965 году, когда в «оттепели» блеснул очередной просвет, он принёс рукопись в «Юность». Обратно ее получил почти сразу – с кучей нареканий и настоятельной рекомендацией никому не показывать, пока не будет убрана «вся антисоветчина». Когда принёс смягчённый вариант – вновь недовольство, но рукопись пошла по редакции и получила первый подпольный успех, хотя официально её по-прежнему ругали. Из редакции она попала – уже урезанной – в руки к Михаилу Суслову. Он прочитал и одобрил, тем более что на совещании редакторы подчеркивали: публикация опровергает евтушенковскую поэму «Бабий Яр», из которой складывается впечатление, что расстреливали только евреев.

Кузнецов описал всех жертв, со всех сторон, он написал антивоенную, антитоталитарную книгу, которая после правок превратилась в банальную антифашистскую проповедь. Когда его позвали посмотреть редактуру, от увиденного он пришёл в ужас. Потребовал работу назад, на что главный редактор Борис Полевой ответил: «Печатать или не печатать – не вам решать».

Он не был евреем: папа – русский, мама – украинка. Он собирал сюжеты Яра и его окрестностей с натуры 12-летним мальчишкой и всю войну хранил черновики в земле. Матушка его, найдя тетрадку, благословила на написание. Оккупацию они пережили вместе, во время бомбёжек и при облавах подолгу прятались в выкопанном и тщательно замаскированном земляном схроне рядом с домом. Отец ушёл с Красной армией, и на материны письма о помощи не ответил ни разу, чего сын ему не простил после. Хороший-плохой ребёнок войны, Толя за всё благодарил свои ноги и живот. Лазать по помойкам, грабить витрины, работать за миску похлёбки или кусок хлеба, торговать папиросами из самосада, варить колбасу из старых лошадей, передвигаться по крышам или глухими дворами, делать невинную морду пану полицаю и, просчитав момент, быстро уносить ноги. Война научила выживать как угодно, и в пользу действия у него был только один аргумент: «Ну а что они могут сделать – расстрелять?»

В роман вошли истории, как уходила из Киева Красная армия и эвакуировались все, кто мог себе это позволить, а об остальных никто и не подумал. Как радовались бегству «босяцкой власти» оставшиеся в городе. Остались преимущественно старики, женщины и дети разных возрастов, на Подоле – «шоломалейхемовская беднота», писал Кузнецов. Немцы после деловито заполнили собой городское пространство, горожане удивлялись, до чего их символика и речи похожи на советские, но всё равно приветствовали новую власть.

Все снова грабили награбленное, а потом щемились в разные стороны, спасаясь от новых хозяев, искали любые дыры в пейзаже, проклиная всех, кто сменился тут за предыдущие четверть века. Описал, как взрывался Крещатик, а потом и Лавра, и удобней всего обвинить в этом оказалось евреев. Как гоняли на работы, убивали на улицах, как появлялись объявления на стенах домов, и 29 сентября 1941 года евреи собирались с раннего утра в длинную очередь на улице Мельникова, откуда до расстрельных ям оставалось несколько сотен шагов через кордоны.

Они думали, что их отправляют в Палестину, весь город так думал – юдофобы радовались. А потом крики в Яру прерывались лишь автоматными очередями, которые на два последующие года стали частью городского шума. В Яр свозили уже всех подряд, и все в Киеве об этом знали. Причин для уверенности, что твой предсмертный вопль завтра не станет одним из этих ежедневных сотен, пусть ты трижды не еврей, ни у кого не было ни малейших. В подтверждение этому немцы регулярно публиковали новые предписания. Все хотели жрать, иные жрали себе подобных.

Никто не ответил за смерти десятков тысяч людей в Яру и за его пределами, никто не считал ни десятки, ни сотни, ни тысячи. В СССР о трагедии долго не говорили. Осмысляли, скорее сказать, горевали над трагедией преимущественно поэты и композиторы. Самое первое стихотворение опубликовал Илья Эренбург, который в 1944 году вошёл в Киев вместе с Красной армией. Осторожное и очень общее. В марте 1946-го в «Октябре» опубликовали поэму «Бабий Яр», которую написал киевлянин Лев Озеров (Гольдберг) – тут были Яр и плач, но этого мало. «Чёрную книгу», которую собирал ЕАК, куда вошли главы, посвящённые не только трагедии в Киеве, но и на остальных оккупированных территориях, советский читатель так и не увидел. В начале 1960-х вышло знаменитое стихотворение «Бабий Яр» Евгения Евтушенко – одним оно было понятно как боль, другие боялись его как мести.

Сын писателя Алексей Кузнецов вспоминал, что издать текст романа в том виде, в котором «Бабий Яр» был написан, стало для отца манией. «Бабий Яр» был главной причиной его бегства из СССР, его энергией, волей и правдой. Беглецу в этой правде пришлось изрядно заплутать и даже кое-кого подставить, но это казалось нормой условий, из которых он бежал. В обществе, потерявшем вкус к правде, правда у каждого своя, а значит, все против всех и каждый сам за себя. Для побега он рассматривал разные варианты. Ради попытки переплыть границу Чёрным морем – ездил в Батуми и учился плавать по 15 часов без отдыха. Пожалуй, это было бы слишком отчаянно. Хороший шанс выдался накануне столетнего юбилея Ленина, к нему готовились всей страной. Анатолий Кузнецов решил писать книгу о II съезде РСДРП, часть которого проходила в Лондоне. В заявлении с просьбой о заграничной командировке он указал, что хочет побывать в Британском музее, где работал Ленин, и на могиле Карла Маркса на Хайгейтском кладбище.

Без общения с КГБ в таких вопросах не обходилось, и чтобы они не сомневались в цели его выезда, он согласился на сотрудничество. Сообщил контрразведчикам, что некоторые творческие деятели из его окружения тайно планируют издавать антисоветский журнал – то ли «Полярная звезда», то ли «Искра». Видимо, сотрудники КГБ не читали биографию Ленина, потому что никакого подвоха в рабочих версиях интриги не увидели. В ближнем кругу Кузнецова наличествовали Евгений Евтушенко, Василий Аксёнов, Олег Ефремов, Олег Табаков и Аркадий Райкин. Ничего по этому делу контрразведчикам раздобыть не удалось. И по-настоящему стыдно ему должно было быть только перед Евтушенко: его вывели из состава редколлегии «Юности», а Кузнецова туда ввели – впрочем, ненадолго.

После открытия архивов КГБ УССР стало известно, что Андропов лично занимался Кузнецовым и поначалу не поверил в его предательство. Шла подготовка к съемкам фильма «Человек и ночь» по мотивам «Бабьего Яра». Представить, что накануне продолжения успеха писатель решится бежать – сложно. Четвертого августа 1969 года от КГБ СССР в ЦК КПСС Андропов направил секретное сообщение, в котором допускал, что походом в стиптиз-клуб Кузнецова скомпрометировали западные спецслужбы нарочно, чтобы склонить его к невозвращению на родину. На его квартире в Туле прошёл обыск, допрашивали и первую, и вторую его жену, друзей из ближнего круга. В Киеве допрашивали мать. Уголовное дело по статье за измену родине, открытое на Кузнецова, закрыли только после его смерти в 1979 году. Никакими секретами СССР писатель не владел, компромат на себя изложил публично. Покаяние в советской России не одобрили: стучать – стучи, но говорить об этом вслух – презренно. Культурное негодование полыхало долго и ярко.

В 1970 году в Нью-Йорке издательство «Посев» опубликовало полный текст «Бабьего Яра». Кузнецов считал его единственной книгой и своё авторство подтверждал только за этой публикацией, от остальных написанных в СССР книг он отрёкся. С ноября 1972 года работал на «Радио Свобода», куда его устроил другой беглец из СССР – бывший узник ГУЛАГа Леонид Владимиров. В студию приходили писатели, он брал интервью, слушал их, долго не мог привыкнуть к живым эфирам. У него были дом и любимая женщина, он с первого раза сдал на английские права и получил свободу передвижения: обрастал приятелями, переписывался с друзьями, постоянно слал открытки маме, пытался наладить связь с сыном. Всё шло к тихой старости. Но в 1978 году он пережил инфаркт, второй случился после лечения и реабилитации в 1979-м – ему было 49 лет. Он вышел на кухню налить себе кофе, а потом его подруга нашла его мёртвое тело.

Книг после «Бабьего Яра» Кузнецов не писал ­– считал, что главную свою работу выполнил. Признавался, что с тех пор как стал за границей читать серьёзную литературу, интеллектуальных тяжеловесов типа Джойса или Воннегута, понял, что и не писатель, в общем-то, он, и не мыслитель. Так, разве что рассказчик.