Мирон Амусья: О времена, о нравы!

(Читая старое, или о преодолении следов маккартизма 1950-55 г. к настоящему времени)

Мирон Амусья

<small>А из унитаза на него глядели усталые глаза майора Пронина.
Старый анекдот</small>

<small>Когда долезешь до яйца,
Не делай глупого лица.
Я твой телохранитель —
Майор Никитин.
Анекдот из жизни советской делегации в ООН, тоже старый</small>

Я давно собирался коснуться этой темы. Но другие вопросы всё это время отвлекали внимание на себя. Почему-то так случилось, что я вернулся к теме именно 20 августа 2018 — дате, символичной и с точки зрения содержания данной заметки.

16 апреля 2014, вылетая из Москвы после окончания физической конференции, я на борту самолёта, в газете «Комсомольская правда» прочитал прелюбопытную заметку про Украину. Я эту заметку, из-за крайней странности содержания, сохранил. В ней говорилось, что, хотя «некоторые западные и украинские политики» обвиняют Россию во вмешательстве во внутренние дела Украины, Москва к этому делу совершенно непричастна, и даже уже устала все отрицать. Там была ссылка и на вчерашнюю, т. е. от 15 апреля 2014, встречу со СМИ пресс-секретаря президента России Д. Пескова в ходе которой тот в очередной раз заверил всех в том, что на востоке Украины нет никаких российских войск. Песков напомнил, что ранее успокоить Запад пытались и глава РФ, и министр иностранных дел. Однако, по мнению Пескова, западные страны предпочитают просто не слышать заявления России об отсутствии ее военнослужащих на востоке соседнего государства.

Несоответствие этой заметки всему тому, что принято считать «фактами на местности», всему, что сообщали СМИ США, Западных стран, Израиля было уже к тому моменту времени столь очевидно, что эту газетную заметку определённо не стоило сохранять — ни как источник информации, ни, тем более, как документ истории. Однако, в заметке, озаглавленной «Глава военной разведки ЕС: Россия не причастна к событиям на Украине», сообщалось мнение не абы кого, а адмирала Георгия Алафузоффа, занимавшего тогда этот высокий пост. Там говорилось буквально следующее:

«По данным адмирала, на юго-востоке страны митингует только местное население».

Эти жители, в основном этнические русские, захватывают административные здания, поскольку просто недовольны новыми киевскими властями. Адмирал, якобы, сказал:

«… в Украине пока нет никаких активных боевых действий. Между тем, их было бы трудно избежать, если бы на Украину вторглись войска РФ».

Примечательно, что свои выводы адмирал подкреплял ссылками на подвластное ему разведывательное сообщество ЕС.

Первое впечатление от прочитанного у меня было простым — «адмирал» и вся эта история придумана корреспондентом газеты, или реальная информация искажена до неузнаваемости. Тогда и то, и другое вполне входило в моду. Но дотошность — сестра моей профессии, вместе с чуть модифицированным жизненным принципом — «Доверяй или не доверяй, но всё равно проверяй», который сделал своё дело. Вскоре я убедился, что этот адмирал на этой должности и с приведенным высказыванием существует на самом деле, и само высказывание «делает заголовки» и в Западных СМИ — слишком заметна должность адмирала в системе безопасности ЕС. Это СМИ заявление приводили и дезавуировали, но обсуждению, кто такой сам адмирал, и как он попал на столь высокий пост — никакого внимания просто не уделялось.

Интернет в целом и Википедия в частности сообщили мне, что Георгий Иванович Алафузоффродился в Хельсинки в русско-шведской семье в 1953 (отец — царский барон), что он владеет русским, крещён в православной церкви, родными считает финский, русский и шведский языки, учился на факультете русского языка и литературы Хельсинкского университета. Призванный в армию, он связал своё будущее с нею, а с 1997 учился в российской академии генерального штаба, которую окончил с отличием. Казалось бы, идеальный в принципе кандидат на членство в так называемом «Русском мире», а не в высших эшелонах разведывательного сообщества ЕС.

Однако эта часть анкеты не помешала его назначению уже в 2007 начальником военной разведки Финляндии, которую он возглавлял до апреля 2013, после чего возглавил военную разведку ЕС. Вероятно, хорошо служил, а в штабах ЕС идёт ротация стран, и дошла очередь до Финляндии. Когда бывшего президента, продвигавшего Алафузоффа, спросили, в связи с упомянутым выступлением, о продвижении Алафузоффа по служебной линии, она сказала, что профессионализм адмирала сомнению не подвергается, а у Финляндии нет оснований подозревать Россию в нечестной игре. Словом, как в старом анекдоте, когда милиционеру пожаловались на рынке, что буквально в десяти метрах от него торгуют бланками паспортов. Он подошёл к торговцу, осмотрел бланк, и сказал жалобщику: «Не понимаю, что тебе нужно. Чистый паспорт, хороший паспорт!».

Несколько лет назад я обратил внимание на ситуацию, показавшуюся мне несколько странной. Я более или менее случайно узнал, что небольшая компания, проводящая важные исследования для ряда гигантов немецкой химической промышленности, сплошь состоит из иностранцев, выходцев из бывшего СССР. Несомненно, они имели доступ к информации о производимой гигантами продукции. Люди эти вполне добропорядочные, не вызывающие у меня никаких подозрений. Но доверчивая служба безопасности? Это же оксюморон. Или эту службу в эпоху взаимной ожесточённой любви односторонне устранили? Я невольно вспомнил о так называемом маккартизме и убедился, что он во многом, если не полностью, изжит в наши, наверное, многим кажущиеся либеральными, времена.

Мои коллеги-американцы по Иерусалимскому университету, левый и правый, про-демократ и про-республиканец, антиподы практически во всех отношениях, включая и научные пристрастия, сходны в одном — они стыдятся «эры маккартизма», осуждают самого сенатора Д. Маккарти, считая его чуть ли не сумасшедшим, необоснованно во всём видящим «проникновение коммунистов». Моих коллег абсолютно не смущает то, что появившиеся с тех пор многочисленные документы убедительно показывают — даже в таком важном деле, как ликвидация лидерства США в ядерном оружии, это проникновение играло очень важную роль. Не смущает их и обилие материалов, доказывающих необыкновенную широту деятельности этой агентуры, намного превосходящей всё то, что относили к фантазиям и чуть ли не паранойе сенатора Маккарти.

Помню, как в рамках культурной программы нашу Зимнюю школу по физике ядра и элементарных частиц посетил, и выступил там с докладом известный советский агент Абель. Он отметил, что разведывательная работа за рубежом обходилась СССР весьма дёшево именно в денежном смысле слова потому, что резиденты получали практически бесплатно необходимую помощь, да и сведения от местных коммунистов. Абеля спросили: «Так вы считаете компартии агентурой Москвы?» Хорошо запомнил суть ответа: «Я думал, что нахожусь среди взрослых, а не в детском саду».

Отмечу, что маккартизм встретил дружный отпор в среде научных работников и Богемы. Когда решался вопрос о допуске Р. Оппенгеймера к совершенно секретной работе, из крупных учёных лишь Э. Теллер выступил в 1954 с определёнными сомнениями в том, что признанный «отец атомной бомбы» заслуживает сохранения допуска. За это выступление множество коллег бойкотировало его. И этот бойкот, многократно усиленный успешным продолжением работ Теллера по водородной бомбе, в штыки встречавшимся пацифистами и многими либералами, фактически для него не кончился никогда.

Конечно, судя об этих событиях со сравнительно большой временнóй дистанции, видишь определённые основания для беззаботности и беспечности, проявлявшейся, на основе сиюминутных эмоций периода Второй мировой войны, особенно в период её окончания. Я имею в виду тот факт, что коммунизму не удалось закрепить в умах населения множества стран свою победу, достигнутую и на фронтах войны, и, о чём мы здесь в основном говорим, в чужом тылу. Действительно, коммунизм довольно быстро начал, при видимости достижений внешних, эродировать и крошиться изнутри, по чисто внутренним причинам. То, что было завоёвано в умах, во времена, образно говоря, 1948-го (и ранее), оказалось подрастерянным в 1954-м, и полностью отдавилось гусеницами танков, входивших в Прагу ровно пятьдесят лет сему назад — 20-21 августа 1968-го. Эти события от краха коммунизма по внутренним причинам, думаю, окончательного, отделяло всего двадцать лет. Обречённому строю не помогла внешняя активная и широко-охватная агентура.

В связи с событиями того времени, которое помню хорошо, позволю себе отклониться чуть в сторону. 19 августа, под Харьковом, в пустующем летом пионерлагере, должна была начаться всесоюзная школа по физике электронных и атомных столкновений, где я должен был выступить с циклом лекций. Съехались почти все, как обычно, с упреждением в один день, 18-го. Настроение у меня было скверное, так как от кремлёвской публики ждал каких-нибудь стыдных выходок в адрес охваченной «Пражской весной» Чехословакии. Бросилось в глаза, что не приехал никто из Ужгорода, в университете которого работали тогда по тематике школы несколько кафедр. Оттуда не пришло и никаких сообщений.

Известие о захвате Чехословакии воспринял как личную драму. Душили ощущение жуткого стыда оттого, что теперь я — молчащий гражданин страны-оккупанта, т. е. соучастник, и собственного бессилия. Я попросил сделать мой курс компактным, и решил как можно быстрее уехать, для чего присоединился к улетавшему назад, в Ленинград, заместителю директора нашего института проф. Н. Федоренко. В самолёте мы поговорили откровенно, и я услышал от него полное осуждение ввода войск СССР в Чехословакию. Меня удивило, что не только он, но даже ортодоксы из КПСС, откровенные прорежимцы, по крайней мере в разговорах со мной, выражали возмущение действиями властей СССР. Вскоре приехали ужгородцы. Они рассказали, что были лишены связи и права выезда, а в городе повсюду, включая дворы личных домов, стояли танки и машины пехоты. Картина была тяжелейшая. Вскоре по приезде в Ленинград начались научные семинары в нашей группе. Среди участников был один молодой человек из Словакии. Поэтому я начал семинар с того, что сказал о своём осуждении вторжения и выразил сочувствие народу Чехословакии. Он же подарил мне шариковую ручку «Паркер» за, как он сказал, «добрые слова в адрес нашего поруганного народа».

Я тогда считал, что зло рухнет быстро, но история не торопится, и у неё на справедливое дело ушло лишних двадцать лет.

Примечательно, что идеологическая зараза держится долго, и въедается глубоко. В 1968 году Ю. Андропов, в период Венгерского восстания 1956 посол СССР в Венгрии, пугал себя и руководство СССР тем, что А. Дубчек и его соратники сделают из Чехословакии сначала Югославию, а затем и Австрию. Вместо таких мелочей, история просто перекроила карту мира, ликвидировала СССР и коммунизм.

Примечательно не только то, как работает история, но и кого выбирает она своим орудием (или оружием?). Мне рассказывал Игорь Кваша о своих двух встречах и разговорах с Дубчеком, тогда первым секретарём ЦК Компартии Словакии. Один раз на приёме в честь «Современника» в правительстве Словакии, а второй раз на пути в Москву, когда они оказались рядом в самолёте. На приёме никто из актёров и других гостей интереса к Дубчеку не проявлял, и Игорь просто решил из вежливости скрасить его одиночество. Дубчек знал о диссидентстве «Современника», и прямо сказал, что не понимает терпимости властей к этому театру. «С вами надо бы вот так»,— сказал он, и показал руками, как откручивают голову. Оба раза перед Квашой был человек, окончивший ВПШ всего десятилетие назад, усвоивший её уроки, и принявший их. Игорь сетовал, что всего за несколько лет до «Пражской весны» не уловил никаких признаков скорой метаморфозы её будущего руководителя. Значит, когда ей надо, история умеет и ускорять шаг.

Возвращаясь к основной теме данной заметки, отмечу, что, естественно, история оказалась сильнее сыска и разведки, пусть и хорошо организованных. И в этом смысле, определённая беззаботность и безответственность общественности США по отношению к той неприглядной правде, взглянуть на которую позволили действия сенатора Маккарти и всей комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, оказались не столь опасны, как казались с малого исторически расстояния. Разумеется, я говорю, в первую очередь, об интуитивной беззаботности в обществе, а не о служебной халатности или, тем более, сознательной помощи вероятному противнику. Интуитивная уверенность, что жернова истории сами всё должным образом промелют и перемелют, а, следовательно, не надо допускать к действиям и власти всяких подозревающих всех и вся маккартей, лишь усилилась и переползла далеко за границы США.

Не удивительно, что эта беззаботность, да и и халатность сохранилась до сегодняшнего дня, что показывают случайно попавшие в поле моего зрения разнокалиберные примеры. Сейчас их число множится из-за развития электронных средств разведки и вооружения. Недавно натолкнулся на сообщение, что по данным министерства внутренней безопасности США, хакеры из РФ проникли в системы управления американскими электрическими сетями, взяв их, пусть и кратковременно, в большой мере под свой контроль. Почти одновременно появились сообщения о том, что иностанной агентурой буквально нашпигована Силиконовая долина США. Проникновению агентуры немало способствует усилившаяся со времён после Маккарти политика довольно широко, особенно для людей молодых и способных, открытых дверей, от которой развитые страны едва ли откажутся. В то же время, сегодняшняя погоня за враждебными хакерами, агентами влияния и т. п. будет, думаю, лишь нарастать, вплоть до появления личностей, которые станут современными Маккарти.

Примечательно, что и во времена, предшествующие Маккарти, ещё в 1944-м, у руководителей союзников были серьёзные опасения в передаче СССР важных научно-технологических данных, в первую очередь ядерных секретов. Урок американского инженера А. Кана, фактически спроектировавшего и создавшего военную промышленность СССР, Запад и США многому научил. Научил он и советских лидеров, увидевших, что без научного и технологического заимствования, явного и тайного, Запад этот не догнать.

Вторая мирвая война в среде западной научно-технической интеллигенции просоветские и прокоммунистические настроения усилила несказанно. СССР стал другом и союзником, на диктаторство Сталина практически закрыли глаза, а всё то, что от него отталкивало в предвоенные годы, по тем или иным причинам ушло в сторону. Это привело к желанию многих работников умственного труда США и Запада передать свои научно-технические достижения СССР. Эта желание возникло в связи с широко распространённым в конце сороковых годов прошлого века мнением, что строительство нового, послевоенного мира требует предоставления данных важного военного значения СССР как знак доверия и признательности за решающий вклад в борьбе с нацизмом.

С дистанции лет такая позиция представляется наивной и недостаточно продуманной. Я не считаю, однако, себя вправе осуждать носителей этих, в физике просто выдающихся, людей. Максимум, что следует, так это тем, кто сейчас примерно того уровня и значимости, как их великие предшественники в прошлом, сделать должные выводы и требовать от себя большей политической зрелости, понимания того, что человеческое общество — крайне сложная система, а политика — ответственейшее из занятий, от которого реально зависят судьбы миллионов людей. Сказанное, однако, не значит, что научные работники, создавая оружие, могут и должны спокойно передавать его в распоряжение своих политиков. Скорее, наоборот, они должны думать о своей ответственности за результат передачи. В первую очередь это касается тех, кто живёт и работает в странах, где правит диктатура.

В этой связи я напомню о попытке великого Бора навязать политикам Запада своё видение мира. Она довольно подробно и аргументированно изложена в английской версии Википедии, цитату откуда привожу:

«Бор довольно рано понял, что ядерное оружие способно изменить международные отношения. В апреле 1944 он получил письмо от академика П. Капицы, написанное за несколько месяцев ранее, когда Бор был ещё в Швеции, где тот приглашал Бора приехать в СССР».

Письмо это, написанное после консультации с В. Молотовым, и тем прочтённое, отправленное через советское посольство вызвало понятные подозрения по поводу той роли, которую вызвался или вынужден был играть П. Капица. С благодушной оценкой этого письма как акта чисто гуманитарного, проникнутого заботой о друге Боре (см. статью секретаря Капицы П. Рубинина) согласиться крайне трудно. Ведь Капица не мог не понимать, что выезд для Бора из СССР мог оказаться несопоставимо сложнее его въезда туда. Понятно, что крокодилом среди окружавших Капицу, был отнюдь не только Резерфорд.

Бор не без оснований воспринял это письмо как свидетельство знаний СССР об американо-английском ядерном проекте. Однако идея сотрудничества и делёжки атомными секретами с СССР сидела в Боре прочно. Поэтому он встретился с Черчиллем 16 мая 1944, но обнаружил, что они говорят на разных языках. Черчилль не согласился с идеей «делёжки с СССР» и позднее написал своему помощнику:

«Мне кажется, что Бора следует ограничивать и пояснить ему, что он близок к той границе, за которой начинается наказуемое смертной казнью преступление».

Однако Бора поддержал Р. Оппенгеймер, также считавший, что США должны поделиться с СССР ядерными секретами. Он предложил обсудить эту проблему с Ф. Рузвельтом. 26 августа 1944 произошла встреча Бор — Ф. Рузвельт, на которой президент США рекомендовал Бору сначала убедить в правильности своего подхода Британию. На встрече 19 сентября Черчилль — Рузвельт идеи Бора были отвергнуты, а в записи обмена мнениями появилась фраза:

«Следует изучить деятельность профессора Бора и предпринять необходимые шаги для обеспечения того, чтобы убедиться в его непричастности к возможной утечке информации, особенно к русским».

Обе стороны спора друг друга не поняли и не переубедили. В июне 1950 Бор обратился с «Открытым письмом» в ООН, в котором призывал к международному сотрудничеству в области ядерной энергетики. Вскоре было создано в рамках ООН международное агентство по атомной энергии — МАГАТЭ. Бор подписал знаменитое Стокгольмское воззвание, а в 1957 стал первым лауреатом премии «Атомы для мира».

Примечательно, что ядерное оружие в руках Сталина не казалось Бору особенно опасным. Иначе не написал бы Капица много позднее, уже в 1965-м О. Бору:

«Ваш отец понимал, что секретность в атомной науке не только бесполезна, но и вредна. Его предвидение оказалось совершенно верным. Столкновение между его взглядами и узко эгоистической позицией Черчилля является замечательной иллюстрацией того, как совершаются в истории политические ошибки. … Будущим поколениям очень поучительно знать, насколько необходимо поддерживать интернационализм в науке».

Интернационализм в науке тут, на мой взгляд, совершенно не при чём, но лучше понимаю теперь назидательное высказывание Капицы «Власть всегда права» в ответ на умеренную критику вторжения в Чехословакию, как-то однажды прозвучавшую в его доме за обедом. Видно, однако, что бомба в руках Сталина не беспокоила и Капицу не только в 1944-м, но и много позднее.

Подробно конфликт Бора с Черчиллем и Рузвельтом описан в книге Д. Данина «Нильс Бор», вышедшей в 1978. Там он пишет среди прочего:

«Бора никто не знакомит с Запиской о разговоре в Гайд-парке. Он не подозревает, что уже установлено «самое тщательное наблюдение за всеми его передвижениями». И он не знает, что постыдный документ, составленный 19 сентября в Америке, уже дополнен позорным документом, составленным в Англии. Это рычащая записка премьера своему помощнику по научным вопросам (см. выше)».

В чём постыдность и позорность упомянутых документов, я понять не могу. Ведь Данин к 1978 уже многое знал об атомном и других видах шпионажа, отец его умер, находясь под следствием под печально знаменитой 58^ой статье, в 1938, сам он был в числе особо поносимых литературных критиков-евреев, а по-прежнему умудрялся запутываться не то, что трёх, в двух соснах, т. е. «ничего не понял и ничему не научился».

Черчилль, опасавшийся тлетворного влияния Бора, наверное, и не подозревал, сколь плотна уже к тому времени была агентурная паутина, окутавшая атомный проект. Крайне осторожный в действиях Бор представлял, пожалуй, наименьшую опасность с точки зрения распространения секретной информации. Но его авторитет, влияние в моральной оценке «что такое хорошо, и что такое плохо», совсем не следует недооценивать. Именно поэтому можно лишь восхищаться способностью Черчилля предвидеть, и трезво оценивать, кто друг, и кто, не менее важно, враг, даже потенциальный. Всё-таки чутьё его было поразительно.