Без чего жизнь не жизнь

Американцы удивляются. Почему? Почему успешный пенсионер, без каких либо проблем – ни финансовых, мультимиллионер, владелец трех домов и двух самолетов, ни личных проблем, ни психологических, ни медицинских, по всем тестам здоровей не придумаешь – вдруг ни с того, ни с сего убил 60 человек, а ранил 500 с лишним.

На фотографии два брата. Тот, что слева, может привлечь внимание психолога. Расширенные глаза, в которых при большом желании можно заподозрить ненормальность. Тот, что справа, – просто миляга, симпатяга. Он-то и убил.

Понятно, ИГИЛ, который в РФ запрещен, сразу закричал – " Это мы! Мы! Вот вам, гуяры противные!". Но никаких намеков на то, что это они, нет. Никто никогда ничего исламского на убийце не видел.

Правда, нашлась-таки зацепка. Папа братьев был большим бандитом. Он, правда, вроде бы детей и не видел, но гены... Так что есть, есть на что свалить. Но, во-первых, папа грабил, чтобы были деньги. А во-вторых, если бы все дети бандитов были бы бандитами!.. И если бы у всех бандитов были папы-бандиты!.. В общем – за уши...

Так почему же? И вот еще вопрос интересный – а почему другие? Прочитал, что за последние 5 лет массовой пальбы в Штатах насчитывается 1518 случаев. Одна тысяча пятьсот восемнадцать. В чем дело?

Ответ, на самом деле, прост. Отсутствие смысла. Ну, и невозможность реализации тех смыслов, которые в свою жизнь привнести удается искусственно. Здесь ничего не спасает: у тебя может быть всё, но при этом не быть ничего. И тогда ты становишься непредсказуемым. Как герои Достоевского.

Традиционное общество купировало эту проблему религией: привнося смысл верой. Но современный человек понимает, что та вера – вера в нелепости. Даже, когда его кормят ей с пеленок. Верить, как верили его пра-прадедушки, он не может. Конечно, его еще пытаются заставить верить в то, что бег полезен, а фаст-фуд с сигаретами вреден. Но даже в это он верит все меньше. Тем более – в главное: в то, что жить надо, потому что... то-то и то-то...

Естественно, приходится придумывать суррогатные смыслы: богатство, признание, счастье детей, величие страны... Но... песок – плохая замена овсу. В один момент человек открывает, что всё это – ерунда, и оказывается лицом к лицу со страшным кризисом "А зачем?". И дальше его действия непредсказуемы. Может убить себя. Может – близких. Может – дальних. Может не убить, а просто мучить: себя, близких, дальних...

Можно ли здесь что-то изменить? Можно. Да оно и само изменится. Как только мы увидим больше мира: увидим мир более похожим на то, какой он есть в действительности.

Увидеть мир совсем таким, какой он есть, мы не можем – мир, с его мириадами вещей и мириадами мириадов связей между вещами, слишком сложен для нашего восприятия. Но видеть его более или менее сложным мы можем.

И не просто можем – все время на протяжение всей нашей истории видим всё более сложным, видим всё больше мира. Люди 19-го века увидели мир куда более большим, а значит увидели мир куда более адекватно, чем видели мир люди 17-го века. А люди 21-го века видят мир бОльшим, чем были способны люди 19-го. (В среднем, конечно, в среднем...)    

Какие изменения в нашем виденьи мира грядут? Главная – нам предстоит заметить, что мы развиваемся, не только до получения аттестата зрелости, но всю жизнь, до последнего вздоха.

И нам предстоит понять, в чем состоит это изменение. А состоит оно в усложнении того, как мы видим мир и что мы видим в мире.

К чему приведут нас эти открытия? К другим открытиям – к открытию реальности тонких сущностей.

Мы, в общем-то, и так понимаем, что идеальное реально. Но в соответствии с традицией реальность того, что пальцами потрогать нельзя, недооцениваем. Конечно, когда речь идет о рентгеновском излучении, здесь мы сегодня теоретизируем меньше и его реальность признаем в полной мере. Попробуй только не признать. Но в мире есть много невидимых вещей и потоньше рентгена. Которые влияют на нашу жизнь не меньше. А – много сильнее. И это отнюдь не только гамма-лучи. Фотопластинки этими вещами не засвечиваются. И сегодняшним физикам они неизвестны. И микробиологам неизвестны. Они "из другой оперы".

Нам предстоит открыть многослойность мира. В котором материальные слои, которые мы только и считаем реальными по старинке, потому что их можно пощупать пальцами или хотя бы увидеть их следы на фотопленке, – это всего лишь самые грубые части многослойного пирога. Части, в которых манифестируют себя гораздо более тонкие реальности. Нам предстоит осознать реальность того, что стало акустическим колебаниями 40-й симфонии Моцарта. Того, что сгустилось к нам 40-й симфонией: сначала – значками на нотной бумаге, а потом – и звуками оркестра.

Увидев же мир таким, какой он есть – многослойным, со слоями грубыми, и со слоями тонкими, и со слоями тончайшими, мы поймем две очень важные вещи.

Первая – поймем, что мы собственно делаем в мире. А заняты мы двумя делами. Одно – преобразование более тонкого в более грубое. Другое – преобразование более грубого в более тонкое. Первое дело – воплощение замыслов; второе – осмысление сделанного.   

Вторая же вещь, которую мы поймем, – это что с нами происходит в ходе нашей жизни. А происходит с нами следующее: по мере того, как наше тело стареет и приходит в негодность, наша душа утончается, усложняется, становится тоньше и конгруэнтней миру. Иными словами, мы преобразуемся и поднимаемся в многослойном мире к его более высоким слоям. Как воздушный шарик. Правда – не так быстро. На языке старых религий этот процесс называется о-Бож-ением.

Это то, что происходит в нашей жизни безотносительно к тому, понимаем мы это или нет, хотим или нет. Даже когда потоки воздуха бросают шарик вниз, как это то и дело случается, как это случилось и в Неваде, всё равно в конечном итоге он летит вверх. Так устроен мир. Как говорили старые религии – в конечном итоге мир возвращается к Богу.

И тут наше желание или нежелание изменить может только скорость процесса. Мы можем замедлить его, а можем и ускорить. Это наше решение. Но ни отменить, ни изменить существо процесса мы не можем.

Но, чтобы это решение принять осознанно, нам нужно видеть реальность такой, какая она есть. И с того момента, как я ее вижу, с того момента, как замечаю, чем я-десятилетний отличаюсь от меня-пятилетнего, я-пятилетний от меня-трехлетнего, а я-пятидесятилетний от меня-двадцатилетнего – с этого момента вопроса о жизни смысла для меня больше не существует: я вижу этот смысл таким же реальным, как стол или стул.

И тогда моя жизнь меняется. И меняется жизнь вокруг меня.