Эй, моряк! Ты что-то долго плавал…

– Так сколько лет ты проплавал, Эли?

– Двадцать три. А потом выкинули на пенсию. Похож я на пенсионера?

– Не очень.

Эли – здоровый мужичище сорока девяти лет, под два метра ростом, с буденновскими усищами и могучими бицепсами, сокрушённо вздохнул и отхлебнул из чашечки кофе.

Его майка взмокла от пота. Он только что отложил в сторону молоток, которым гулко колотил по какой-то деревяшке, вгоняя её в скамейку - долгострой, сооружение которой длилось уже третий день.

– Понимаешь, Дока, эти сволочи не дали мне ещё поработать хотя бы два года, тогда и пенсия была бы побольше. А всё почему?

Образования, сказали, нет у тебя. Сейчас нам нужны образованные моряки, говорят. Тьфу. Какое образование надо ещё, чтобы палубу драить да девок портить в Мельбурне да в Кейптауне?

– Ого! Ты и в Кейптауне побывал?

– Конечно! Где я только ни побывал!

В Монтевидео был?

Был.

В Сан-Пауло был?

Был.

В Рио-де Жанейро был?

Был.

В Бомбее побывал?

Побывал.

Спроси лучше, где я не был? По всему миру поплавал.

Отпивая мелкими глотками кофе, он практически не выпускал из зубов сигарету, зло кусая её и попыхивая лёгкими облачками дыма.

– Это потому, что я марокканец… Это точно… Сейчас понаехало полно русских… Все грамотные… А нас, конечно, можно списать на берег. Кому мы нужны такие?…

И посмотрел исподлобья.

– Тебе хорошо. У тебя специальность есть. А я? Какая у меня специальность? Никакой! Меня же сюда привезли из Марокко в возрасте шести лет. Я сразу стал помогать родителям. Где они только ни работали! И на стройках, и в кибуцах, и в гаражах. И я всегда помогал им.

А денег у них никогда не было, чтобы я смог учиться даже в школе, не то, что в Технионе! Я ведь закончил только шесть классов. А потом…

Он посмотрел на меня, потом перевёл глаза на свою незаконченную скамейку, потом снял кипу и вытер ею пот со лба.

– А когда ты стал религиозным, Эли? Я же видел тебя в прошлом году без кипы?

– Ты, что, не знаешь, что у меня случилось недавно? Ты давно видел Гая, моего младшенького? А-а. Ну, тогда я тебе расскажу. У тебя время есть? А то я знаю вас, вечно куда-то спешите! Все деньги хотите заработать… А я всё… отработал своё…

Я, действительно, никуда не спешил. В очередной раз вот-вот закроется моя очередная фирма-однодневка. Мотылёк, едрёна мать. Сколько я их уже перебрал! Вот, марокканец жалуется на вредных адмиралов, что его попёрли с флота за безграмотность. А тут…

И грамоты хватает, и здоровье терпимое, а приходится прыгать, как тот мотылёк, из одной конторы в другую. Лопаются они, как мыльные пузыри, эти старт-апы! Никакого образования не хватит, чтобы вновь и вновь проходить эти вступительные собеседования, которые иногда почище крутых экзаменов…

И, похоже, очередная моя фирма тоже скоро дуба даст. Калоши отбросит. Перекинется, туды её в качель! Вновь не уложились в срок, и спонсор смотрит волком. Похоже, скоро сяду рядом с марокканцем, и буду помогать ему строить эту самую лавочку.

А он, прикурив от окурка новую сигарету, стал рассказывать свою историю, попивая кафэ и покуривая сигарию, как принято говорить на уличном, не академическом, иврите.

Поплавал, или, как положено говорить на морском сленге, походил он по всем морям-океанам за эти двадцать три года ого-го! Побывал везде.

Но в его памяти остались только тяжёлый матросский труд, бури и штормы, девочки, которых он в неисчислимом количестве имел в портовых кабаках да в тамошних публичных домах!

Он пытался темнить и не рассказывать мне о подробностях, но его подмигивания и нутряное кряхтение с глубокими выдохами говорило о том, что в его памяти всё живо и приятно!

А сейчас, тут на берегу, на мели, он чувствует себя не в своей тарелке, злобится на весь мир и на свой злой рок, который, похоже, решил наказать его за все прегрешения!

– Ты знаешь, Дока, что моя Рахель двадцать лет работала в полиции. То она следила за автостоянками, то на базаре следила за порядками, то ещё что-то такое, мелкое. Она ведь тоже у меня неграмотная. Тоже из Марокко.

Все мы тут такие. Все нас тут обижают и притесняют.

Правда, теперь вас, русских, зажимают. Но вы хотя бы грамотные. Что вы так озлобились на советскую власть, вы же там получили бесплатное образование?

Не то, что мы… Вот. Так она, Рахель… а вот и она!

Из дома вышла женщина в длинном чёрном платье, в кофте, с тёмным платком, завязанным на голове.

Я её сначала не узнал. Видел её год тому назад в полицейской форме. А тут…

Они оба в религию ударились. И моряк и полицейская. Что такое?

Рахель кивнула мне головой.

Не узнала, что ли? И прошла мимо.

– Ты ведь знаешь, что у нас трое детей? Да. Дочка недавно вышла замуж. Уже родила. Хорошая семья у зятя. Богатые. Отец раввин. Денег полно.

Дочка тоже стала религиозной. Куда же теперь?

Конечно. Семья-то сейчас вся религиозная! И она тоже. Туда же…

А двоих моих ребят ты тоже видел. Что? Давно не видел? Ну, ну. Старшенький тоже сейчас стал религиозным. Он же что, старшенький…

Он в армии выпал из грузовика, ударился головой о камень… Долго его лечили. Но не смогли вылечить, чтобы совсем.

Эх… Болит у него голова всё время. Учиться не смог. Работать не может толком. Сидит пока что дома. Ходит в синагогу. Молится.

И помогает старым и больным. Просто так, не за деньги. Кому-то на почту конверт отнесёт, кому-то коляску с инвалидом поможет подтолкнуть. Всё такое… А младшенький… Вот он. Младшенького я, вроде, недавно видел.

Но что это?

Из дверей, ковыляя, вышел младшенький. Лет двадцать парню. Вместо рук два металлических крюка с зажимами. Протезы. Один от плеча, второй от локтя. Ноги передвигает, костыляя. Тоже два протеза. Мать честная…

И кипа на голове.

Поздоровался кивком. Скривил лицо. Потом развернулся и ушёл в дом.

Я молчал.

Бывший моряк пожевал сигарету, выплюнул.

– Сижу я на балконе год назад и смотрю вон туда, в сторону Кфар-Баруха. В шабат дело было. Ты же знаешь, Дока, в шабат у нас все дома сидят или по синагогам молятся. Почти никто не ездит. Это в последнее время стали ездить, когда вы из своей Руссии понаехали.

Нарушать шабат стали.

Чего ухмыляешься?

Разве не так? Вот. Сижу это я и смотрю туда. И вижу вдруг, что на полной скорости по дороге несётся машина. Наверно, пьяный русский, думаю, едет. Кто же ещё, думаю, в шабат, так носится?

Потом гляжу, из Кфар-Баруха наперерез ему на полной скорости мотоциклист гонит. Я тоже подумал, что какой-то русский напился и несётся на всех парах.

Потом, смотрю, бац! Столкнулись! Я даже вскочил со стула! Вот. Оказалось, что это младшенький мой был на своём мотоцикле…

Снова сигарета затеплилась в сжатых зубах. Помолчал.

– Потом выяснилось, что от удара машины его откинуло на пятьдесят метров вон в те кусты. Мотоцикл – в лепёшку. А сыну пришлось отнять обе руки и обе ноги.

Двадцать лет ему.

Больше кататься на мотоцикле не сможет. Бог наказал меня за что-то. Плохо дело. Оба сына…

Но дочка – та в норме. Две внучки у меня уже, с божьей помощью. Хорошие девчушки. Завтра она их привезёт сюда. Приходи. Они такие милые…