Что происходит в Мьянме на самом деле

В эти дни ко мне обратилось много людей, знакомых и незнакомых, с просьбой прокомментировать события в мьянманском штате Ракхайн. Поскольку большинству я рассказываю почти одно и то же, то логично было бы изложить свои комментарии в письменном виде.

Первое и главное замечание. Обычно, когда пишут о проблеме рохинджа, до кучи упоминают о других сепаратистских движениях Мьянмы. Но дело в том, что для центрального правительства все остальные сепаратисты – это свои же граждане, с которыми можно и нужно договариваться. А рохинджа – совсем другой случай. Для абсолютного большинства мьянманцев речь идет об нелегальных мигрантах из-за рубежа, или (в последнее время, когда группы боевиков-рохинджа начали атаки на военные и гражданские объекты) даже об иностранном вооруженном вторжении террористов. Поэтому для жителей страны речь идет фактически об отражении иностранной интервенции.

Рохинджа действительно являются негражданами Мьянмы. Больше того, самоназвание «рохинджа» мьянманские власти считают незаконным, поскольку по своему языку, обычаям, культуре и внешнему виду эти люди практически ничем не отличаются от читтагонгских бенгальцев, живущих на юго-востоке Бангладеш.

Если дело обстоит так, как это обычно пишут на некоторых сайтах (то есть, что их предки живут тут еще с колониальной эры) – то они спокойно могут получить гражданство – при британцах была хорошо налажена система учета людей, и доказать, что прямые предки того или иного жителя Мьянмы постоянно жили на этой территории, довольно просто (это требование, а также принадлежность к одной из 135 национальных групп Мьянмы – два основных критерия получения гражданства по закону 1982 года). Есть такие люди среди тех, кто считает себя рохинджа. Им достаточно представить нужные дикументы и назвать себя не рохинджа, а бенгальцами – и они тут же получат гражданство. Но в нынешней ситуации эти люди прекрасно понимают, что если они подадут такие документы, то будут вынуждены уехать в другую часть Мьянмы – потому что были случаи физической расправы над подобными людьми со стороны тех, кто фанатично требует называть себя именно «рохинджа». При этом следует констатировать, что само правительство, в свою очередь, тоже не заинтересовано в том, чтобы новообретенные бенгальцы разъезжались по стране, потому что получение гражданства обычно никак не связано с переменой мировоззрения, а это значит – есть риск радикализации традиционной умеренной мусульманской уммы Мьянмы.

Но основная часть рохинджа – это люди, у которых никаких подтверждающих бумаг нет. Большая их часть как раз и есть нелегальные мигранты из Бангладеш (и их прямые потомки, иногда уже – в третьем или четвертом поколении) – маленькой по площади перенаселенной страны, где сначала была борьба за независимость от англичан, потом за отделение от Пакистана, затем были военные перевороты с довольно кровавой гражданской войной и репрессии. Некоторые перебегали в соседнюю страну по экономическим причинам – в Бангладеш для них просто не было места, а в определенные периоды времени в Бирме центральное правительство было очнеь слабым и фактически не контролировало окраины. Но были и такие люди, которые в своей стране конфликтовали с законом – а Мьянмы была для них удобным убежищем. Это были бандиты, убийцы, проповедники радикальных идей, политические диссиденты.

Как к этому относилось правительство Бирмы-Мьянмы? Очень просто: их попытались выдавливать обратно в Бангладеш, не давать им гражданство, а потом – просто заперли основную массу в анклавах. Эта «заморозка» как раз и стала одной из основных причин нынешней ситуации. В этом смысле правительство Мьянмы есть в чем упрекнуть. Во-первых, для властей они были «неграждане» - и значит им не полагались даже школьные учителя, место которых тут же на десятилетия заняли радикальные проповедники. Во-вторых, анклавы были не резиновые, а число их жителей постоянно росло (в семьях рохинджа обычно много детей) – поэтому вскоре там получился такой «мини-Бангладеш» с неизбежной экспансией вовне – где уже жили совсем другие люди. А безработная молодежь, которой нечем заняться, всегда была питательной средой для вербовки боевиков. Плюс – у рохинджа еще со времен Второй мировой войны были напряженные отношения с соседями-ракхайнцами, которые справедливо опасались эскпансии этого народа на их земли – а жизнь в условиях постоянного напряжения с соседями никому не идет на пользу.

Противопоставить этому у мьянманских властей до сих пор ничего не получается: на этой территории лишь совсем недавно появились школьные учителя, но это – привезенные бирманцы-вахтовики, и неформального контакта с детьми у них нет. Зато тех людей из числа рохинджа, кто соглашается сотрудничать с властями, иногда находят в лесу с отрезанными головами (об этом писали в мьянманской прессе).

В итоге пять лет назад эта ситуация вылилась в жестокий конфликт – причем, отличились в нем обе стороны (возьмите хотя бы приводимую международными экпертами цифру разрушенных и сожженных домов – оно примерно одинаковое с обеих сторон конфликта).

То есть, за прошедшие десятилетия на территории штата Ракхайн в Мьянме были созданы все условия для появления территории с боевиками и экстремистскими идеологами, которые очень успешно манипулировали практически неграмотными людьми с промытыми мозгами. При этом, индийские и бангладешские спецслужбы не так давно сообщали о том, что был налажен достаточно масштабный процесс подготовки боевиков – рохинджа в Пакистане, и только блительностью бангладешских спецслужб можно объяснить тот факт, что на этой территории у боевиков относительно мало огнестрельного оружия. В свою очередь, высшие чиновники Мьянмы сообщали о том, что деятельность боевиков-рохинджа активно спонсируют некоторые монархии Персидского залива. А в СМИ Мьянмы и Бангладеш периодически появляются сообщения об обнаружении тренировочных лагерей боевиков-рохинджа по обе стороны границы. Больше того, боевики ликвидируют тех чужаков, кто случайно обнаружит эти лагеря – недавно в мьянманских СМИ был описан именно такой случай.

У моих собеседников в Мьянме сложилось впечатление, что сегодня в общинах рохинджа существует своеобразный поколенческий раскол: старшие возрастные группы исходят из понимания того, что «плохой мир лучше хорошей войны» и настроено на более-менее мирное существование в рамках Мьянмы. Но за последние годы выросло новое поколение безработной молодежи, с которой активно начали работы, прибывшие из-за рубежа (прежде всего, из Пакистана) люди.

Многие рохинджа еще со времен противостояния СССР в Афганистане были активными участниками боевых действий. Сегодня индийские спецслужбы выражают опасения в том, что вооруженные солдаты-рохинджа находятся на территории Пакистана около ее границы. То есть, недостатка в прибывших из Пакистана в штат Ракхайн инструкторах не было, как не было и какого-то противодействия их идеологии – главная проблема для этих людей заключалась в создании некоей сетевой структуры для координации боевых действий вооруженных отрядов молодых отморозков. Такая структура сегодня действительно есть – это «Араканская армия спасения рохинджа». Руководит ей уроженец пакистанского Карачи по имени Ата Улла. Привлеченная простыми и понятными экстремистскими лозунгами, и возможностью почувствовать себя «хозяевами жизни», молодежь рохинджа, прошедшая подготовку в лагерях по обе стороны границы, стала все больше и больше радикализовываться. А потом – совершать скоординированные нападения на военные объекты в штате Ракхайн. При этом в анклавах рохинджа в штате Ракхайн, где уже давно все базируется на праве сильного, агрессивные молодые люди и их лидеры сегодня стали реальной властью, которую все должны слушать и беспрекословно ей подчиняться.

Нужно ли удивляться, что промытые мозги, а главное - страх и покорность боевикам (которые постоянно здесь, рядом, в этой же деревне, в отличие от мьянманских солдат, которые придут и уйдут – а значит, никого не защитят) заставляет рохинджа воспринимать мьянманских военных как угрозу их относительно спокойному существованию. Ясно, что солдаты будут искать боевиков, и, возможно, все кончится стрельбой. Международная комиссия во главе с бывшим генсеком ООН Кофи Аннаном (вряд ли кто-то будет отрицать, что этому человеку незачем быть ангажированным и врать), которая только что представила отчет, признала, что многие случаи поджога деревень, в которых обвиняли силовиков – дело рук самих рохинджа (прежде всего, боевиков, пытающихся таким образом спровоцировать основную массу населения на агрессию по отношению к силовикам). Поэтому есть большой вопрос, от кого рохинджа бегут в Бангладеш – боятся ли они прихода силовиков, или не хотят жить в деревнях, где фактически правят упоенные властью молодые отморозки из числа соплеменников, которые при этом являются воплощенной опасностью того, что в эту деревню для «зачистки» нагрянут отряды мьянманских силовиков.

Страх и безысходность – вот главная характеристика состояния, в котором сегодня пребывают эти люди (прежде всего, ни в чем не повинные женщины и дети), когда из числа имеющихся вариантов для них «оба хуже». При этом обратите внимание на основную массу тех беженцев, которых показывают на фотографиях, гуляющих по Интернету – это в основном старики, женщины и дети. Молодых и здоровых мужчин среди беженцев как раз очень мало.

Больше того, как пишут мьянманские СМИ, с малограмотными людьми в анклавах рохинджа активно работают – в том числе выдают им на пути следования иностранных миссий плакаты с текстом, который они сами, в силу неграмотности, никогда бы не написали, а также пускают слухи, что тех, кто пострадал в результате конфликта, переселят в другую, более дружественную им страну. Отсюда – регистрируемые случаи «избиения» тех, кто на самом деле упал с лестницы, и многих фактов «изнасилований» (опять же в местной печати приводился пример одной девушки-рохинджа, которая за пару дней трижды меняла свои показания по поводу того, насиловали ее солдаты, или нет, а под конец призналась, что ей пообещали: если она заявит об изнасиловании – ее отправят жить в одну из мусульманских стран).

Думаю, теперь понятно, почему Бангладеш не торопится помогать рохинджа (а тех, кто в эту страну все же попал, хочет вообще поселить на необитаемый остров), а Малайзия и Индонезия делают это очень дозированно, помещая их, как правило, в фильтрационные лагеря и ограничвая контакты с местным населением.

Я далек от утверждений, что мьянманские военнослужащие - ангелы. Некоторые конфликты при наличии агрессивно настроенного населения, вооруженного в том числе длинными ножами, были фактически неизбежны. И я абсолютно согласен с тем, что с регулярной армии за подобные случаи избиений и издевательств над людьми (прежде всего, над детьми и женщинами!) должен быть особый спрос. Но большая часть гуляющих по Интернету «доказательств» - откровенные фальшивки, причем, к их распространению оказываются причастны не только специально созданные боты в социальных сетях, но и высшие чиновники ряда стран (недавно фальшивые снимки, которые, якобы, свидетельствовали о «геноциде мусульман в Мьянме» появились в аккаунте турецкого министра – правда, он вскоре их удалил). Мне, как человеку, живущему в Мьянме, хорошо видно, что гуляющие по Интернету видео и фотографии – в основном примитивные фальшивки. Не могу говорить про все из них, но абсолютное большинство из того, что я видел – это совсем не про Мьянму, но с подписью «Зверства в Бирме».

Эти фейковые снимки периодически разоблачают в мьянманских СМИ – но кто их читает?

Я посмотрел несколько видеосюжетов, по которым меня просили высказать свое мнение. Эти сюжеты делятся на два типа. Первый – рассказы беженцев, попавших в Бангладеш о том, что они видели в Мьянме. На мой взгляд, то, о чем свидетельствуют беженцы, должно быть тщательно проверено – хотя понятно, что многие из них говорят то, что, как они считают, должно предотвратить их экстрадицию обратно в Мьянму (а Бангладеш это делает регулярно). Второй – собственно сюжеты об «издевательствах над мусульманами». Большинство таких видео никакого отношения к Мьянме не имеют – человеку, живущему в Мьянме, абсолютно ясно, что они сняты в других странах. Есть, конечно, и ролики, по которым нельзя понять, где они сняты – то есть, это может быть Мьянма, а может какая угодно другая страна. Единственным полностью достоверным эпизодом можно считать видео, снятое мьянманским военнослужащим и хвастливо выложенное им на Фейсбук, где он и его коллеги пинками сгоняют деревенских жителей на центральную площадь. Когда этот ролик появился в социальной сети, снятые в нем военнослужащие были оперативно опознаны и понесли наказание, причем, высшие военные чины Мьянмы заявили, что наказания для тех, кто практикуют подобные методы, будут и впредь. Но с тех пор, насколько я знаю, никаких роликов, доказывающих участие военнослужащих страны к конкретным акциям в штате Ракхайн, так и не было предъявлено – если не считать откровенных фальшивок.

И, наконец, еще один маленький нюанс. Мусульманская умма Мьянмы – очень миролюбива и толерантна. Это как в случае с русскими и татарами в России – все вопросы между ними выяснены много поколений назад, и теперь представители разных религий живут рядом (хотя, конечно, не без проблем). В Янгоне много действующих мечетей, одна из них – через узкую улицу от священной для буддистов пагоды Суле, по преданию возведенной 2500 лет назад (кстати, это как раз бенгальская суннитская мечеть). Для приезжающих в Янгон туристов можно сделать целую экскурсию по мусульманским местам города – начиная от дарги последнего императора Великих Моголов (который считается суфийским святым) и заканчивая знаменитыми на весь город ресторанчиками халяльной кухни (китайцы-мусульмане – непревзойденные кулинары).

Мусульмане «вписаны» в жизнь Янгона и свободно себя в нем чувствуют. Никто не мешает муэдзинам звать с минаретов народ к молитве, и многие буддисты делают своим единоверцам замечание, если они прилюдно едят в мусульманском квартале в дневное время в дни рамадана (я это сам пару раз наблюдал). Для буддистского монаха нет никаких препятствий обратиться к мусульманину, сидящему со швейной машинкой на улице, если у его сумки сломалась застежка – и бывает так, что мусульманин, из уважения к служителю религии, сделает свою работу бесплатно. Янгонским мусульманам никто не запрещает носить их традиционную одежду и совершать религиозные обряды. Кстати, я сам живу в ракхайнско-мусульманском квартале Янгона, и каждый день вижу, как буддисты и мусульмане общаются между собой, покупают что-то друг у друга и имеют общий бизнес. Между прочим, мусульмане есть в вооруженных силах Мьянмы – правда, соглашусь с тем, что до сих пор они поднимались не выше полковника.

Мусульманских сообществ в Мьянме – великое множество, и абсолютное их большинство является лояльными гражданами страны. В свою очередь абсолютное большинство буддистов нацелены на мирное сосуществование религий и культур. Больше того, власти стремятся противодействовать экстремизму во всех проявлениях, и в законах нет статьи об «оскорблениях буддизма», а есть статья об «оскорблении веры». То есть, человек в равной степени будет наказан, если он неуважительно поведет себя как в пагоде, так и в христианской церкви или в мечети. Примеры и прецеденты есть.

Экстремисты бывают в любом сообществе, как и бытовой национализм. Но нынешний всплеск буддистского экстремизма в Мьянме произошел именно после событий в штате Ракхайн в 2012 году. То есть, некоторые буддисты, глядя на своих друзей-мусульман начали подозревать в них тех же самых экстремистов, какими являются их единоверцы-рохинджа (точно так же, как после появления ИГИЛ у некоторых людей проснулась исламофобия). Но опять же: это до сих пор довольно маргинальные группы (несмотря на бытующее за рубежом мнение), и правительство достаточно жестко пресекает их деятельность, когда она выходит за рамки дозволенного.

А еще один фактор, способствующий росту экстремизма среди буддистов – это то, что за рубежом говорят практически исключительно о «саморм угнетьенном народе мира», и вообще не упоминают о примерно таком же числе граждан Мьянмы других национальностей и вероисповедений, пострадавших от рук боевиков-рохинджа. Между прочим, сейчас происходит то же самое – за криками о «страдающих рохинджа» и демонстрациями солидарности с ними никто не замечает сообщения мьянманских СМИ о том, что правительство эвакуировало более 12 тысяч людей из зоны боевых действий. То есть, это люди (ракхайнцы, индусы, бирманцы и представители других народов), у которых боевики-рохинджа сожгли деревни, убили их близких, а их самих держали в заложниках. У них берут интервью, публикуют фотографии их сожженных домов. На снимках – такие же несчастные лица, как и те, которые гуляют сегодня по Интернету с рассказами о притеснениях рохинджа. И все чаще в сообщениях мьянманских СМИ появляюбтся сообщения: «К югу от Маундо больше не осталось ракхайнских деревень... индийских деревень...» А читатели в Мьянме делают выводы, что нынешний всплеск насилия был нужен рохинджа для того, чтобы очистить от прежних жителей себе новые зоны обитания. Что они после этого думают, читая, например, о митингах в поддержку рохинджа по всему миру?

Что касается штата Ракхайн, то там, помимо рохинджа живут, например, мусульманские общины собственно бирманцев (есть и такие), пантеев (китайцев-мусульман), каманов-лучников (бывших наемников у прежних властителей этих территорий), мьейду (потомков слуг и рабов в буддистских храмах), и, наконец, «старых бенгальцев» (те, кто жил тут еще до миграции рохинджа, или те, у кого хватило смелости натурализоваться и получить гражданство, отказавшись от самоназвания «рохинджа»). Все эти мусульманские общины штата вполне мирно живут с соседями-буддистами (прежде всего, ракхайнцами – больше того, именно у ракхайнцев наиболее богатый опыт совместной жизни и мирного взаимодействия с мусульманами). И только с рохинджа в штате постоянно идут конфликты. А это лишний раз доказывает, что источник конфликта лежит совсем не в религиозной сфере. Больше того, традиционная мусульманская умма Мьянмы с большим подозрением относится к рохинджа, видит в них источник возможных бед (потому что есть такие, кто по ним начинает судить о всех мусульманах) и даже из-за их экстремизма не считает их полностью «своими».

Есть ли решение этой проблемы? Власти Мьянмы считают, что если они дрогнут и под давлением извне пойдут на какие-то уступки – это только ухудшит ситуацию (не говоря уже о политическом самоубийстве тех, кто примет такого решение, что чревато кровавой нестабильностью в стране). Военные Мьянмы и без того, считают, что гражданское правительство Аун Сан Су Чжи зашло слишком далеко, фактически вынеся этот вопрос на международный уровень и пригласив для выработки рекомендаций бывшего генсека ООН Кофи Аннана. По их мнению, именно это воодушевило террористов и привело к нынешним кровавым событиям.

Ситуация осложняется еще и тем, что на стороне рохинджа просто не с кем вести переговоры. Те активисты, которые говорят от имени рохинджа в Бангладеш, или даже в Европе, не воспринимаются властями как люди, которых кто-то будет слушаться и которые способны что-то решить в Мьянме (видимо, так оно и есть). А в самой Мьянме нет какой-то вертикали, стоящей над боевиками – там «сетевая» структура. Единственная «вертикаль», – это некое подобие координации действий против правительственных войск, которое под вывеской «Араканской армии спасения рохинджа» осуществляется людьми, прошедшими подготовку в Пакистане во главе с уроженцем Пакистана. Понятно, что такие люди по определению не могут быть партнерами мьянманского правительства на переговорах.

Поэтому вести дела силовикам и властям приходится на уровне каждой отдельной деревни, и мьянманские военные не скрывают, что договариваться приходится с позиций силы (то есть, в виде «принуждения к миру»). В те деревни рохинджа, которые подписали что-то вроде пакта о мире, сегодня завозят продовольствие и оказывают помощь в восстановлении разрушенных домов. То есть, власти Мьянмы как-то пытаются решить проблему обострившихся межнациональных отношений. Сейчас высказывается идея о том, чтобы создать возле Маундо (основного места расположения анклавов рохинджа) свободную экономическую зону, чтобы поощрить инвестиции из мусульманских стран, в результате которых безработная молодежь получила бы возможность трудоустроиться и забыла бы об оружии. Но для любого диалога нужны как минимум две стороны. Со стороны боевиков-рохинджа такой готовности разговаривать о преодолении конфликта нет – а это значит, что в урегулировании ситуации они не заинтересованы.

Беда властей Мьянмы – в их неумении противостоять массированной зарубежной пропаганде. И дело даже не совсем в том, что у буддистов нет своей «Аль-Джазиры» и что буддисты – весьма неоднородны и размыты (тот же Далай-лама осудил действия буддистов в штате Ракхайн, а российские буддисты не спешат выражать солидарность с действиями своих единоверцев в Мьянме). Дело в элементарной некомпетентности нынешнего пропагандистского аппарата «демократического» правительства Мьянмы и неумении подавать и продвигать информацию. На страницах Министерства информации и Информационного комитета Мьянмы постоянно публикуются сообщения о ситуации в штате Ракхайн, снабжаемые фотографиями. Но подаются они настолько неумело и написаны настолько бездарно, что любая районная газета покажется на их фоне шедевром журналистики. По сути, единственный, кто по мере сил эффективно и убедительно опровергает тиражируемые в международных СМИ фейковые новости и фотографии – это министр информации прежнего правительства Мьянмы Йе Тхут. Чуть ли не один на всю Мьянму!

Вот, собственно, и все, что можно сказать по поводу нынешней ситуации. Я всегда с уважением ооносился к людям, которые неравнодушны к чужой боли и стремятся защитить своих единоверцев. Но, на мой взглад, сострадание в данном случае должно проявляться к жертвам обеих сторон конфликта – в равной степени. И истина о том, что в истоках конфликта, как правило, виноваты обе стороны – она и про события в мьянманском штате Ракхайн. А поддержка исключительно одной стороны обычно ведет к новому витку конфликта.

И, пожалуй, последнее. Ко мне уже обратились несколько СМИ с просьбой дать комментарии. Я спросил журналистов – а что, в России уже повывелись люди, профессионально занимающиеся Мьянмой? Мне ответили, что они все ушли в глубокое подполье. Я спросил у одного из них, почему он не дает комментариев – он-то знает, как в штате Ракхайн обстоят дела на самом деле. Ответ был простым: «Я живу в России, и у меня тут семья». То есть, человек опасается рассказать правду, которая расходится с картиной, нарисованной в чьих-то мозгах – причем, боится он отнюдь не «злобных кровавых буддистов», а совсем других людей.