К вопросу о невозможности модернизации

На модерации Отложенный К вопросу о невозможности модернизации.

“Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе”. Эта эпиграмма английского поэта 17 века Джона Харингтона в вольном переводе С.Я.Маршака заставляет задуматься не только о превратностях судьбы, но и о том, что иногда уже само название предприятия говорит о его обречённости. Я думаю, что модернизация в применении к обществу – как раз такое безнадёжное предприятие. И когда это слово произносится с высоких трибун, авторы текстов на уровне подсознания догадываются о сомнительности такого рода планов.
Модернизация буквально значит “осовременивание”. То есть предполагается, что наша система, в целом удовлетворительно работающая, содержит отдельные элементы, отстающие от современного мирового уровня. Однако, сам факт старого происхождения какой-то идеи ещё вовсе не означает, что это старое точно хуже нового. В истории было сколько угодно модернизаций, сводившихся к варваризации, деградации и разрушению. Уж здесь-то, в России, надо быть совсем наивным, чтобы верить в исключительно поступательное движение прогресса в каждой точке пространства и в каждый момент времени.
Если человек знает, что и зачем он хочет изменить, он объясняет план своих реформ по существу, и он не нуждается в убогой аргументации типа “а в Париже все во фраках ходють”. Если же он не знает, что творит, он всегда говорит о внедрении чего-то такого, что известно только самым современным и развитым народам мира, и от чего мы, бедные и неучёные, отстали по причине своего извечного невежества.
Так что тут есть все основания выводить этимологию слова из его корня – модернизация общества означает его приведение в соответствие с модой. Можно ли догнать моду? По определению – нет, если вы не парижский кутюрье. Нужно ли пытаться? В чём-то это дело вкуса, но, по-моему – нет. Во всяком случае, это задача не для государства, а для частной инициативы людоедки Эллочки.
Человеку свойственно искать лёгких решений, так как серьёзные умственные усилия – один из самых тяжёлых видов труда. В точных науках их тоже ищут – очень здорово бывает найти решённую кем-то задачу, к которой можно свести ту, что мучает тебя прямо сейчас. Но при этом нужно хорошо понимать, что делаешь, чтобы не уподобиться школьнику, решающему задачу путём подгонки под желаемый ответ. Модернизация технических систем бывает успешной, если ясно, какие именно элементы проверенной конструкции могут быть заменены на более современные и зачем это нужно. Например, модернизация наших кораблей или ракет состояла в том, что в них заменяли электронику на более современную. Никто не вещал о модернизации, люди просто сравнивали параметры и сопоставляли затраты с ожидаемым эффектом. И ни один винтик на работающих изделиях не был отвинчен, пока всё не было обсуждено, полный комплект технической документации не был готов и перепроверен, а всё новое не было испытано на стендах и в опытных образцах.
К сожалению, в менее точных видах деятельности (вроде управления страной) люди тоже любят экономить умственный труд, пытаясь применить к своей ситуации решения, которые когда-то кто-то успешно разработал для чего-то другого. Беда здесь в том, что в этих неточных видах деятельности обычно вообще никто не понимает, что делает, и нет никакого способа доказать, что чужие решения действительно подходят к нашей ситуации хотя бы приблизительно. Никто и никогда не был способен доказать до опыта, что успешная система организации армии, науки, экономики, политики, образования, работающая в одной стране, будет эффективна или хотя бы безвредна в другой. Такие системы слишком сложны и взаимосвязаны, чтобы человек мог вот так вот запросто понимать, как они работают. Тут никто ничего не понимает, и никто ничего не может предсказать теоретически. С точки зрения физика все науки, касающиеся общественных систем, похожи на набор суеверий. О каком обществоведении или экономике можно говорить, если нет реалистичной модели элементарных звеньев общества – одного человека и его семьи? И о каком человеке можно теоретизировать, если ни один биолог не знает, как работает генетический код простейшей бактерии?
К счастью, на практике часто можно успешно использовать и то, что нам непонятно на фундаментальном уровне – например, биотехнологиями человек занимается уже многие тысячи лет, разводя скот и выращивая зерно, при этом не имея никакого представления о сложности живого. Мы используем эмпирический опыт многих поколений, добытый веками слепых случайных попыток. И за пределы этих слепых попыток человечество всё ещё не вышло во всех тех областях, где вычисления по-настоящему не работают. Тем не менее, на основе опытных данных иногда можно обнаруживать закономерности, можно пытаться их осторожно обобщать, можно пробовать в малых масштабах ставить эксперименты, можно изучать достижения чужой культуры и уяснять на этой основе возможные полезные изменения в своей. Общая логика научной мысли применима почти везде, где нужно шевелить мозгами и есть на это время. И та же самая логика говорит, что если нет доказанной воспроизводимости результата некоего действия (а в социальных науках воспроизводимости точно нет), никак нельзя быть уверенным в успехе, можно только осторожно надеяться на него. Если мы идём вслепую, то мы должны знать, что идём вслепую, и ощупывать каждый камень под ногами, а не бодро маршировать под барабаны лидирующих слепцов.
Честность учёного заключается в его правильной оценке своей вероятной ошибки. Все утверждения, не сопровождаемые оценкой степени их достоверности (впрочем, иногда подразумеваемой) - это не завершённые научные утверждения (между прочим, это касается и данного текста, у меня нет времени на доведение его до научного уровня). Так вот, прогнозы и планы действий большинства государственных органов в мире – ненаучны. И поэтому безвредны они лишь в том случае, если достаточно осторожны.
Смелые же планы модернизации всегда состоят в готовности скопировать иностранную систему целиком, почти ничего в ней не меняя. Результат выполнения такого плана всегда ужасен, хотя потомки могут и не понимать этого из-за избирательности исторической памяти, сохраняемой именно выжившими, причём часто - получившими выгоду от общей катастрофы.
Так, нет свидетельств того, что реформы Петра I были в целом хоть сколько-нибудь полезны. Всё реально полезное делалось и до него и независимо от него, включая избирательное усвоение европейских достижений. И пушки лили, и заводы строили, и полки огневого боя и “иностранного строя” формировали, и детей учили ещё при отце Петра. Петровы же творенья - это модные трюки вроде создания великого морского флота для сухопутной сверхдержавы, строительства новой столицы на болоте, бритья бород купцам, превращения сексуального разврата Просвещения в государственную политику и преучивание дворян в немцев. Цена этой модернизации известна – от четверти до половины народа, сгинувшего на великих стройках, в побегах со строек и на каторгах за побег. Плюс разрыв народа на две нации, говорящие на разных языках. Полтавская победа? Добыта исключительно на суше пушками и полками, которые формировались и без Петра, причём и пушек, и полков у России было бы в несколько раз больше, если бы не фантастические затраты на флот. Это была смелая модернизация страны по последней шведской моде во всём её безумии.
Потом до конца восемнадцатого века Россия доводила абсолютизм монархии до модного французского уровня, после чего весь девятнадцатый век развивала революционные силы для свержения полученной монархии в соответствии с теперь уже самой наираспоследнейшей французской же модой. Англичане пропустили и то, и друге, а флот строили не по моде, а по причине своего островного положения. До сих пор живут, бедняги, при своей отсталой монархии и обожают всё, что связано со “старой доброй Англией”.
Во всех таких случаях модернизаторы возмещают своё непонимание существа вопроса простодушной и фанатической уверенностью, что раз где-то “это” работает, оно же будет работать и у нас, если выполнить копирование достаточно точно и полно. Но с началом процесса в девяти из десяти случаев оказывается, что для полного копирования есть серьёзные препятствия, обусловленные местной спецификой. И тогда у модернизаторов возникает острое желание ради целостности внедряемой системы (смысл которой они не понимают, поскольку она сложная и чужая), сломать сопротивление любой ценой, и даже - разгромить свою собственную систему. Раз лидеры европейского Просвещения 18 века брили лица и открыто соблазняли девиц, нужно было и русских заставить брить бороды и блудить – и только тогда получится правильный морской флот, как у передовых наций. Такая вот логика традиционной русской безбашенной модернизации.
Общественные системы не являются простыми механическими конструкциями, которые можно копировать, не понимая смысла каждого винтика (хотя и тут лучше всё же понимать). Они гораздо больше похожи на генетический код живого существа, который создаётся не логикой и волей одного, а многовековым потоком попыток и ошибок миллионов особей, и потому содержит гораздо больше информации, чем может осознать кто-то один. Поступательное развитие общества возможно только путём поштучного испытания новых элементов, их изучения и отбора, усвоения полезного и складирования неподходящего для возможного пересмотра в будущем. В рамках этой аналогии с живым существом цельные системы чужого общества могут служить только пищей для переваривания, но ни в коем случае не как орган для трансплантации.
В нашем веке у модернизаторов вырван из рук один важный аргумент – чья-либо монополия на доступ к “последней моде” убита раз и навсегда информационной революцией Интернета. Кстати, никто особо не надрывался с его внедрением – сам пришёл, спасибо, что не помешали. Сейчас все граждане любой страны всё знают не хуже кого угодно в мире, а что не знают – узнают через тридцать секунд. Проблема состоит не в доступе к передовой информации, проблема - в её понимании и применении. Когда информации избыток, нужна её осмысленная селекция воспринимающим сознанием, иначе она превращается в хаотический шум, на фоне которого внимание привлекают только самые шумные явления.
В нашем веке любой стране нужна не её модернизация через обезьянье копирование чужих систем, а выстраивание своей системы понимания, отбора и высасывания полезного из мирового потока информации, из своего прошлого и настоящего, из чужих систем, в том числе - из враждебных и погибших культур. Для этого нужно выстраивать свою систему культивирования интеллекта, состоящую из образования и науки, обязательно включающую фундаментальную науку с её специальным слоем людей, развращённых свободой любопытства, свободой говорить, что думаешь, и свободой думать самостоятельно вопреки любому авторитетному мнению. Эти люди могут быть и не самыми умными в обществе (ум вообще – понятие ненаучное), но они точно – самые независимые в своих суждениях, поскольку привыкли отвечать не за результат, а за его правдивость. А независимая экспертиза идей и является той точкой, в которой сейчас происходит рост будущего – это и есть та пищеварительная система общественного сознания, которая переваривает входящий информационный шум в полезные для своей культуры питательные элементы. Для страны не слишком важно, свои это идеи или заёмные (в современном мире 99% идей – заёмные). Но их оценка, фильтрация и отбор невозможны без собственной сильной и авторитетной фундаментальной науки – единственной системы отличения правды от лжи в этом лживом мире.
Когда власть самонадеянно берёт на себя функции такой экспертизы и планирует очередную смелую и модную модернизацию, правильнее всего пожелать ей на этом пути быстрого и не слишком дорогого провала. Может, тогда общество сделает хотя бы ещё один слепой шаг к пониманию того, с какого конца нужно вытягивать эту цепочку.

Доктор физико-математических наук,
сотрудник Объединённого Института Ядерных Исследований (Дубна) Д.Т. Мадигожин