Вспомнилось...

Читая комментарии к моим постам – «История одного стихотворения Евтушенко» (http://maxpark.com/community/1851/content/5763156) и «Надо ли нам ворошить прошлое» (http://maxpark.com/community/6798/content/5767676), бросается в глаза, как разделено наше общество, к восприятию прошлого нашей страны. Одна часть просто считает, что такого не было и быть не могло или, по крайней мере, сердится, что не надо вспоминать страницы истории, описывающие печальные факты из неё. Другая часть, наоборот впадает в разоблачительный экстаз, сравнивая жизнь в СССР с большим концлагерем. К счастью, есть и те, кто старается смотреть на прошлое по возможности объективно, отмечая и ошибки (иногда чудовищные), и достижения, которыми можно и нужно гордиться.

Вот для них мне и хочется повспоминать еще немножко о том непростом времени.

Наша семья во время войны жила очень далеко от линии фронта. Отца во второй половине 30-х направили на работу в Якутск, на кожевенный комбинат. Там он работал сперва мастером, а потом директором. Завод имел оборонное значение, главной продукцией во время войны были сапоги, солдатские и офицерские. Жили мы рядом с заводом, и воздух, и в доме и на улице, был пропитан запахом, шедшим из чанов, в которых шла технологическая обработка кож. Первый раз я увидел инвалида войны на тележке, когда отец взял меня с собой на празднование 3-ей годовщины Победы в 1948 году. Празднование проходило на стадионе, куда стекались люди со всех сторон. Помню, что спросил у отца, как может человек жить совсем без ног. – Герои, вернувшиеся с войны, могут всё, - ответил отец. В 52-ом мы переехали из Якутска в Иркутск. Сейчас трудно себе представить квартиру без ванной комнаты, а тогда, квартиры с ванными комнатами были большой редкостью. По этой причине, каждую неделю мы ходили в баню. Бань, поблизости не было и мы ездили на автобусе в баню, неподалеку от моста через Ангару, на улице Чкалова. При бане был киоск, торговавший пивом, тоже тогда большая редкость, и вот около этого киоска, почти всегда, можно было увидеть инвалидов-колясочников.

Они были слегка захмелевшими от пива, дымили самокрутками с самосадом. Двое из них были там постоянными посетителями, которых я особенно хорошо запомнил. Они были настоящими артистами. Один, в солдатской гимнастерке, с несколькими медалями, видимо и до своего ужасного ранения, с последующей ампутацией ног, был невысокого роста и очень щупленьким, да и лицо его, казалось совсем мальчишечьим.  Его товарищ, наоборот, был очень мощным мужчиной, с пышной курчавой шевелюрой, с густыми черными усами. Время от времени, публика, собравшаяся у киоска, обращаясь к ним, просила, - Вани, спойте нам! Вани, не кочевряжились. Щуплый затягивал удивительно чистым и сильным тенором, одну из трех-четырех песен из своего репертуара. Усатый доставал из нагрудного кармана немецкую трофейную губную гармошку и аккомпанировал. Первой песней всегда была «Я был батальонный разведчик». Как только щуплый запевал, все разговоры вокруг, как по команде стихали, а когда песня заканчивалась, слушающие вытирали проступившие слезы и в тишине только звенели монеты, сыпавшиеся в танкистскую фуражку щуплого…

Я был батальонный разведчик,
А он – писаришка штабной.
Я был за Россию ответчик,
А он спал с моёю женой.
Ой, Клава, родимая Клава,
Ужели судьбой суждено,
Чтоб ты променяла, шалава,
Орла на такое говно?
Забыла красавца мужчину,
Позорила нашу кровать…
А мне от Москвы до Берлина
Все время по трупам шагать.
Шагал, а порой в лазарете
В обнимку со смертью лежал.
И плакали сёстры, как дети,
Ланцет у хирурга дрожал.
Дрожал, а сосед мой – рубака,
Полковник и дважды герой,
Он плакал, накрывшись рубахой,
Тяжелой слезой фронтовой.
Гвардейской слезой фронтовою 
 Стрелковый рыдал батальон,
Когда я геройской звездою
От маршала был награжден.
А вскоре вручили протёзы
И тотчас отправили в тыл.
Красивые крупные слёзы
Кондитер на литер пролил.
Пролил, прослезился, собака,
А всё же сорвал четвертак!
Не выдержал, сам я заплакал,
Ну, думаю, мать вашу так!
Грабители, сволочи тыла,
Как терпит вас наша земля?
Я понял, что многим могила
Придет от мово костыля.
Домой я, как пуля, ворвался,
И бросился Клаву лобзать.
Я телом жены наслаждался,
Протёз положил под кровать.
Болит мой осколок железа
И режет пузырь мочевой 

Полез под кровать за протезом,
А там писаришка штабной.
Штабного я бил в белы груди,
Сшибая с грудей ордена.
Ой, люди! Ой, русские люди!
Родная моя сторона!
Жену-то я, братцы, так сильно любил,
Протез на нее не поднялся.
Ее костылем я маненько побил
И с нею навек распрощался.
С тех пор предо мною всё время она,
Красивые карие очи,
Налейте, налейте стакан мне вина,
Рассказывать нет дальше мочи.
Налейте, налейте скорей мне вина,
Тоска меня смертная гложет.
Копейкой своей поддержите меня,
Подайте, друзья, кто сколь может. 

 

Интересно, что я, как и все остальные тогда думал, что эта пронзительная щемящая песня, продукт общего народного творчества и только прочитав прекрасную книгу Льва Аннинского «Барды» (которую всем очень рекомендую прочитать), узнал, что у неё есть автор, причем даже не один, а сразу трое.

Они и оказались прародителями авторской, бардовской песни, эстафету которой подхватили потом Визбор, Окуджава, Высоцкий, и еще многие замечательные песенники.

Вся эта троица была знакома еще со школы, поскольку жили все рядом в Чистом переулке Москвы. Алексей Охрименко, Сергей Кристи и Владимир Шейберг.

Из статьи Льва Алабина

«Алексей Петрович Охрименко родился в Рождественский сочельник 1923 года в Москве. В школе скрестились судьбы будущей тройки авторов – Алексея Охрименко, Сергея Кристи и Владимира Шрейберга. До войны вместе с Кристи успел поработать актёром в Театре Советской Армии. В 1942 году ушёл на фронт, в 1943-м на госпитальной койке в Шуе приступил к сочинению своей первой песни «Донна Лаура». После выписки снова воевал, снова был ранен, затем переброшен с германского фронта на японский.

Алексей Охрименко

Вернувшись с войны, три друга стали собираться на Арбате в Чистом переулке, где они все и жили. И однажды Сергей Кристи принёс на встречу начало песни и предложил вместе написать продолжение. Это была песня о незаконнорождённом сыне Льва Толстого. Но после короткого спора решили написать о самом Льве Толстом, но в таком же юмористическом духе «вагонной песни». Так и началось это творческое содружество. В доме у Шрейберга были пианино и аккордеон, Охрименко приходил с гитарой. Так что музыкальное сопровождение получалось довольно богатое. Они сочинили потом и сами о себе песню:

Есть в Москве переулочек Чистый,
домик десять, квартирочка два,
кордеончик там есть голосистый,
пианино и радива.
Несмотря на мольбы и протесты,
собирались там трое друзей,
имена их должны быть известны:
се Владимир, Сергей, Алексей.

Дом 10 – это адрес, по всей видимости, Шрейберга. Охрименко живёт рядом – дом 6. Лев Аннинский раскопал: «Отец журналиста, Фёдор Охрименко, в 1919 году был принят в «Правду» на роль поэта-переводчика и получил «одежду, квартиру и продовольствие» по личной записке товарища Ленина… «большую, в тридцать метров, комнату с балконом в доме 6 по Чистому переулку».

Вскоре компания разрослась. Среди завсегдатаев был, например, Эрнст Неизвестный, тогда студент МГУ (ему, кстати, посвящена одна песня), журналист Аркадий Разгон. Появились слушатели, жаждавшие всё новых весёлых песен. Окрылённые успехом, стали сочинять дальше.

Втроём написали пять песен: «Толстой», «Отелло», «Гамлет», «Батальонный разведчик», «Коварство и любовь». Потом, когда компания распалась, Охрименко продолжал писать уже один: «Михайло Ломоносов», «Муций Сцевола», «Беранже», «Сосудик», «Реквием», многие другие.

Хотели по аналогии с Козьмой Прутковым взять один общий псевдоним, чтобы уже навсегда дать ответ на вопрос: «Кто автор?» Как-то увидели вывеску «Ремонт тростей, зонтов, чемоданов» и решили назваться Тростей Зонтов. Однако подписываться было негде, смешно было и думать, что произведения, так подписанные, можно опубликовать. Потом с удивлением узнали, что песни подхватили. И они навеки остались не только без псевдонима, но и вовсе безымянными.

Евгений Евтушенко в стихотворении «Мои университеты» пишет:

Больше, чем у Толстого,
учился я с детства толково
у слепцов, по вагонам хрипевших
про графа Толстого…

Часто можно видеть автором музыки этих песен фамилию – Владимир Шрейберг. Это действительно так. Он подбирал мелодию по стихотворному размеру, иногда компилировал, и в песнях слышались мелодии хорошо известных песен. Например, в «Батальонном разведчике»: «С тех пор предо мною все время она, красивые карие очи» – как говорил мне Алексей Петрович, – перифраз строк песни «Когда я на почте служил ямщиком». В музыкальных аранжировках иногда помогал Виталий Гевиксман, ставший позднее профессиональным композитором. Владимир Фёдорович Шрейберг (1924–1975) по окончании ВГИКа работал сценаристом научно-популярного кино.

Исполнять песни было поручено Охрименко: «А в качестве исполнителя обычно приходилось выступать мне, поскольку мои скромные вокальные данные были чуть выше, чем у моих друзей, которые могли ограничиться лишь речитативом».

Творческое содружество трёх авторов продолжалось недолго, примерно с 1947 по 1953 год, то есть до отъезда С. Кристи.

С 1953 года Сергей Михайлович Кристи (1921–1986) жил в подмосковном Воскресенске. Почти до конца жизни проработал в районной газете «Коммунист». Любителям краеведения известен как автор объёмного очерка по истории Воскресенского края. За публикации, посвящённые судьбам соратников Мусы Джалиля, удостоен премии Союза журналистов СССР (1970).

Кристи происходил из известного и влиятельного в России аристократического рода. Однако отец его был видным революционером, находившимся в политэмиграции вместе с А.В. Луначарским, а затем в 1928–1937 годах руководил Третьяковской галереей.»

Вот вспомнилось...