Летопись государственной гнили

На модерации Отложенный http://vdesyatku.biz

Если б захотеть одним словом выразить, что делается в России, то следует сказать: воруют.
Н.Карамзин

Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.
М.Салтыков-Щедрин

Коней на переправе не меняют, а ослов можно и нужно менять.
Александр Лебедь

375 лет назад, в 1635 году, в городе Хлынове, как тогда именовалась Вятка, произошло восстание против вымогательства взяток воеводами. Обозреватель "Власти" Евгений Жирнов исследовал разнообразные способы борьбы с чиновничьей коррупцией, которые применялись в России за прошедшие с тех пор столетия.

"Явившись на воеводство, стал требовать даней"

Смена воеводы в Хлынове, проходившая в конце осени — начале зимы 1635 года, казалось бы, не должна была вызвать никаких осложнений. Прежний глава местной власти Василий Чевкин и его, говоря современным языком, заместитель, подьячий Одинцов готовили дела к сдаче, а новый воевода Григорий Волынской, принимая бумаги, вникал в особенности бытия города и окружавших его уездов. По этому случаю в городе находились все уездные старосты и их помощники, отвечавшие за денежные сборы,— целовальники. С ними служилый человек Матвей Рябинин сверял правильность денежных расчетов, которые велись в предыдущее воеводство. А если в ходе ревизии обнаруживались недоимки, оговаривал способы их взыскания.

Сбор городских и уездных старост и целовальников был и еще одной непременной в подобных случаях необходимостью. По неписаному, но соблюдавшемуся по всей Руси правилу, новый воевода при вступлении в должность объявлял, какие подношения и в каких размерах хотел бы получать. Как оказалось, Григорий Волынской скромностью не отличался. Московский архивариус Николай Оглоблин, в конце XIX века нашедший в архиве Министерства юстиции свидетельства о хлыновских беспорядках, писал:

"Явившись на воеводство, Волынской, следуя примеру своей братии, московских воевод, стал требовать у посадских и земских людей обычных даней, шедших с города и уезда на "кормление" воевод. Он потребовал себе так называемого "въезжего" 500 р., "посошного хлеба", "празнишных денег", "всядневных харчей", "пивных вар" и "винных браг", "конского корму", дров и пр., и пр.".

Чтобы представить себе, о каких суммах шла речь, достаточно сказать, что самые состоятельные горожане не без труда платили в год ежегодный оброк в размере двух рублей. А те, кто победнее, с немалым трудом собирали для казны рубль.

Требование Волынского выглядело чрезмерным и на фоне того, сколько запрашивало в качестве "въезжих" по случаю вступления в должность подавляющее большинство его коллег. Воеводы в Слободе и Шестакове, как свидетельствовали относящиеся к тому же времени розыскные дела об их злоупотреблениях, брали по 300 руб. А предшественник Волынского воевода Чевкин получил 400 руб.

Еще одной неписаной традицией мздоимцев той эпохи было ведение переговоров с населением — "миром" — в лице старост и целовальников не напрямую, а через посредников. Для этого при воеводском дворе состоял хлыновский житель Данило Калсин, именовавшийся прочими горожанами ябедником. Он объявил старостам запрошенные новым воеводой суммы и еще до получения их ответа уверил Волынского в том, что посадские и уездные люди непременно заплатят. Однако старосты и подавляющее большинство горожан платить непомерную взятку не собирались. Как не собирались давать и самому Калсину его обычную мзду за посреднические хлопоты.

Возможно, причиной необычного поведения обитателей Хлынова и его окрестностей стали обрушившиеся на них в предыдущие годы невзгоды. В июне 1632 года в городе произошел опустошительный пожар, во время которого сгорело 4 церкви и 317 посадских дворов. Большой ущерб нанес огонь и главному царскому источнику доходов — хлыновским кабакам, где обратились в пепел не только постройки двух питейных заведений, но и значительные запасы сырья для производства спиртного и, если верить челобитной кабацкого старосты, немалое количество только что купленных дров. Царь Михаил Федорович Романов вместо сочувствия и помощи приказал воеводе Чевкину взыскать весь убыток с кабацких старост — за нерадивое отношение к делу. А прочий ущерб от пожара хлыновские жители продолжали покрывать и три года спустя. Так что 500 руб. для нового воеводы, видимо, показались им непосильной платой.

"Хотел нагло продолжать свою ложь"

Старосты и поддерживающие их горожане сделали попытку поторговаться. Но выступавший от имени нового воеводы Калсин объявил, что Волынской — человек очень знатного рода и меньше 500 руб. никак взять не может. Старосты промолчали, но и вносить деньги не стали. Время шло, и Григорий Волынской начал терять терпение. Он потребовал привести в свою канцелярию — съезжую избу — несговорчивых старост. Но вместе с ними на встречу с воеводой явилось немалое количество горожан.

"Кроме Перетолчина, Вшивцова и других старост,— писал архивист Оглоблин,— народу собралось около избы более 200 человек. Все они вели себя очень чинно: никакого "насильства мы не видали" от них, показывали впоследствии на "сыске" подьячие. Воевода вышел к народу и, обратясь к старостам, спокойно стал "просить у них въезжего и кормового, и посошного хлеба"... Спокойный и даже просительный тон воеводы придал смелости миру, и Перетолчин, выступив вперед, обратился к Волынскому с прямым вопросом: "Почему тебе давать въезжее и корм и посошной хлеб?" — "По государеву наказу..." — солгал Волынской. "А прикажи вычитать миру государев наказ",— настаивал Перетолчин. Воевода повернулся и ушел в съезжую избу, откуда через несколько минут выслал подьячего Петра Агеева действительно с "воеводским наказом" в руках. Трудно допустить, чтобы воевода не знал своего "наказа" и не сознавал своей лжи, когда делал ссылку на этот документ!.. Что же дало ему такую нахальную смелость — позволить "вычесть" народу наказ, в котором, он знал, ни слова нет о "въезжемъ"? Скорее всего, следует допустить, что Волынской просто хотел нагло продолжать свою ложь и дальше: возможно, что он приказал подьячему Агееву вставить в наказ прибавку о "въезжем" и проч. Не успел еще Агеев развернуть столбец, на котором был написан государев наказ, как Перетолчин остановил его и потребовал, чтобы наказ читал их "земской дьячек" Петр Руской... Агееву ничего не оставалось делать, как передать наказ Рускому. Долго вычитывал Руской длинный государев наказ Волынскому, а когда все было прочтено, мир вполне убедился, что ни о "въезжем", ни о "посошном хлебе", ни о других данях воеводе в наказе ничего не написано".

Старосты с соратниками, сознавая свою правоту, после этого спокойно разошлись. А воевода решил все-таки получить "въезжие". По его приказу приставы потащили в съезжую избу земских целовальников, где с них обычным тогда "правежом", с помощью битья, попытались получить требуемые Волынским деньги. Однако старосты своих помощников в обиду не дали и, явившись к воеводе, твердо попросили их отпустить. Когда же Григорий Волынской вновь дал слабину и отпустил задержанных, старосты сделали следующий ход. Ведь если никаких слов о "въезжих" не было в новом воеводском наказе, откуда им было взяться в наказе старого воеводы Чевкина и его помощника Одинцова?

"Явившись к Чевкину,— сообщал Николай Оглоблин,— старосты "прошали" у него "своих земских възжих денег 400 рублев, что они не по государеву указу доправили себе на земских людях"... Чевкин беспрекословно отдал старостам 200 рублей, а об остальных сказал, что их взял Одинцов. Воевода был рад, что отделался так дешево и что старосты не потребовали большего... От Чевкина толпа направилась ко двору Одинцова. Самого подьячего не было дома (или он скрылся), но жена его тотчас вынесла 200 рублей и отдала старостам".

Следующей точкой, где старосты и их соратники решили получить назад неправедно взятые с них деньги, была изба служилого человека Матвея Рябинина. Тот в ходе ревизии старых расчетов с казной насчитал за старостами долгов 300 руб. и получил эти недоимки. Однако теперь народ решил, что его и здесь обманули, а Рябинин взял деньги себе. Подтверждением опасений оказалось то, что в избе у Рябинина сидел "ябедник" Калсин, против которого после разоблачения воеводского обмана был настроен весь Хлынов.

Опасаясь расправы, Рябинин и Калсин бросились бежать и, благодаря тому что охрана задержала толпу, смогли добраться до собора, где шла служба и где находился Григорий Волынской. Но воевода, несмотря на мольбы, не стал защищать их и ушел восвояси. А оба беглеца решили спрятаться в храме. Они, видимо, полагали, что православные не станут осквернять дом божий насилием и убийством, но просчитались.

Один из церковных сторожей запер храм снаружи, а ключи бросил внутрь, полагая, что толпа не станет ломать дверей собора. Однако народ к тому моменту распалился настолько, что были выломаны не только входные врата, но и все запертые двери внутри собора. После первого обыска горожане нашли Рябинина и потащили его под арест. А при следующем обходе под образами нашли прятавшегося Калсина. Ни бить, ни убивать в храме его действительно не стали. Толпа дала себе волю после того, как "ябедника" выволокли на площадь. Его долго били, а затем, вытащив из города, еще живого сбросили с моста в ров, где он и умер.

Расправой с "ябедником" активная часть бунта и завершилась. Служилый человек Рябинин, просидев под арестом у старост три дня, сдался и приказал жене принести требуемые народом 300 руб., после чего был отпущен целым и невредимым восвояси.

Но самой замечательной деталью хлыновского антикоррупционного бунта оказалось поведение воеводы Волынского. Имея значительное число ратников и вооружения, он заперся вместе с ними и не показывался на улицах до тех пор, пока народ окончательно не успокоился.

Последним эпизодом бунта стало задержание в пригороде Хлынова Котельниче бывшего воеводы Чевкина и его соратника Одинцова, отправлявшихся в Москву. Они забыли отдать котельническим жителям "платежные памяти" о том, сколько те заплатили за время их правления разных податей. А без этих бумаг казна могла потребовать заплатить опять. Поэтому Чевкина и Одинцова ласково попросили погостить в пригороде, а их человек отправился обратно в Хлынов за якобы забытыми "памятями". Пять дней спустя бумаги были доставлены, а чиновники продолжили путь в столицу, где рассказали о заговоре старост против царя и страшном хлыновском бунте.

Как водится, на место происшествия отправилась для сыска по делу команда во главе с князем Иваном Дашковым и дьяком Дмитрием Карповым. Двигалась следственная бригада неспешно и прибыла в Хлынов только в августе 1636 года. Во время допросов немалая часть горожан утверждала, что ничего не слышала и не видела. А та картина, которую в итоге удалось составить, показывала, что никакого зловещего заговора не было. Так что, видимо, лишь самых активных участников бунта отослали в города, еще более отдаленные от Москвы, чем Хлынов.

К тому времени жители города и уездов успокоились окончательно и, судя по тому, что те же сыщики начали следствие о злоупотреблениях и мздоимстве воеводы Григория Волынского, начали давать ему взятки. Ведь так поступали все вокруг. А те, кто не хотел или не мог платить, чаще всего не бунтовали, а убегали в новые места. Как показало еще одно следствие князя Дашкова и дьяка Карпова, проходившее чуть позднее, в 1637 году, некоторые сибирские города из-за вымогательства воевод, сажавших неплательщиков на цепь, попросту обезлюдели.

Но главное заключалось в том, что за попытку незаконного вымогательства "въезжих", вызвавшую бунт, воевода Волынской никакого наказания не понес.

"Воеводы продолжают питаться от должности"

Ничего удивительного в том, что суровое наказание обошло и самого воеводу и его противников, на самом деле не было. Вся местная власть на Руси испокон веков кормилась с опекаемых ею людей, и на этом строилась вся русская жизнь. Известный русский юрист Валериан Ширяев в 1916 году в своем обширном труде о российском взяточничестве писал:

"Наместники и волостели Московского государства и подчиненные им органы, отправляя службу на государя, получали содержание натурой с управляемого ими населения, или в виде периодических сборов, или же в виде пошлин за выполнение тех или других действий служебного характера. Система кормления открывала широкий простор для всякого рода злоупотреблений и прежде всего для притеснения населения поборами. Размер кормов, порядок их взимания устанавливался обычаем".

Но одновременно в Московском царстве предпринимались попытки хоть как-то обуздать аппетиты наместников и защитить от их поборов народ:

"Для ограждения населения от излишних сборов,— писал Ширяев,— обычай облекался в писаную форму в грамотах наместничьего управления. Уставные грамоты наместничьего управления были не столько инструкциями центрального правительства для местных агентов власти, сколько актами ограждения населения от злоупотреблений должностных лиц... Грамоты перечисляют с достаточной подробностью, когда, за что и в каком размере может брать себе кормы наместник. Выход из указанных границ: "а через сю мою грамоту кто что на них возьмет или чем изобидит" — влек невыгодные для нарушителя последствия: "быти тому от меня, от великого князя, в казни". Содержание и характер многочисленных дошедших до нас уставных грамот наместничьего управления довольно однообразны: они различаются между собою лишь частностями".

Проблема заключалась в одном: чтобы великий князь привел свои угрозы в исполнение, требовалось написать ему челобитную, а последствия этого были непредсказуемы. Воеводу-мздоимца могли действительно отозвать и казнить. Но могло и начаться долгое следствие или еще более долгий суд, где сторонам предстояло доказывать свою правоту.

В целом, однако, система считалась вполне приемлемой, и позднее, в конце XV века, ограничительные положения из грамот перешли в "Судебник" великого князя Ивана III. Но ситуация со злоупотреблениями и взяточничеством ничуть не изменилась. В том же труде Ширяев писал:

"Наместников и волостелей, о которых говорили грамоты и Судебники, сменили органы выборного земского самоуправления и затем в XVII веке воеводы, но эти реформы в организации внутреннего управления не сократили злоупотреблений. Казалось, вся система московского управления питала злоупотребления должностных лиц и способствовала их развитию. Хотя в XVII в. кормленщики существуют только в виде исключения, но в действительности воеводы XVII в. продолжают по-прежнему питаться от должности. Центральному правительству это не только известно, но оно само считается с доходностью должности при ее замещении".

Кроме того, крайне медленная доставка корреспонденции мешала наладить реальное управление местными властями. Поэтому в наказах воеводам приходилось делать оговорки, дававшие им простор для самостоятельного принятия решений, но одновременно и для мздоимства:

"Злоупотребления органов власти,— утверждал Ширяев,— были многочисленны и разнообразны. Они чинились и за счет местного населения, и за счет интересов государства; выбор способа наживы зависел от личного вкуса и усмотрения воевод. Наказы воеводам давали в этом отношении большой простор, так как наряду со строгими предписаниями держаться точно данной инструкции центральное правительство считалось заранее с возможностью отступления от требований наказа: "Буде в сих вышеписанных статьях что явится в нынешнему делу и времени ко исправлению несогласно, и чего будет делать немочно и казне убыточно, а всякого чина людям тягостно, и воеводам со товарищи в тех статьях чинить по своему правому рассмотрению, как бы казне было прибыльнее, и людям не в разорение, без всякого пристрастия, памятуя страх Божий и крестное целование". Одни из воевод пользовались своим властным положением, чтобы кормиться сытно за счет местного населения. Другие предпочитали жить с населением в мире и за щедрые подношения освобождать его от несения государственного тягла. Но бывали случаи одновременного пользования тем и другим способом, т. е. утеснения населения и одновременного обмана центрального правительства".

"Решили его, воеводу, убить"

В такой непростой ситуации царский двор мог сдерживать мздоимство единственным способом — дать жителям городов и сел возможность жаловаться на злоупотребления воевод, причем подходить к подобным жалобам со всей возможной серьезностью. Однако, как отмечали историки, до тех пор пока воевода кормился, не злоупотребляя до крайности властью, как простые, так и богатые — "большие" люди предпочитали отмалчиваться и терпеть. Следствие могло длиться годами, а воевода за это время мог доставить много неприятностей. Так что гораздо удобнее и безопаснее было писать челобитные на воеводу после окончания его службы. Тогда он попадал в руки мздоимцев-следователей и обиженные им жители получали если не материальное, то моральное удовлетворение, зная, что ему приходится отдавать нажитые за их счет богатства.

Иногда народным представителям все-таки удавалось затеять судебное дело и во время службы воеводы. Но выиграть суд не получалось почти ни у кого: в лучшем случае дело сводилось к примирению сторон. А в некоторых случаях, как это случилось в Сольвычегодске в 1636 году, терпение людей кончалось раньше, чем начинался суд, и события приобретали неожиданный характер.

"Сольвычегодский воевода Ф. Головачев,— писал историк Михаил Богословский,— жаловался в Москву, что посадские люди по наущению видной местной посадской семьи Гогуниных с земским старостою и целовальниками во главе 12 февраля 1636 г. составили заговор на его жизнь, решили его, воеводу, убить, а занимаемый им двор сжечь, оформив это решение будто бы составлением официального акта, "одинашной записи", которую скрепили своими руками. Для исполнения замысла заговорщики наняли 60 человек разного сброда, "посадских безместных людей, ярыжек". 13 февраля после обедни, писал воевода, ударили у Климента Чудотворца во все колокола в набат, и нанятые посадские люди пришли к воеводскому двору "с луки, с пищали и с ослопы, и с каменьем, и с бревны, и с соломою, и с огнем, и с топоры и у двора ворота выломили", двор зажгли, воеводу взяли в плен, а имущество его все пограбили и разнесли".

Как писал Богословский, по жалобе воеводы Головачева началось расследование:

"Один из очевидцев происшествия давал о нем на допросе изобразительное показание. Действительно, "у Соли Вычегодской мирские люди в колокол били", и его, свидетеля, взяли с собой Андрей да Петр Строгановы и привели к воеводе Федору Головачеву на двор, "и у него де, у Федора, на дворе у ворот и за вороты многие люди шумят и вопят на него, на Федора, а иные меж себя, и Федора иные многие лают, а иные де безумные люди хотят его, Федора, и убить"".

Нападавшие выдвинули встречные претензии:

"Со своей стороны сольвычегодский всеуездный мир представлял дело в другом свете. Воевода, жаловался мир, государевых грамот не слушал, миру чинил великие насильства и весь Сольвычегодский уезд запустошил; в 1635 г. при въезде своем на управление взял с мира 430 руб.".

Особенно возмущало сольвычегодцев вмешательство воеводы в распределение выгодных должностей в городе и уезде, которые должны были замещаться по очереди и с помощью выборов:

"Он вмешивался в земские выборы, сам назначал выборных к разным казенным службам, не соображаясь с мировой очередью, приказывая мирским людям прикладывать к таким выборам руки насильно в съезжей избе, грозя батогом, и брал с таких выборных откупного рублей по 5 и больше. Посадского целовальника, отказавшегося подписать счетный список, потому что находил его неправильно составленным, "убил на правеже и ноги ему переломал"".

Кроме того, как писали представители народа, Головачев просто и бесхитростно обкрадывал казну:

"При отправке в Москву данных и оброчных денег взимал в свою пользу по 3 деньги с рубля; брал себе насильно деньги за дрова, за лучину и за сено, хотя земский староста доставлял ему эти припасы в натуре. Ежедневно брал себе у старосты "повседневные многие харчи во весь год хлебом, и калачами, и рыбою, и живыми быками", приказывая старосте харчи эти в расходные книги расписывать на проезжавших через Сольвычегодск сибирских воевод; учредил у себя на дворе пивные вари, для которых солод и хмель требовал у мира, и т. д.".

Выяснить, кто прав, а кто виноват, следствие не смогло, и за дело, как писал Богословский, взялся суд:

"Возник процесс между воеводою Ф. Головачевым и сольвычегодским всеуездным миром. Головачев предъявил к миру иск о разграбленном скарбе, список которого он приложил к челобитной. Мир представил со своей стороны длинный список воеводских злоупотреблений. В старину процессы наместников и волостелей с мирами, если не заканчивались мировой сделкой, решались иногда судебным поединком — дракой между наместниками и уполномоченными земских миров. И в этом процессе после того, как попытка Ф. Головачева помириться с сольвычегодцами на 400 рублях, которые он им предлагал, не увенчалась успехом, обе стороны обратились в приказ с просьбой решить дело ордалией, пыткой. Ф. Головачев предлагал пытать представителя сольвычегодцев П. Гогунина в грабеже и покушении на убийство, обещая заплатить ему за бесчестье и увечье, если не допытается, а П. Гогунин со своей стороны просил дать на пытку Ф. Головачева в поклепе. Дело докладывалось государю, который указал о злоупотреблениях Головачева произвести на месте большой повальный обыск".

Однако попытка сделать спасение страдающих от вымогательства делом самих страдающих, успехом не увенчалась и привела к росту числа антикоррупционных бунтов. После вступления на престол царя Алексея Михайловича подобные события произошли в том же Сольвычегодске, Великом Устюге и других городах. Возможно, поэтому в Уложении Алексея Михайловича 1649 года появились пункты, описывавшие чиновничьи преступления и наказания за них. Но, как отмечали историки, если за неправомочный суд и вынесение судебного решения за взятку там предусматривалось наказание, то о взятках за исполнение (или неисполнение) обязанностей там ничего не говорилось.

Так что мздоимцев продолжали наказывать в индивидуальном порядке, по царским указам. В 1654 году, к примеру, наказали двух высокопоставленных взяточников — князя Александра Кропоткина и дьяка Семенова. Первый взял 150 руб. за разрешение дела жителей города Горохова, которые, вопреки царскому указу, не хотели становиться купцами — вступать в гостиную сотню. А второй за помощь в том же деле получил бочку вина, а затем потребовал еще 30 руб. Хотя виновные, как говорилось в указе, заслуживали смертной казни, их повелено было бить кнутом.

Но назначение наказания за то, что еще недавно считалось обыденным делом, не изменило ровным счетом ничего. Записи уездных и прочих старост, которые вели строгий учет общественным деньгам, потраченным на подношения и взятки воеводам, свидетельствовали о том, что в начале самостоятельного правления царя Петра I не менялось абсолютно ничего. Староста Тотемского уезда, к примеру, в 1691 году записывал: "Декабря в 1-й день стольнику и воеводе Василью Ивановичу Кошелеву несено рыбы палтусины на 11 алтын на 4 деньги, куплена у Василья Губы; да семги на 7 алтын, трески на 5 алтынъ, щука на 2 алт. на 4 деньги, репы на 5 алт., толокна полпуда, дано 3 алт., палтусины сухие на 2 алт. на 2 ден.". И подобные записи о пудах рыбы и прочих продуктах староста делал едва ли не каждый день.

Новый царь взялся за мздоимцев со свойственной ему страстью.

"Обогатев неправедным своим мздоимством"

О том, до чего способно довести страну многочисленное и корыстолюбивое чиновничество, свидетельствовали речи участников Земского собора 1642 года.

"А в городах,— говорили купцы царю Михаилу Федоровичу Романову,— всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод, а торговые людишки, которые ездят по городам для своего торгового промыслишка, от их же воеводского задержания и насильства в проездах торгов своих отбыли".

И в этих словах не было ни малейшего преувеличения. В Москву жаловались купцы практически отовсюду. Как говорилось в челобитных, воеводы силой задерживали караваны и обозы на подведомственных территориях, требуя за право проезда дани в размере 3-4% оцененной на глазок стоимости товара. После путешествия из Сибири в Москву купцы не только лишались всякой надежды на прибыль, но и оставались в серьезном убытке.

Не легче жилось и сельским жителям. К примеру, жители одной из самых благополучных волостей России, только в 1617 году возвратившейся из-под шведского управления обратно к московскому царю, жаловались ему на страшные притеснения управлявшего волостью приказного человека Дмитрия Мякинина. Тот, не дождавшись взяток от крестьян, сам брал все, что заблагорассудится.

"Дмитрей,— говорилось в челобитной,— ездил с людьми своими для своей корысти по деревням и их, крестьян, бил, и мучил, и по дворам, и по лесам за ними гонялся, и вымучил на них немерною мукою на человеке рублев по пяти, и по шти, и болши".

Не довольствуясь собранным, Мякинин потребовал "поклонных" — денег, даваемых из уважения к должностному лицу. Но сделал это, как жаловались жители волости, в своем особом стиле:

"Да он же де Дмитрей звал их к себе на пир, и которые крестьяне у него на пиру были, и он, с тех поклонное взяв, сажал в тюрьму, и они из тюрьмы у него выкупалися, а давали рубли по два и болши, а которые у него на пиру не были, для того, что люди недостаточные, поклонного дати нечего, и он по тех посылал с приставы людей своих, и правили на них поклонного с человека по два алтына, по две деньги, и по гривне, и болши".

Но и этого оказалось недостаточно. В разгар полевых работ люди управителя волости согнали мужиков изо всех деревень к нему во двор, и Мякинин не отпускал их, пока они не пообещали принести еще и "поровенный" сбор. А временами приказной человек, как говорилось в челобитной, выбивал деньги, даже не придумывая повода:

"Да он же де Дмитрей старосту Аникейку Семенова бил ослопом до полусмерти, и в тюрьме держал, и морил голодом, и доправил с него десять рублев".

В итоге богатая волость за год правления Мякинина пришла в полное разорение:

"И от того де Дмитреева насильства они Сумерской волости крестьяне в конец погибают и совсем до основания разорены, бредут врознь, и у многих у них пашня залегла".

Чиновники тем временем богатели на зависть всем тем, кто не удостоился хлебной службы.

"А твои государевы дьяки и подьячие,— жаловались дворяне на Земском соборе 1642 года,— пожалованы твоим государским денежным жалованьем, и поместьями, и вотчинами, и, будучи беспрестанно у твоих государевых дел и обогатев многим богатством неправедным своим мздоимством, и покупили многие вотчины, и дома свои строили многие, палаты каменные такие, что неудобь сказаемые, блаженной памяти при прежних государях и у великородных людей таких домов не бывало, кому было достойно в таких домах жите".

"Отдает на откуп безмужных жен на блуд"

Подобная ситуация не устраивала не только подданных, но и самих самодержцев: из-за нее резко уменьшались поступления в казну. Поэтому после вступления в силу Уложения 1649 года, предусматривавшего наказание чиновников за злоупотребления, посадским и прочим людям повелели жаловаться государю на любые притеснения. А чтобы воеводы не задерживали челобитчиков, им разрешалось уезжать с мест постоянного проживания без разрешения.

Вскоре, правда, выяснилось, что этот метод борьбы со мздоимством из-за обширности страны практически не работает. Жалобщики имели право уехать без согласования с ненавистным воеводой. Но другие воеводы не имели обязанности беспрепятственно пропускать их через свои земли. А также хотели получать мзду с коллег-воевод за возвращение кляузников восвояси.

Иногда челобитчикам все же правдами и неправдами удавалось прорваться в Москву. Но в Москве, чтобы челобитная дошла до царя, требовалось давать взятки — "посулы". И вместо сокращения коррупции в результате деятельности жалобщиков она, к возмущению самодержцев, только расширялась. В царской грамоте городецким жителям, к примеру, говорилось:

"Да вы ж посылаете к нам в челобитчиках своих посадских людей и даете им на подмогу многие деньги, а посыльщики ваши те деньги на Москве дают в посулы и сами ими корыстуются, а вы того и не ведаете, и в том вам посадским людям чинятся убытки многие".

Только после того, как челобитная попадала к адресату, дело сдвигалось с мертвой точки: назначалось следствие, от результатов которого зависело решение царя. В 1665 году посадские люди донесли царю о бесчинствах енисейского воеводы Василия Голохвастова, и после дознания последовал указ Алексея Михайловича, в котором описывались все преступления воеводы, среди которых числились подпольное изготовление водки, грабежи, вымогательство, покровительство азартным играм — зерни — и сутенерство:

"Да он же, Василий, для своих пожитков отдает на откуп помесячно зернь, и корчму, и безмужных жен на блуд, и от того емлет себе откупу рублев по 100 и болши, и тем блудным женкам велит наговаривать на проезжих торговых и промышленных людей напрасно, и тех людей по их оговору, без сыску и без расспросу, сажает в тюрьму, и емлет с торговых и с промышленных людей тюремной теснотою и всяким мучением по сороку и по два сорока соболей, а с иных емлет деньгами рублев по 30, и по 40, и болши. А которых служилых и посадских людей остаются в домах жены, а они в то время бывают в отъездах, и он де Василей, сведав их пожитки, жен их емлет в застенок ночью, и пытает, и спрашивает серебряных денег, и тем мучением их до конца разорил".

Голохвастова сменили, однако нередко оказывалось так, что новый воевода притесняет народ хуже предыдущего. Так что в итоге измученным мздоимством воевод подневольным людям оставалось или терпеть, или бунтовать. Однако во второй половине XVII века мятеж считался более опасным преступлением, чем мздоимство, и бунтовщиков наказывали чаще, чем воевод, против которых они выступали. Так произошло в 1650 году в Томске, где доведенные до отчаяния поборами служилые люди под руководством заместителя воеводы — воеводского товарища Ильи Бунакова объявили воеводе князю Щербатову, что впредь подчиняться ему не станут и под его судом состоять не будут. Но после разбора дела Бунакова за мятеж били кнутом, а служилых людей подвергли царской опале.

"Довольствоваться им от дел по-прежнему"

Царь-реформатор Петр Алексеевич уже в первые годы своего самостоятельного правления старался найти формы борьбы со взяточничеством, отличавшиеся от привычных более высокой эффективностью. Он, например, в 1695 году обнародовал указ о том, чтобы посадские жители не выполняли незаконных приказов и требований воевод и без промедления сообщали о злоупотреблении властью царю. Препятствия при этом возникали те же, что и в прежние годы. И поэтому народ подошел к царским указаниям о борьбе с коррупцией творчески: в Сибири воеводам-мздоимцам начали "отказывать от дел".

"Около 1697 года,— писал известный русский правовед, историк и философ профессор Борис Чичерин,— служилые люди, "не стерпя таких воеводских налог, грабительства, и разорения, и оскорбления", отказали от воеводств Илимскому воеводе Челищеву, Нерчинскому Савелову и Красноярским Алексию и Мирону Башковским. Правительство, как видно из грамоты, не считало этот поступок противозаконным; при трудности получить удовлетворение допускалось самоуправство".

Однако большого распространения подобная практика не получила. Во-первых, потому, что после первых случаев воеводы начали внимательнее следить за потенциальными зачинщиками бунтов и превентивно их изолировать. А во-вторых, царь начал расставлять на ключевые посты самых преданных и не подводивших его людей. А им он порой верил больше, чем любым челобитчикам. Правда, большинство из них, несмотря на клятвы царю и наказы, данные им в царевых грамотах, едва добравшись до места назначения или заняв высокий пост в столице, начинали кормиться с должности.

Еще хуже обстояло дело с малыми — уездными и волостными — воеводами. Чтобы очистить их ряды от потомственных коррупционеров, Петр I принялся назначать на эти должности известных ему и проверенных в боях офицеров. Идея на первый взгляд казалась вполне здравой: именно военные могли навести порядок в управлении русскими городами и селами.

Но вскоре оказалось, что новые воеводы ничего не понимали в гражданском управлении, а на подчиненное им население смотрели как на солдат, обязанных исполнять любой их приказ. При этом они, как истинные птенцы гнезда Петрова, в большинстве были подняты из самых низов общества и не имели за душой ни копейки. А как истинно русские люди, не знали другого способа умножения достатка, кроме кормления с должности, примеры которого они видели повсеместно с младых ногтей. В итоге попытка повальной замены старых коррумпированных воевод на новых военных окончилась полным провалом. Учет и сбор податей приходил в упадок, а число жалоб на мздоимство неуклонно росло.

В результате в 1714 году произошел новый поворот антикоррупционной политики. Вместо прежних законов с не вполне внятными мерами наказания за мздоимство царь Петр продиктовал указ "О воспрещении взяток и посулов и наказании за оное", которым чиновникам запрещалось иметь любые источники дохода, кроме жалованья или того дохода, что будет определен самим царем или сенатом:

"Запрещается всем чинам, которые у дел приставлены великих и малых, духовных, военных, гражданских, политических, купецких, художественных и прочих, какое звание оные ни имеют, дабы не дерзали никаких посулов казенных и с народа сбираемых денег брать, торгом, подрядом к прочими вымыслы, какого б звания оные и манера ни были, ни своим, ни посторонним лицам, кроме жалованья; також от дел, по чему определено, или впредь определится, или партикулярно позволится за Нашею рукою, или всего сената подпискою".

Говорилось там и о суровых наказаниях ослушникам:

"А кто дерзнет сие учинить, тот весьма жестоко на теле наказан, всего имения лишен, шельмован и из числа добрых людей извержен или и смертию казнен будет. То ж следовать будет и тем, которые ему в том служили и чрез кого делано... не выкручаяся тем, что страха ради сильных лиц или что его служитель".

Каждый чиновник обязывался прочитать указ и расписаться в ознакомлении:

"И дабы неведением никто не отговаривался, велеть всем у дел будучим к сему указу приложить руки, и впредь кто к которому делу приставлен будет, прикладывать, а в народ везде прибить печатные листы".

В первый момент указ произвел достаточно сильное впечатление на чиновный люд. Однако скоро страх прошел, и, несмотря на происходившие время от времени жестокие казни коррупционеров, отстранение взяточников и казнокрадов от должности и лишение их имущества, все вернулось на круги своя.

Историк русского права профессор Московского университета Петр Мрочек-Дроздовский, исследовавший огромный пласт чиновничьих дел петровских и более ранних времен, писал:

"Прежнее время с его приказными мошенничествами, произволом и волокитой оставило глубокие следы, которые чувствовались долго и по смерти Петра, а при нем и сановники, и более мелкие чиновники были в громадном большинстве случаев притеснителями слабых, казнокрадами, а подчас и сущими разбойниками".