Культура, деньги, и гуманитарное знание

Вкладывать деньги в гуманитарное образование, а также – в гуманитарный интеллект.

Благотворительность и меценатство – формы общественной активности просвещенных богатых людей.

Есть немало профессоров, интеллект которых – на среднем уровне или ниже среднего. Как это возможно? Благодаря тому, что продвижение в академии связано не только и даже не столько с духовными дарованиями, сколько со способностью социализации. Академия, организация для духовного совершенствования, является в то же время, подобно всем прочим организациям, механизмом социального продвижения.

Поэтому для исторического социума оказывается так полезно, когда имеются ресурсы и интенции поддержки свободных мыслителей, intellectual freelancers большого стиля, которые стоят принципиально вне академических или любых других организаций, государственных или частных, и в оппозиции к ним. Столпы западной (социальной) мысли – либо богатые люди (Платон, Монтескье, Гельвеций), либо монахи, либо клиенты меценатов (Гоббс, Локк, Юм), либо нищие подвижники (Конт).

Производство знания и воспроизводство знания – процессы различные по сути своей. Это различие вполне очевидно, оно просто бросается в глаза. Производство знания есть произведение нового знания, воспроизводство знания ориентировано на сохранение и воспроизведение старого знания. Понятно, что производство знания опирается на имеющееся, унаследованное, старое знание, но оно стремится именно пойти дальше, преодолеть утвердившиеся интерпретации в соответствии с новым опытом; Гегель описал этот процесс. Напротив, воспроизводство знания имеет консервативный характер, лишь разрабатывая принятые объяснительные схемы, но избегая радикального их пересмотра. Противоречие между целями интеллектуального производства и воспроизводства разрешается в научных революциях, исследованных Т. Куном.

В рамках русской культуры не развита практика частной поддержки гуманитарного знания, существующая на Западе. Слабость гуманитарной мысли в России.

Славянофилы и западники. Богатые помещики, миллионер Герцен. Деньги на духовные поиски. Гоббс. Монтескье. Маркс.

Березовский стоит в оппозиции к режиму Путина, делая громкие провокационные заявления и рискуя своим статусом беженца. На какие идеи он опирается? Он призывает к смене режима, но случайно ли воцарился этот режим и пришли к власти люди такого типа? Если этот режим будет свергнут, что произойдет в таком случае? Будет ли «революция» бархатной, оранжевой, или хотя бы ситцевой в горошек? Скорее всего она будет традиционно бессмысленной и беспощадной. «Свинцовые мерзости» русской жизни, которые в обычное время существуют латентно в семье и школе, и эксплицитно во дворе, на улице, в армии, в Думе, и «на зоне»,- встанут в полный рост, и настанет время кровавого хама.

Общее понимание ситуации в России у Березовского, как и у Каспарова, и всех прочих энтузиастов российского либерализма, основано на очень схематических представлениях о государственности, которые почти не учитывают ее связь с нравами (mores), т. е. с нравственностью (моралью) народа. Перефразируя известную формулу, их намерения можно определить как «взять и все переделать». Они критикуют «моральное разложение» на видимом уровне властных структур, не понимая, как будто, что это — всего лишь верхушка айсберга, т. е.

нравов, характера общения, приемов взаимоотношений, взаимного морально-психического подавления, и «бытовой» агрессии, преобладающих на элементарном уровне.

Опыт двух последних столетий учит, казалось бы, что дороже всего отдельным социумам и человечеству в целом обходятся ошибки социальных теоретиков. Но разве не учит этому и весь исторический опыт? Поднебесная – это проект Шан Яна в конфуцианской обертке; Евразия – проект Чингисхана, Иосифа Волоцкого, и Петра Великого; исламская умма – проект Мухаммеда. Марксизм, с которым в основном связан тоталитаризм XX в., хорошо вписывается в этот ряд проектов окончательного решения социального вопроса, планов вечного мира, идеального государства.

Это ложь, что никто не учится на уроках истории. Такая же, например, как утверждение о тоталитарной природе всех современных режимов. Различные социумы учатся в разной мере, которая зависит от уровня развития гуманитарного знания и распространения гуманитарного просвещения, успех которых на Западе обусловлен теистическими принципами.

Мера, градус тоталитаризма растут обратно пропорционально «убыванию цивилизации с Запада на Восток». Очевидно, что романский (итальянский и испанский) тоталитаризм куда мягче немецкого, который, в свою очередь, мягче российского (шутка времен хрущевской «оттепели»: «Гитлер – мелкий тиран эпохи сталинизма»). Наиболее жестокие, подлые и «бесчеловечные» – дальневосточные режимы.

Одичание XX века не случайно, как и современное одичание. Да и можно ли говорить вообще об одичании? Не проявление ли это скорее обычных свойств массы, которые прежде веками существовали в латентном состоянии, прорываясь время от времени в бунтах и еврейских погромах? В XIX веке произошло некоторое просвещение элиты, но «народ», этот «великий незнакомец» остался в прежнем, обычном состоянии. Феномен «тоталитарной демократии», истребление огромных социальных и этнических групп, не вписывающихся в тот или иной проект Прекрасного Нового мира,– обусловлены уровнем нравственности большинства населения.

Проблема «выхода широких масс на арену истории», или «восстания масс», в негативном ключе выражаясь, т. е. расширения «политического участия».

Существует либеральная мифология, мифы Просвещения, распространенные в академии и в широких кругах интеллигенции. Они были инструментально полезны в некоторые моменты, но затем превратились в мины замедленного действия. По большей части они до сих пор не обезврежены, хотя уже сыграли поистине фатальную роль в истории прошлого века.

Добрая природа (человека). Народ и народничество (Мишле, Россия). Равенство культур.

Моя самокритика превращается в социальную критику. Но не в смысле XIX в., а в более, я надеюсь, продвинутом. Она переходит в критику способности общения, обыденности, интеллектуальных схем. В критику глупости и жестокости, которые в значительной мере все еще определяют поведение индивидов, групп, и народов.

Гуманитарная проблематика, сократическая. Почему выходят на первый план вопросы случайные, не имеющие отношения к наиболее важным человеческим проблемам?

Или почему в рамках академических организаций «гуманитарная наука» приобретает такой «бледный вид»? Почему она не рассматривает вопросы, имеющие прямое отношение к сохранению и развитию социума? Почему она прямо избегает таких вопросов?