Cемья — худшее, что может случиться с мужчиной

На модерации Отложенный

Тут провел я неделю в компании крепких и веселых мужиков — дайверов. Они ныряли в Голубое озеро — это на Кавказе, в Балкарии. Их привлекли для исследования: озеро глубоко и полно загадок. Нет, сам я никуда не нырял, не умею. Просто приехал в отпуск к другу-дайверу. Больше тридцати лет дружим, а видимся очень редко: он всегда где-то под водой.

Мы поселились в гостинице у озера, в номере с балкончиком, двумя узкими кроватями и сломанным бачком унитаза. Когда я стал доставать из сумки свои майки-носки и аккуратно складывать в шкафчик, друг усмехнулся: «Лёха! Бросай ты все как попало. Чем меньше порядка, тем лучше!»

Я на мгновенье задумался, набрал воздуха и сам нырнул. В почти забытую цивилизацию «первобытных мужчин». Где можно почти не мыться, заваливаться спать хоть в ботинках, где курят везде, и ни одна зараза не будет с утра свиристеть про порядок, чистоту и комфорт. Я радостно побросал майки, куртку, носки, джинсы в кучу на старый табурет. Друг удовлетворенно кивнул и затянулся сигаретой: «А чай будем делать в кружке, вон там кипятильник». Мне захотелось выскочить на наш балкончик, закричать: «Свобода-а-а-а!» И чтобы эхо разнесло мой дикий вопль по всему Кавказу.

Пару раз наш номер прибирала местная горничная, хлопотунья с веничком, складывала вещи. Но вскоре приходили мы и за пятнадцать минут восстанавливали густой мужской хаос. Вдали от плексигласовой Москвы мне выпал счастливый шанс встряхнуться и вспомнить, что чашечка хорошего кофе с утра — не такой уж незыблемый ритуал, можно без нее. Что чуть вывихнутая в горах нога — не повод трагически декламировать: «Врача! Врача! Полцарства за врача!» Сама пройдет.

За эту блаженную неделю я ни разу не услышал слов «милонов», «трамп», «либералы». Они растворились в горном тумане. Вместе со столичными хрупкими трепачами. К числу которых сам принадлежу. Вечерами мои мужики садились чуть-чуть выпивать и либо обсуждали планы на завтра, либо вспоминали минувшие дни и как они ныряли — то на лежащий в водах Балтики парусник «Лефорт», то в мексиканские сеноты. Они ни разу не спросили у меня про мою работу и знаком ли я с Федором Бондарчуком. Они не смотрят телевизор. В их мире нет никакого путина-шмутина. Есть только дело. Когда на нашу брутальную вечеринку вдруг заглянул кто-то из дам, мужики вскочили, сразу налили девушке стакан вина, придвинули тарелку с большими ломтями свежего сыра. И мгновенно перестали материться. Один вдруг сгоряча произнес слово «жопа» и тут же извинился перед девушкой. Это цивилизация очень простых и чистых правил.

Из такой же цивилизации был мой отец — геолог, охотник, горнолыжник. Который сам себя называл «бродягой». Мама его очень любила. Знала все про его «баб», которые страстно вились вокруг, прощала ему то, что он морщился при одном звуке слова «загс». Просто очень любила. Я нашел как-то его письмо к маме, где он кратко объяснял всю свою немудреную философию. Семья — это не для него. Сидеть в квартире с центральным отоплением — тоже не для него. И ничто его не исправит. Первобытный мужчина.

Мама любила отца и после того, как он ушел навсегда, в сорок лет.

К ней потом сватались всякие, мама была женщиной привлекательной. Она отшучивалась. Пенелопа всегда ждет Одиссея. Даже после его смерти.

Думаю, отец жил разумно и верно. Насколько разумным мы, вырожденцы, можем считать сплав в одиночку по северной реке или блуждание по сопкам с ружьем. Мне от него передалась, увы, только необузданная любовь к девушкам. Маловато. И так же разумно и верно живут мои дайверы. Живут согласно древним инстинктам, которые много-много веков содой, хлоркой и розовым маслом вытравляли из нашего организма хитрые женщины. И в конце концов почти вытравили, победили. Усадили нас около себя и центрального отопления. «Разве тебе плохо, котик? Принести пива?» Котику хорошо, котик разнежился, отупел, собирает фарфор, строчит в фейсбук, таскается на балы, ходит к цирюльнику подравнивать бородку, последний дюйм мужественности. Женщина умиляется: «Мой-то, мой — вон какой!» Поймала, ведьма. Вскрыла ночью грудную клетку. Съела сердце. Запила кровью.

Семья — это предел мужского падения.

Семья — это колоссальное надувательство, грандиозная фикция, которую умело и ласково соткали наши буйноволосые ведьмы, едва мы встали на ноги. Навязали нам. Мы и поверили, лохи.

Мужчине семья не нужна. Она нужна «котику». Мужчине нужны лишь три вещи. Дело, девушки, дорога. Такое мужское Три Д. Мужчина — это тот, кто всегда уходит. Только таких и любят. Проклинают, но любят. Потому что не поймала, потому что обломала зубы об его сердце, не прожевать. А он усмехнулся, закурил, шагнул за порог: «Не спрашивай, когда вернусь».

Где в литературе найдете убедительного персонажа, который бы сидел дома, растил детей и жрал котлеты? От авантюриста Луция в апулеевских «Метаморфозах» до раздолбаев Довлатова — все неприкаянные бродяги. Включая моего любимого Карлсона. Когда мужчина заводит семью — это конец романа. Клиническая смерть. Дальше — тишина и упитанная Наташа Ростова. Разве что выстрел пушкинского Сильвио развеет тоску. «…Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика и уехал, прежде чем успел я опомниться». Спасибо, Александр Сергеич, за этого пацана.

Идеальный мир — он таков: в городах живут женщины и дети. А по дорогам бредут мужчины. Воины, геологи, философы, охотники, циркачи, монахи, аферисты и шабашники. Они сходятся вместе, чтобы повоевать, устроить потеху, возвести сверкающий дворец или напиться. И расходятся. Они быстро забывают лица своих вчерашних женщин. Но их ждут новые, уже машут платочками с башен. «Я всеми принят, изгнан отовсюду», как говорил Франсуа Вийон, средневековый бродяга.

…На одну неделю я восстановил свой первобытный статус-кво. Вернулся туда, откуда ушел тысячу лет назад. Только эсэмэски бывших жен нарушали писком гармонию, впрочем, нечасто. Одну неделю я жил по-человечески, когда можно заваливаться спать в ботинках и курить где хочется. Когда ты грязен, весел и свободен. Когда над головой звездное небо, а на столе кипятильник в старой кружке.