Мы это знали! Лето 1941 года

 2 | Плакаты Великой Отечественной войны 1941-1945 годов

Как все мы, деревенские мальчишки и девчонки, были счастливы в начале лета 1941 года, особенно в воскресенье, 22 июня! Еще бы! В пятницу сдали последний экзамен, в субботу нам вручили табели о переводе в следующий класс. Для тех, кто не совсем понял сказанное, подчеркну, что Наркомпрос тогда еще не придумал ЕГЭ, но зато в IV–IX классах существовали переводные экзамены. Я до сих пор убежден, что они служили укреплению и систематизации наших знаний, дисциплинировали нас, делали окончание любого класса торжественной и полной глубокого смысла церемонией. А шутка из фильма о приключениях Шурика «Экзамен для меня – всегда праздник, профессор!» в те годы для многих была близка к истине.
Всё! Ура! Мы – семиклассники, почти взрослые, но еще дети! Со взрослыми на покос, потом – ягоды, грибы, орехи, чудный песчаный остров на Каме и, конечно, рыбалка. Самая простая – ловить на удочку щеклею́, так, по-уральски называют «несерьезную», но вкусную уклейку, отлично ловившуюся на муху. А этого добра в селе было много. Вечером наловил полную спичечную коробку наживки, приготовил при́корм, на рассвете – вперед! Никаких проблем у меня не было, и я не подозревал, что вернусь в другую страну, да и вся наша жизнь расколется на две части, первую – до войны, вторую – «Вставай, страна огромная…» Детство кончилось.
 
* * *
…Было воскресенье, но у райвоенкомата стояла толпа мужиков, хотя никто еще не получил повестки.
Стояли наши старшеклассники, стояли те, кто успел отслужить действительную, стояли участники «ерманьской», стояли те, кто с гордостью говорил «я у самого Азина служил!», стояли и те, кто служил в дивизии генерал-майора Эскина у Колчака.
Нет, многих деталей прошлой жизни и службы наших колхозников я тогда не знал, но видел, что красные стоят вместе с бывшими белыми в общей очереди, что они вместе идут защищать общую Родину. Много позднее я понял, что именно 22 июня 1941 года в СССР закончилась Гражданская война.
Женщины плакали, понимая, хотя, наверное, не в полную меру, что ждет их самих, что ждет их мужей и детей.
А мы смотрели карты в учебнике географии, прикидывали расстояние от Бреста до Берлина через «Об­ласть государственных интересов Германии» (никакой Польши на карте не было), делили его на скорость движения наших танков, кавалерии и пехоты, вводили поправки на восстание революционного германского пролетариата, воспитанного Эрнстом Тельманом, и сожалели, что, быть может, десятиклассники еще и примут участие в разгроме фашизма, ну, а тем, кто перешел всего-то в девятый, восьмой, или, тем более, в седьмой класс, этой чести не достанется.
Мы не знали, что даже некоторые наши одноклассники, родившиеся не в 1927–1928, а в 1926 году, получат не почет и славу, а пули и осколки, и что жить моему соседу по парте осталось два года.
 
* * *
Было ясно – мужчин этим летом в колхозе не будет.
Работать придется нам. Заготовка кормов… Уборка зерновых… Сдача зерна государству…
Вообще-то в стандартный мешок входит 80 килограммов пшеницы или ржи, ячменя побольше, но мы насыпали по 40, на такой вес у меня тогда хватало сил.
А вот по-настоящему крепко затянуть супонь, запрягая плохонькую колхозную лошадь (хорошие понадобились армии), я долго не мог, даже упираясь ногой в клещ хомута…
Дровами школу мы обеспечивали сами, до сих пор помню, как отчаянно скакала наша лошадка, когда за нашими санями, груженными дровами, погнались волки.
Поздним вечером их глаза казались мне яркими фонариками, было жутковато. Выскочили на заледеневшую Каму, хищники отстали. А дров все равно не хватало, в школе была настоящая холодища.
 
* * *
Радио приносило невеселые новости.
Города вроде бы и не сдавали, только вдруг Смоленское направление сменилось Вяземским, а там уже и Можайским.
Географии нас прекрасно учила Ольга Петровна Мышкина, бестужевка, лучшая из всех моих учителей, и мы понимали, что «Можайское» означает «Московское». Но мы верили в перемены к лучшему.
И они были! Ельня!
Дело прошлое, я не помню всех подробностей, залитых морем фальсификаций.
Конечно, с военной точки зрения это был скромный успех наших войск.
Но они наступали!
Они освободили кусочек нашей территории, они взяли трофеи и пленных.
Фашистов можно бить!
Агитационно-пропагандистский результат Ельни был огромным, а появление в РККА гвардейских частей и соединений рождало большие надежды. Нет, еще не праздник, однако…
Одержанная через несколько месяцев победа под Москвой больше всего запомнилась фамилиями тех, кто и потом оставался очень уж заметным, или сразу оставил о себе особую память.
Леонид Говоров, Лев Доватор, Андрей Еременко, Михаил Ефремов, Георгий Жуков, Иван Конев, Дмитрий Лелюшенко и, конечно, Константин Рокоссовский («Мама, неужели это тот самый комбриг, у которого служил дядя Женя?»)
 
* * *
Для школьников нашего села эти дни памятны событием, помогшим почувствовать, что такое фашизм.
К нам эвакуировали пионерский лагерь из Белостока, города, занятого немцами в первые же часы войны.
Лагерь находился за городом, и то ли военные, то ли чекисты, сумели вывезти детей, большей частью евреев.
Их привезли к нам, разместили в одном из школьных зданий, распределили по классам.
Человек пять попали в наш.
Не знаю, откуда, но они знали не только о гибели своих родных, но и о плане «Хитлера» по «окончательному решению еврейского вопроса».
Знали они – увы, из песни слова не выкинешь – и об участии в выполнении этого плана некоторых своих земляков-поляков, грабивших и уничтожавших иудеев, граждан бывшей Польши.
Знали о том, что случилось  как раз тогда, в июле, в деревне Едвабне, неподалеку от Белостока.
Историки расходятся в оценке числа жертв.
Некоторые говорят о полутора тысячах, некоторые возражают «что вы, это советская пропаганда, всего-то человек пятьсот».
Могу примирить спорящих – сколько там было, стольких и убили, исключений не делалось.
А в самом Белостоке уничтожено 56 тысяч человек.
Наши новые соклассники знали всё это, недаром глаза их наполнялись смертельным ужасом, когда кто-нибудь начинал рассуждать о фашизме.
Мы быстро подружились с гостями, хотя было это довольно трудно – никто из нас не знал ни польского, ни идиш, они не владели русским. Правда, немного помогал белорусский.
А еще, простите, помогала проза жизни – мы, по возможности, их подкармливали.
Мама осенью чуть ли не ежедневно посылала меня к ним с ведром замечательно уродившихся у нас помидоров.
Пустячок, конечно…
Неприятная современная деталь.
Недавно в Томске, на здании, где в 1941 году разместился аналогичный детский лагерь (правда, больше всего в нем было поляков), установили мемориальную доску.
Слов «эвакуация», «спасение от фашизма» на ней нет, дети, оказывается, были в начале войны депортированы из Польши силами советского НКВД.
Авторы текста, наверное, посчитали, что этим детям лучше было бы остаться дома, оттуда недалеко до Освенцима, их бы прямо в газовые камеры и эвакуировали.
И совсем уж в современном духе – доска исчезла.
Кто-то заговорил о политике. Полагаю, она ни при чем. Ныне воруют чугунные крышки люков, а доска-то была бронзовой!  
 
* * *
Напряженность обстановки на Юге в конце лета и осенью 1942 года почувствовалась у нас сразу.
На подошедших к районной нефтебазе буксире и барже почти не было надстроек – их сожгла немецкая авиация еще на волжской части маршрута.
Как смогла уцелеть полная керосина баржа, я не понимаю. Не понимаю и того, как получилось, что именно в годы войны в глубоком тылу не было перебоев с горючим для села.
 
* * *
Нигде не читал, но сам видел.
Огромное количество рыбы ушло от бомбежек из Волги в Каму.
У крупных лещей, видимо, от контузии, чешуя поднималась почти перпендикулярно туловищу, под нее проникала вода, рыбины всплывали на поверхность реки, вглубь погрузиться им не удавалось, и малейший ветер выбрасывал этих красавцев на берег.
А в тихую погоду поверх воды виднелись плавники, у рыб не было свойственной им резвости.
Мы брали их руками – это вам не щеклея, а серьезная прибавка к скудному тогдашнему питанию.
Война – дело безнравственное не только по отношению к людям, но и к природе. Может быть, именно с этих лет речная рыба стала редкостью на столах русских людей…
 
* * *
4 ноября 1942 года меня приняли в комсомол.
Мама волновалась, наверное, больше меня.
Я-то не только знал, что папа ни в чем не виноват, но еще и верил, что «дети не отвечают за грехи своих родителей».
Фразу «Мой отец репрессирован органами НКВД сведений о нем не имею связи с ним не поддерживаю», именно так, без пауз и знаков препинания, я произнес на собрании.
Мама участвовала в ее составлении, но не предполагала, что ребята поддержат меня единогласно, да и в РК ВЛКСМ проблем не будет.
И мне вручили билет, номер которого – 15 миллионов 318 тысяч 416 – помню до сих пор.
Массу полезного забыл, а эти восемь цифр помню.
К воспоминаниям о событиях 75-летней давностей  всё это имеет  косвенное отношение, но накануне приема один гражданин сказал мне: «Ты что, с ума сошел? Немцы в Сталинграде, через месяц будут у нас. Комсомольцев повесят. Тебе это надо?»
На конюшне я тогда уже овладел нецензурной лексикой, нетрудно догадаться, куда я послал собеседника.
 
* * *
15 декабря 1942 года, в дни, когда 6-я германская армия уже была окружена, колхозник Ферапонт Головатый на собственные деньги купил боевой самолет для Красной Армии, положив начало массовому сбору средств в Фонд обороны (вообще-то фонд возник еще в июле 1941 года).
С того дня, когда наш священник, сдав пятьдесят тысяч рублей, получил благодарственную телеграмму от ГКО, подписанную Сталиным, и об этом сообщила «Правда»,
наши колхозники понесли в банк всё, что они скопили в предвоенные годы.
А накоплено было немало.
Труднее приходилось интеллигенции, и уж совсем бледно на этом фоне выглядели мы, приехавшие в село зимой тридцать седьмого года – сундук  с кое-каким барахлом и ящик с книгами.
Единственная ценность – папин портсигар, подарок от наркомата судостроения «за исключительно энергичное руководство в деле организации и осуществления мероприятий Противовоздушной обороны и достигнутые в ней успехи».
Мама сказала, что курить я, наверное, не буду, но она ошиблась, а серебро, более двухсот граммов, нужно государству.
Мы тоже получили благодарственную телеграмму, но она почему-то не сохранилась.
А удостоверение к награде я перечитываю сейчас и думаю, что силы ПВО Северной судостроительной (бывшей Путиловской) верфи, наверное, надежно защитили небо над заводом и Ленинградом, когда через десять лет это потребовалось.
 
* * *
А вскоре прозвучал удивительный голос Юрия Левитана, сообщившего об окончательном разгроме окруженной под Сталинградом группировки противника.
Вот он называет пленных. «Генерал-фельдмаршалов – один»!
Вот так, скоро на штуки будем считать немецких полководцев!
И, кажется, я знаю, кто приказал в сообщении Совинформбюро заменить имя Фридриха Паулюса, разгромившего армии Польши и Франции, безликим числительным – еще один фриц, плененный в Сталинграде.
 
* * *
Зимой 1941/42 года я пошел в школьный кружок трактористов.
Занятия вела главный инженер МТС, ее имени, конечно, не помню.
Помню только, что скидок на возраст она не делала.
Занятия, как и во всех кружках, были бесплатными.
Боюсь, что нынешнему читателю это непонятно, как непонятна и аббревиатура МТС, сегодня ассоциирующаяся со словом «интернет», а не со словосочетанием «Машинно-тракторная станция», поэтому здесь сделаю небольшое пояснение.
 
23 марта 1919 года, заканчивая доклад Восьмому съезду партии о работе в деревне, Ленин сказал, что 100 тысяч первоклассных тракторов, обеспеченных горючим и трактористами, повернут среднего крестьянина к коммунизму.
Напомню, что в эти дни  Колчак  успешно продвигался к Волге, его соединение с Деникиным и Миллером и крах советской власти казались реальными.
Но Ленин верил в иное, хотя и назвал свою мысль в тех условиях фантазией.
Главное – сельское хозяйство страны должно быть высокомеханизированным, а  основа механизации – трактор.
В России в славном 1913 году было 165 тракторов.
Но уже в 1927 году на Украине (!) был создан тракторный отряд, вскоре ставший первой в СССР государственной организацией, обслуживавшей соседние колхозы, это и была первая МТС.
Перед войной в СССР было более семи тысяч МТС, а тракторов в стране стало в пять раз больше, чем мечтал фантазер
В. Ульянов.
Перед распадом СССР у нас зачем-то производилось более 200 тысяч тракторов в год,
ныне – менее 15 тысяч.
Прогресс, понимаешь, в смысле регресса!!

После войны возникла мысль о передаче техники из государственной собственности в колхозную.
Сталин был категорически против, и МТС ликвидировали лишь в 1958–1959 годах.
Ныне заговорили об их возрождении, но государству они ни к чему, а частные МТС неизбежно станут еще одной формой ограбления российского крестьянина.
А трактора?
1926 год, начало строительства Сталинградского тракторного, 1929 – Челябинского, 1930 – Харьковского.
Несколько раньше трактора «Фордзон-путиловец» стали изготовлять в Ленинграде.  
То, что произошло далее, можно назвать или чудом или великим подвигом.
На наших тракторных и некоторых других заводах в предвоенные и военные годы выпущено более 35 тысяч танков Т-34, лучших танков Второй мировой войны!
Надо ли напоминать, кто в этой войне одержал Победу?
 
* * *
А я вернусь в нашу МТС, где до конца войны работал отряд из четырех слабеньких (на крюке – 15 лошадиных сил) колесных СТЗ-ХТЗ.  
Ими управляли деревенские девчонки, проводившие на фронт своих женихов, и мальчишки, чуть старше меня.
Руководил командой танкист, вернувшийся с фронта, страшный матерщинник и очень добрый человек.
У девчонок часто не хватало сил, чтобы провернуть заводную рукоятку, и он левой рукой, правая осталась под Вязьмой, заводил трактор, поминая Гитлера, его мать и немецкого бога.
Еще в отряде была повариха, кормившая всех отвратительным блюдом – заварихой из гороховой муки.
Правда, хлеба, а с июля еще и огурцов, помидоров и редиски было без нормы.
Любили турнепс – он хоть и кормовой, но сладкий. А сахара не было совсем, пили сироп с сахарином, веществом столь же сладким, сколь и вредным.
Керосин, автол, нигрол, солидол и воду подвозил заправщик, он же работал учетчиком, он же иногда подменял кого-нибудь из трактористов и постоянно менявшихся прицепщиков, а вечером писал коротенькую справку о расходе горючего и проделанной работе. За это ему полагалось полтора трудодня в сутки.
Кстати, ныне стало модным говорить о трудоднях-«палочках».
Но работники МТС имели гарантию – три килограмма зерна на трудодень.
Учетчику за месяц (разумеется, без выходных) – два мешка пшеницы, не так уж плохо по тем временам.
Конечно, члены  колхоза получали гораздо меньше, да и натуроплата за работу МТС (т.е. плата зерном) практически оставляла колхозы без доходов.
Но хотя  в годы войны деревня питалась скромно, все-таки с голоду не умирали, свои школу и больничку подкармливали, да и пьянства практически не было.
После войны, особенно в первые два года, жизнь стала тяжелее, но всё-таки о «палочках» надо говорить осторожно.
 
* * *
Лет тридцать назад на конференции по математике и механике в Томском государственном университете выступил с докладом доцент Шадринского пединститута М.А. Кибардин.
Проще говоря, Миша, комбайнер из нашего отряда, «выбил» командировку, чтобы через сорок лет повидаться с одноклассником.
Детали нашей встречи едва ли интересны.
Но об одной расскажу.
Он спросил: «Почему у тебя нет медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне»?
Действительно, никаких документов у меня нет, да я и ни о чем не просил.
Среди награжденных этой медалью меня не было, чем Миша возмутился и, как когдатошний комсорг, кое-что мне высказал.
 
Как же мне везет на хороших людей!
Вскоре я получил выписку из приказа по Каракулинской МТС о зачислении меня на должность учетчика тракторного отряда с 1 июня 1943 года.
Отлично понимаю, каких трудов стоило Мише добыть эту справку, ведь колхоза нашего уже нет, МТС тоже нет, даже Советского Союза нет.
Но медаль у меня, Миши и еще шестнадцати миллионов здравствующих или покинувших наш мир ветеранов, есть.
На ней написано:
«НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ», «МЫ ПОБЕДИЛИ».
Правильно!
Мы с Мишей и всем советским народом знали об этом еще 22 июня 1941 года!
 
Лев ПИЧУРИН