Слишком за многое стыдно

Шутка ли – признаться, что мертв. Пал жертвой великой войны идей. По московским улицам надменно расхаживает с айподом в кармане человек-головешки потухшего костра. Не Маяковский, но «красивый двадцатидвухлетний»; правда красив не как росток, пробивший сухую глину, а как срезанный букет. Уже мертв, но еще прекрасен. Бывает натюрморт, а он - homme mort. Он это я.

Пора назвать время смерти. Пульс эпохи не прощупывается, дефибрилляторы заржавели. Время смерти: двадцать десять.

Теперь, оборачиваясь, я вижу как этот некролог начали читать годы назад. Дерево валят сотни ударов топора, но падает оно вслед за последним замахом. Так и новейшая повесть Пелевина поставила жирную точку. Сомнений у умного человека теперь нет.

На правах дезертира из штаба охранителей и ныне уорент-офицера либеральных ополчений могу тебе, читатель, набросать краткую историю великой войны идей. Десять лет тому назад началась блестящая операция: охранители, что до поры, до времени притворялись либералами, вкинули детям новой России свою жвачку как контркультурную истину. На Геноне вперемешку с православным прочтением «Матрицы» мальчишки из Владивостока и Калининграда учились ненавидеть современный мир. Бодрийяр и страницы «Бойцовского клуба», приправленные программой «Однако», призывали их презреть демократию и общество потребления. Казалось, вот-вот и молодой русский рыцарь правды усмехнется цинично в глаза своему зазомбированному западному сверстнику... Alas.

Пока детишки играли, называли себя гвардейцами, антифашистами, евразийцами и прочими красивыми и не очень словами, в стране стало слишком за многое стыдно. Как выяснилось, за то время, что они докапывались до подлинной сути всех вещей, другие люди воровали, вывозили, убивали, сажали и плевать хотели. Наступило великое Разочарование, обжигающий холодный пламень которого испепелил души целого поколения.

Миллионы умерли и ушли веселиться, пообещав не думать никогда. Остатки выжженных напалмом лжи, солдаты-зомби, занимают полупустые окопы с обеих сторон. Происходит имитация войны. Некоторые мертвяки, впрочем, не теряют надежды примкнуть к тем, что воруют, вывозят, убивают, сажают и плевать хотят.

Герой пелевинских «Тхагов» - умный молодой человек, ищущий примкнуть к злой силе, что правит миром. То, что с ним делает филиал этой силы в Москве, – прямая метафора отношения к юным мудрецам со стороны компрадорской хунты. Он должен быть убит. Парадокс – и Виктор Олегович блестяще нащупывает это – в том, что при этом им без агнцов на заклание никак. Без них они слишком мерзки во всей своей естественной уродливости.

Финальный аккорд объявления смерти – повесть по форме. Еще пару лет назад текст о подыхавшем поколении писался широкими мазками - романами. Взять хотя бы «Библиотекаря» Елизарова или «Санькю» Прилепина, жития последних живых героев в великой войне идей. Теперь осталось место повестям, рассказам, постам, твитам. Есть место и для точки.

В этом году вышла и другая повесть, «Метель» Сорокина, закрывшая опричную трилогию – красивую редукцию ad absurdum мыслишек охранительных окопов. Ее финал не менее красноречив, чем итог «Тхагов», верней сказать они составляют единую мозаику мысли. В «Метели» тот, ради кого все эти прения велись, то есть русский мужик, мрет, а охранительный интеллигентик-полумертвец спасается через иностранцев.

Россию ж заметает снегом. Пустую, безмолвную, величавую Россию. В ней закончилась великая война идей. И только мертвые видели конец той войны. Мертвые мы. Но при этом мы знаем: за зимой идет весна, а в сухой глине под снегом лежат семена.