Поездка на родину, или Бутики на пепелище

Запланированная была поездка, но неожиданно пришлось напрягаться, менять билет и вылетать раньше, так как внезапно позвонила сестра:

- Маму ищем уже 12 часов. Мы первый день на новой квартире, ушла гулять еще утром...

Гонишь, гонишь плохие мысли... Лучше всего прилипнуть лбом к иллюминатору и смотреть сверху вниз на кучевые облака - лемовский Океан преобразуется в образы: прошлое населено множеством интересных людей и ситуаций, и самолет - лучшее место для воспоминаний. Как же, "Еду я на родину"... Кстати, Юра Шевчук - мой земляк из соседнего двора. Помню, Света Хвостенко, близорукая корреспондентка молодежки, с вызовом цитировала тексты ДДТ с любительских кассет. Я в ее понимании была начальником, поскольку замредактора этой самой молодежки, а значит, не другом. А когда Земфира, самодостаточная единица, пела в переходе возле рынка свои песни - на нее уже только косились, никто с пеной у рта не спорил, хорошо или плохо. Позже не без интереса познакомилась с маленькой, крепенькой и большеглазой Анечкой, той, что "просила снять маечки"... Легкой дымкой всплыла столетняя Анна Удальцова - первая учительница танцев Рудольфа Нуреева, смешно произносившая "крюжёк" и "татагчонок"... Его сестра Розида Хаметовна курила у меня на кухне "Беломор" и, глядя исподлобья, отвечала вопросом на вопрос. Вдруг 17 марта, аккурат в день рождения Нуреева, как снег на голову свалилась из города Парижу конопатая, с сумасшедшинкой в глазах Жанна Оди Ролан, 73-летняя его фанатка. Странная женщина в изъеденном молью драповом пальто и резиновых сапогах - в таких на наших фермах доярки месили жижу. Она эти сапоги в Союзе купила и была ими очень довольна - блестящие, мягкие, удобные. Под домашние пельмени и водку выяснилось, что бабуля-то непростая: это она показывала Юрию Гагарину Париж - де Голль ее лично попросил.

С мамой все обошлось: ее привезла "скорая", которую вызвала для нее прохожая, когда мама упала. Терпеливые люди возили ее туда-сюда и, услышав радостный возглас в домофоне, устало откликнулись: "Наконец-то!"

Наутро она сказала глубокомысленно:

- Хорошие люди, веселые. Считают, что Аксаков - от "аксакал". "Аксак", говорю, это же "хромой". Стихи им читала. Стихи понравились, но поэтов таких не слыхали.

- Главное, чтоб в вену могли попасть! - восклицает племянник.

Жизнь меняется быстро. Не только отдельные улицы, но и все декорации. Словно кто-то прыткий оббежал, обнюхал все углы и щели и доложил: здесь меж домами можно воткнуть еще полдомишки, здесь - четверть домишки, квартир на пятнадцать, зато каких! Это раньше жилье скупала местная элита, по неуловимому кличу съехавшаяся со степей и взбухшая на нефтяных квотах и долларах. Теперь местные часто снимают квартиры у москвичей, наезжающих время от времени в Уфу за оброком. Вот и меня угрюмая женщина спросила: "Вы, собственно, кто такие?" "Вы" - это мои родственники, к которым я приехала в новенькую квартиру, принадлежащую налоговому генералу из Екатеринбурга.

- Граждане Российской Федерации, - говорю.

- Ну, это понятно, - хохотнула она.

- К сведению: вы живете на улице имени моего деда, - встала я в позу.

Женщина смерила меня взглядом и захлопнула дверь.

Знаки поменялись. Раньше возле сталинских домов были садики, небольшие, пестрые клумбы. Теперь всюду - вставки, вставки, вставки, все хотят жить в центре, бьются за пространство. Как в любом большом городе. Бутики, банки, офисы. То ли окраина Питера, то ли спальный район Москвы... Нефтедоллары, а затем "распилы" с "откатами" все снивелировали.

Кануло в лету короткое, но прекрасное время романтики капиталистического труда, когда кругом клубился мелкий бизнес, глаза у людей горели, цены были разные, можно было торговаться, и это впечатляло. Сейчас цены всюду одинаково ломовые. Кто ходит в эти бутики с затемненными витринами? Зашла в один по неосторожности - на меня набросились пять скучающих продавщиц.

Свой старый дом увидела издали, к нему тоже прилепилась вставка - совсем как какая-нибудь скороспелая прошмандовка к солидному дядечке. Эх, думаю, такую улицу испоганили. Проход во двор ликвидирован, там как раз влезла вставка - как настырный, хамоватый человек влезает меж сидящими в метро людьми. Задом туда-сюда поведет, люди и подожмутся. И что за охота так сидеть и так ехать? Никому же неудобно. Помню, как мы с дворовыми активистами боролись против этой вставки. В нашем доме жили военспецы, эвакуированные во время войны из Ленинграда вместе с оборонным заводом. С ними обивали пороги архпроекта и горсовета. И победили.

Теперь памяти не за что зацепиться. Впрочем, была одна живая деталь: в какое бы время ни вошел во двор, в любую погоду возле подъезда стоял одинокой свечкой худой, прямой, как арматурный прут, Максим. Лицо с кулачок, востренькие глазки, лыжная шапочка или каскетка - в зависимости от времени года. Максим - даун, всю жизнь простоял в метре от своего подъезда. Завидев меня, делал шаг навстречу, косил и говорил с трудом, будто выплевывая слова:

- Эй! Привет! Меня обижают. Мальчишки плохие. Надо в милицию...

Шмыгал замерзшим носом, ждал чего-то.

Я его успокаивала не особо разнообразными словами, но ему и того хватало. Сколько ему сейчас? Лет 35, может, его уж и в живых-то нет, подумала я, входя в арку, которую почему-то еще не заделали, - можно же и сюда воткнуть "бутик"-другой.

Возле подъезда топчется Максим, из-под лыжной шапки торчит седой чуб.

- Привет! - говорит, словно мы расстались только вчера. - У меня котенок. Маленький.

Подался ко мне и показал красными, без перчаток, руками, насколько маленький.

Максим - единственная сохранившаяся примета благополучного двора, где так хотят жить ненасытные начальники.

Не живи в Уфе мои ближайшие родственники, захотела бы я туда возвращаться? Оно понятно: не найти того, что ищем... Вопрос, можно сказать, философский. Но почему эти "прежние места" всегда бывают пепелищем?