Из президента выдавливают все Сочи

В знаменитой сцене у трамплина, когда Путин начал задавать неудобные вопросы, страха у обступивших его мужчин не было. Некоторая растерянность, неловкость — были. Но не страх. Ну а чего и вправду бояться — Путин грозен, но всерьез не наказывает. 11 февраля 2013 Как известно, Владимир Путин долгие годы правит по формуле: «Вседозволенность в обмен на лояльность». Но в сочинском контексте вседозволенность и коррупция — это и есть проявление нелояльности лично к Путину. Понимает ли он это — большой вопрос. Для того чтобы и олимпийские объекты возводились в срок, и мост на остров Русский сразу после окончания саммита АТЭС не начинал провисать, и все прочее хоть как-то строилось и развивалось, Путин должен вселить в сердца чиновников страх не только по части политической лояльности, но и по части профессионализма и честности. Являться непрофессионалом и вором должно быть страшно. Но президент не способен внушать страх такого рода.

Владимир Путин, наверное, уже пожалел, что у него была эта мечта: стать хозяином Олимпийских игр. Ведь как же раньше было хорошо: живет себе человек, сам определяет себе и сотням тысяч своих подчиненных задачи, и, главное, сам определяет критерии оценки результата, критерии успешности.

Была вот война на Кавказе. Поставили задачу: победно завершить войну. Часть боевиков перебили, часть амнистировали и выдали удостоверения сотрудников силовых структур, сепаратистское правительство в Грозном свергли. То, что молодежь по-прежнему «уходит в лес», каждодневно кого-то убивают и регулярно что-то взрывают, — это все неважно. И неважно, если какая-то «Новая газета» или какие-то правозащитники считают, что война продолжается. Владимир Путин убежден, что кавказская виктория бесспорна, потому что он сам решает, что является викторией, а что нет.

То же самое с экономикой. Критерии оценки экономической успешности — они ведь простые для Кремля: кризиса неплатежей нет, бюджетники не бунтуют, гремя пустыми кастрюлями, углеводороды текут по трубам туда, куда им положено, финансовые заначки у государства есть. И по всем этим показателям все хорошо. А то, что есть и другие критерии оценки экономической состоятельности государства, — мы об этом не знаем и знать не хотим.

Так по всем фронтам: по борьбе с коррупцией, по МВД, по армии, по космосу. Где хотите и в чем хотите — у нас либо полный успех, либо уверенное к успеху движение, потому что мы сами решаем, что успехом является, а что — нет.

В этом смысле с Олимпиадой Путин, конечно, влип. Парадоксально, но факт: сочинское олимпийское строительство, являющееся хоть и дорогостоящим, сложным, но все же локальным для страны проектом, стало главной проблемой путинского хозяйствования, путинской экономической, да и политической системы за все 13 путинских лет. Потому что критерии оценки успешности олимпийского строительства — это уже не то, что можно придумать самому себе и всей стране, взять с потолка. Пресловутый трамплин — это не борьба с терроризмом, которая ведется «в целом успешно». Трамплин — он либо есть, либо его нет. Сочинские дороги и гостиницы нельзя строить бесконечно, как бесконечно ведется борьба с коррупцией, — есть конкретные сроки их ввода в эксплуатацию, и они неумолимо приближаются. Все эти ледовые дворцы, бобслейные трассы — это не ГЛОНАСС, на который всему миру наплевать. На зимнюю Олимпиаду миру не наплевать. И миру придется все это скоро показать.

Российское государство в его современном виде чуть ли не впервые столкнулось с управленческой и хозяйственной задачей, требующей реального воплощения. Был еще саммит АТЭС — та еще нервная история, но с Олимпиадой это несравнимо.

За год до открытия Олимпиады в Сочи страна со страхом поняла: Кремль может разбиться в лепешку, вкачать еще несколько миллиардов в стройку, но гарантировать достойное проведение Игр неспособен. Кажется, на прошлой неделе это осознал и президент, который даже не пытался скрыть своих эмоций.

До Путина, похоже, мысль о несостоятельности построенного им административно-хозяйственного аппарата начинает доходить только сейчас. И самое удивительное: в знаменитой сцене у трамплина, когда Владимир Владимирович начал задавать неудобные вопросы, страха у обступивших его мужчин не было. Некоторая растерянность, чувство неловкости, грубо говоря, неудобняк — были, да. Так себя ведут, когда вазочку в гостях разбили. Ну некоторая робость была, лепет какой-то. Но не страх, нет.

Когда Дмитрия Козака сделали «смотрящим» за олимпийскими стройками, журналисты называли это назначением на «расстрельную должность». Понятие «расстрельная должность» — это, как известно, заимствование из советских времен. Тогда действительно существовали посты и сектора ответственности, провал на которых означали как минимум тюрьму, а то и смертную казнь. В России с 1996 года официально никого не казнят, но многие были уверены, что уж за свою-то любимую игрушку, за Олимпиаду, Путин все же будет спрашивать по полной. Не смертью карать, но все равно каким-то лютым образом.

Путин «спросил», но вопрос свой поставил странно.

Словно закрываясь от неумолимой реальности, президент уцепился за фамилию Билалов, которую кто-то из рослых, обступивших его мужчин пробурчал. Фамилия Билалов словно спасла его в пренеприятной ситуации, дала ощущение управляемости, обратимости процесса. Сразу, в три секунды, и предварительное следствие, и суд, и приговор. Все, нет Билалова. Остальные тоже, конечно, «хорошо работают», ну да ладно, «пойдем дальше».

Президент все равно потом ходил по олимпийскому долгострою с черной думой на лице. Может, он даже делал совсем уж глубокие выводы. Например, о том, что посещать потемкинские, специально вылизанные до блеска закрытые объекты, где тебе демонстрируют муляжи под видом «перспективных разработок», — это одно. А инспектировать сооружения, где уже через год на виду у всей планеты нужно размещать десятки тысяч человек, — совсем другое.

Теоретически сочинская история все еще могла бы стать переломным моментом в путинском понимании государственного управления. Осознав, что кучка каких-то безответственных идиотов и коррупционеров ставит на карту твою историческую, президентскую репутацию, можно же и революционно разозлиться, чуть-чуть сойти с ума (в хорошем смысле слова). Надеть резиновые сапоги, начать лазить по горам строительного мусора, дотошно сверять каждую мелочь, хватать за шкирку строителей, бригадиров, спрашивать у них, как реально обстоят дела: все это в окружении десятков федеральных телекамер, с прямой трансляцией. Позаниматься недельку настоящим ручным управлением, а не в стиле «авторучку верните».

А потом устроить публичный разнос, поувольнять не одного Билалова, а дюжину Билаловых — чтобы и Екатерина Андреева с праведной дрожью в голосе вещала об этом, и аршинные заголовки на первой полосе «Российской газеты». И чтобы Бастрыкин вцепился в Козака и Жукова с таким же остервенением, с каким он занимается Навальным.

Понятно, что можно долго и нудно возражать:  мол, Путину поздно меняться в силу возраста, что он понимает, что его система базируется на принципе «лояльность в обмен на вседозволенность», и этот принцип нельзя подвергать сомнению, и тому подобное.

Но войти в историю в качестве первого главы государства, провалившего Олимпиаду, — это опасность, стоящая того, чтобы измениться даже в путинском возрасте. В сочинском контексте вседозволенность и коррупция — это и есть проявление нелояльности. Оказаться за год до приезда олимпийцев среди бетонных каркасов в компании обнаглевших, непоротых чиновничьих задниц — это риск поставить крест на своей биографии.

Повторим: еще не поздно. Массовыми увольнениями, арестами высокопоставленных чиновников и массовыми же привлечениями новых специалистов, хоть из Канады, хоть из Германии, можно решить и текущую проблему, и основательно проветрить затхлое наше государство в целом. Выжечь, так сказать, некоторые язвы олимпийским огнем. Когда-то в нашей стране устраивались «революции сверху» и масштабные реформы из-за внешних угроз (нужно было быть адекватными историческим вызовам) и из боязни социальных потрясений. Война Российской Федерации вроде не грозит, потрясений Путин бояться тоже перестал. Так хоть ради спасения своей чести мог бы инициировать какие-то управленческие перемены.

Конечно, пошло сравнивать Путина с Петром I. Но мы обречены их сравнивать и эпохи сравнивать.

«А ты — в московское убожество... Указ, что ли, какой-нибудь дать страшный? Перевешать, перепороть... Но кого, кого? Враг невидим, неохватим, враг — повсюду, враг — в нем самом... Повесить недолго — мало их этим образумишь... Я давно говорю, Петр Алексеевич, воеводам более двух лет на месте сидеть нельзя. Привыкают, ходы узнают... А свежий-то воевода, конечно, разбойничает легче...» — все эти строки Алексея Толстого можно легко примерить на современную Россию, но только вложить их в уста Путина и кого-то из его сподвижников вряд ли получится.

Петр в итоге и порол, и звал иноземцев, и ходил по верфям в сапогах, закатав рукава.

Ни Путин, ни кто-либо из его окружения, разумеется, не думает в петровском стиле, сапоги не наденет. Понятное дело, на сочинские холмы вывалят очередные миллиарды, за грядущий год уволят пару очередных Билаловых, все кое-как наспех доделают и Игры кое-как проведут. Потом эти циклопические памятники государственного маразма долгие десятилетия будут ржаветь в сочинских субтропиках. Как знать, может, через пару веков какой-нибудь авантюрист-путешественник среди заросшего кедром и пальмами одичавшего Кавказа наткнется на гигантский трамплин в никуда и, подобно героям Маркеса, обнаружившим в джунглях испанский галеон, будет озадачен этим необъяснимым феноменом.

И большой удачей для нашего президента будет, если на него не найдется в обозримом будущем какой-нибудь условный Карл XII, кайзер Вильгельм или Гитлер. В окружении выращенного им же самим непоротого и наглого боярства перспективы у Путина будут самые неприятные, не говоря уже о стране в целом. Складывать брови домиком в поисках нового Билалова будет поздно.