Павел Черносвитов об освоении Крайнего Севера

На модерации Отложенный Павел Юрьевич Черносвитов - выдающийся отечественный учёный. Историк, культуролог, художник прекрасный и археолог.
Предлагаю вашему вниманию его небольшую статью, написанную для журнала "Деловые люди", почившего в бозе в лето 2008.

Освоение КрСев

П. Ю. Черносвитов

ЗАЧЕМ РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК СЕЛИТСЯ НА СЕВЕРЕ?

Уточним вопрос, поставленный в заголовке: тянет на Север русского человека или что-то его туда толкает? Не нужно думать, что тут все ясно и понятно. И подходы к вопросу могут быть разные, и выводы - тоже.

Скажем, подход демографический. Согласно ему, плотность населения в XIV - XV веках в коренной России была уже настолько велика - при принятом тогда способе хозяйствования и продуктивности территории - что отлив населения из Новгородчины и Ростово-Суздальской земли был естественен. Двигаться на юг России возможно было только с боями, а на Север - свободно, поэтому народ туда и двинулся. Следовательно, демографическое давление его туда «толкает».

Но это плохо объясняет, как этот народ, уже тысячелетие ведущий производящее хозяйство, решился двинуться туда, где выращивать хлеб невозможно. Тут на помощь приходит подход социо-экономический. Последний объясняет, что, во-первых, нужно учитывать реальную политическую обстановку на Руси. Всегда существовала масса людей, которая не желала мириться с растущим в русских княжествах социальным гнетом, с вечным переделом княжеских уделов, неизбежно сопровождавшимся войнами и грабежами. Во-вторых, двигаясь на Север, человек не сразу попадал на берега северных морей, а все-таки жил там, где возможно хотя бы скотоводство и огородничество. Наконец, когда он оказывался на беломорском побережье, то мог быстро освоить способы выживания там у местных аборигенов.

И русский человек, действительно, это сделал! У него просто не было другого выхода: кто не научился жить у моря, а точнее - жить морем, тот не выжил вообще. Но русский человек сделал больше. Он не растворился в аборигенной карельской и саамской среде. Напротив, переняв у последней способы освоения прибрежной полосы и морских просторов, он сумел приобщить аборигенов к своей православной культуре. Он не отказался и от своей национальной материальной культуры: продолжал строить большие деревянные дома и церкви, носить тканую и суконную одежду, пользоваться традиционным рабочим инструментом и посудой, обставлять дома привычной мебелью и прочей утварью, хоронить своих покойников по христианскому обычаю и везде воздвигать памятные и обетные кресты и часовни.

Преуспел он и в хозяйственной деятельности. Уже в XV веке он освоил рыболовство и морской зверобойный промысел по всей акватории Белого моря, а не позже середины XVI - и баренцевоморской акватории. Он основательно устроился по всему побережью Кольского полуострова, на близлежащих к Большеземельской тундре островах, а чуть позже - на Новой Земле и даже на Шпицбергене, который назвал Грумантом, где к XVII веку освоил всю южную часть архипелага. И при этом продолжал вести привычный образ жизни, и даже есть хлеб!

Социо-экономический подход позволяет понять, откуда у поморов взялся хлеб, мясо и сукно. Дело в том, что к концу XV века можно говорить достаточно определенно о том, что уже сложился общероссийский рынок, к тому же имеющий выход на Запад, в основном - через Прибалтику. А это значит, что поморы вовсе не обязательно должны были потреблять только то, что добывали сами, или ограничиваться навязываемым им купеческим обменом. Они были вполне полноправными участниками российского рынка, и продукция их промысла - ворвань, моржовый клык, песцовые шкурки - свободно обменивались на то, без чего русская культура на Севере не была бы самой собой.

Однако, все, сказанное выше, касается материальной и бытовой составляющих культуры. Но ведь она этим далеко не исчерпывается! Тип хозяйства сменить можно, если этого требуют обстоятельства, хотя это и непросто дается. И это, конечно, существенное изменение культуры народа. С духовной же ее частью все сложнее, хотя именно она и объединяет людей в то, что мы называем нацией, народом: это его менталитет, как теперь принято выражаться, а раньше называлось народной душой, или духом нации. И если в силу каких-то обстоятельств и это все меняется, то можно говорить о потере народом своих корней: это уже другой народ.

Но именно народный дух и сумели сохранить поморы, освоившие Крайний Север и даже островную Арктику. Однако сохранить в таком состоянии, которое заставляет исследователей, занимающихся поморской историей, говорить о них, как о носителях старой, архаичной, именно традиционной русской культуры - т. е. такой, которая как бы «отстает» от ее развития в коренной России этак века на два.

Откуда же этот консерватизм? Культурологи утверждают: причина этого явления заключается в стремлении людей, оторвавшихся в силу каких-то обстоятельств от «материнского» общества, сохранить ощущение своей принадлежности к нему, чувствовать себя его полноправными членами даже на чужбине. И они держат в своей коллективной памяти главное: свои обычаи, нравственные установления, свою «картину Мира» - короче, стремятся сохранить свой менталитет, дух своего народа. Именно это для него становится самым важным, а не стремление сохранить свою систему хозяйствования.

И он это делает, даже осваивая Крайний Север, селясь близ устий сибирских рек, ставя промысловые становища на арктических островах, в том числе и на Шпицбергене. Он и там ставит кресты, учит своих подростков русской азбуке, хоронит своих покойников даже и в скалах по христианскому обряду. И вообще помор православней патриарха московского - даже в арктической пустыне, даже среди льдов арктических морей!

Но это он сам себя таким считает. А исследователи - культурологи, изучающие поморский быт, нравы, фольклор, утверждают, что он на самом деле - порядочный язычник, «одевший» свое язычество в православную оболочку так же, как это сделали народы Севера, попавшие в сферу влияния русского государства и его культуры. Более того, некоторые считают, что это скрытое язычество привилось ему не только от аборигенного северного населения, ассимилированного русской поморской средой, но сидело в нем изначально, еще от того времени, когда его, русского лешака - лесного охотника - рыбака - скотовода - пахаря, крестили за четыреста - пятьсот лет до его ухода на Север с обжитых среднерусских мест.

Но и в русском среднелесье и лесостепи, если уж копнуть в историю глубже, он на самом деле не абориген. Туда он, как и все индоевропейские народы, пришел из степи - как и все индоевропейские народы вообще, которые «расползались» из степного пояса Евразии несколько тысячелетий в разные стороны, расселяясь по всей Европе, проникая в Индию, Среднюю и Малую Азию, Закавказье. Так зачем мы ее вспоминаем, говоря о русской колонизации Севера?

Поясним. Мы хотим добраться до основ того менталитета, который, как мы говорили выше, является душой народа, его внутренней движущей силой и одновременно - основой его единства.

Так вот, некоторое знание древней истории, опирающееся на археологию, заставляет нас предположить, что многотысячелетнее существование в качестве степных подвижных скотоводов, исторически поздно осевших на землю и занявшихся земледелием, сформировало довольно специфическое мировоззрение некоторых групп индоевропейцев. В частности, той их группы, которая называется славяно-германской, а возможно - славяно-балто-германской, и которая распалась на отдельные языки сравнительно поздно, уже в бронзовом веке. Уйдя из степи на север, в древнюю лесную зону, она и там не потеряла «страннический» менталитет, т. е. привязанность не к месту, а к своему языку, к своей народной памяти, к духовным ценностям своей культуры. Добравшись до северного «Края Ойкумены», эти люди и там не остановились: пересев с коней на лодки и корабли, они двинулись по крайне негостеприимным морям во все стороны. Викинги ведь не только грабили с моря всю Европу, но ухитрились заселить Исландию, Гренландию и даже добраться до Северной Америки. А русские поморы добрались не только до Новой Земли и Шпицбергена, но, в конечном счете, пробились до восточных окраин Азии. Представляется, что исконно оседлый, древнеземледельческий народ, такой, например, каким было коренное население древнего Египта, Месопотамии, Южных Балкан, древнего Китая, не был способен на миграции такой протяженности, как в пространстве, так и во времени. Это люди другого менталитета: для них земля, на которой они живут - «Великая Мать», и оторваться от нее - значит, потерять самую основу своей культуры, потерять все.

Ну, а все-таки, тянуло русского человека на Север или толкало? Он туда уходил от чего-то или шел за чем-то? О доводах в пользу первого предположения мы говорили выше. Все они носят сугубо материалистический характер и ориентированы не столько на менталитет, сколько на реальные условия жизни данного конкретного народа. Но вот вам и другая точка зрения:

«Покорение Севера осмыслялась и переживалась русским народом в образах и символах Откровения Иоанна Богослова как духовная брань, происходящая на краю времени и пространства (...). Именно эта духовная жажда открытия Нового Иерусалима, а вовсе не земные богатства Севера, подвигала русский народ на поиски обетованной земли, лежащей где-то на "востоке - там, где восходит Солнце"».

И еще, из этой же книги:

«...Поэтому русский тип освоения арктического пространства отличается ... своим глубинным религиозно-духовным характером, не ставящим перед собой никаких утилитарных целей. Понятие «освоения» ... к нему неприложимо. Это скорее землепрохождение, странничество, для которого характерно экстенсивное ... освоение пространства внешнего мира с целью его включения во внутренний строй народной души» (Это все из книги Н.М. Теребихина «Сакральная география Русского Севера» - Архангельск,1997).

Оказывается, и так можно смотреть на эту проблему! Русского человека, с этой точки зрения, тянуло на Север, а не толкало! Но, заметим, что тут русский человек рассматривается не как носитель древнейшего кочевнического менталитета, а как христианин-богоискатель, жаждущий духовной чистоты уже в земной жизни. Нам же представляется - с учетом того, до какой степени русское православие пропитано древним язычеством - что подобное богоискательство в некотором смысле лишь «новая одежда» для гораздо более древних основ «страннического» менталитета, присущего не только русскому человеку, но и многим потомкам индоевропейцев, осевших на севере Европы.