Рабовладелец "генерал" Коля

В первый год они посадили картофель, купили козу. И Николай стал искать печника. Вот тут-то на полную силу и включился “бомжовый телеграф”! Нищие и убогие к нему повалили валом... Уже скоро в своеобразной коммуне проживали 15 человек. Ну, что делать, если в деревню приходит человек и говорит, что хочет жрать и согласен работать где угодно?

Колю Плотникова “вытащили” из пропасти жена и старший брат. Последний его запой длился восемь месяцев и Людмила уже было отчаялась в надежде, что он остановится, когда Николай однажды твердо сказал: “Все, напился...” Ему было двадцать девять лет, все еще было впереди.

А вскоре от водки умер старший брат, Владимир. Не пил, не пил, а потом раз — и... ужас положения был в том, что Володя всеми способами пытался спасти Николая, и это ему удалось, но… потом водка стала втягивать в свои бездны его самого, и Николай не смог остановить Владимира никакими богами. Это был аргумент, после которого алкоголь стал восприниматься не просто как враг, но как сам Сатана. Их, братьев Плотниковых, наличествовало трое. Родители были инвалидами войны по зрению (отец — полностью слепой, мать — частично); братья, воспитывавшиеся в непростых условиях, стали больше, чем братьями, а потому потеря одного из них воспринялась как знак свыше. После такого жизнь воспринималась совсем иначе.

Семья Плотниковых появилась, когда Людмиле и Николаю было по 17 лет, а вскоре у них родилась дочь. Люда жила в деревеньке Греблошь, там же жила Колина бабушка, знали они друг друга с детства и юношеское увлечение вскоре переросло в нечто серьезное и основательное. Водка, пытавшаяся подорвать их брак (шутка ли: вся зарплата бульдозериста уходила не нее, проклятую...), потерпела поражение, но нужно было как-то жить, тем более что настали 90-е годы, поначалу внушавшие радостные и немного пугающие ожидания. Оказалось, пугаться надо было больше, чем радоваться.

Вначале Николай попробовал заняться торговлей. Она не пошла: Коля с Людой ездили по деревням (у Коли была машина) и продавали там всякий ширпотреб. Как поступить, если подойдет старушка и ей нужны носочки, которые стоят двадцать рублей, а в кармане у бабушки только десять? Естественно, Николай продавал по десять... а бизнес жалости не признает. Потом он перегонял из Польши подержанные иномарки. Дело доходное, но слишком уж рискованное: едешь туда с “зелеными” и не знаешь, что тебя ждет в следующую минуту. Потом он снова немного поторговал, после чего решил окончательно осесть на земле. Начал он с того, что купил старенький гусеничный трактор, который они вместе с тестем перебрали и... вот здесь-то и начинается удивительная и почти невероятная история.

Однажды он заехал в соседнюю деревеньку Прудник, и там приметил старый амбар. Вокруг был участок земли, на котором по идее вполне можно было выстроить крестьянское подворье. Николай выяснил, что один местный житель уже купил старый амбар на дрова. Николай перекупил строение, а так же оформил в аренду полтора гектара земли (теперь у него земли в десять раз больше).

Параллельно произошло одно, вроде бы, незначительное событие. Однажды ночью к нему в квартиру постучался Серега Рычков, с которым они когда-то вместе работали на тракторах: “Коль... я, того, умираю от голода. Я три дня не ел. Дай хлеба...” Сергей жил в общежитии, но организация, в которой он работал, закрылась, его выгнали, он слонялся по углам, пил, а вид у него был, как у окончательно опустившегося бомжа (Николай его поначалу даже не узнал). Супруги его накормили, а, когда тот отогрелся, попросил: “Слушай... может, возьмешь меня к себе в деревню. Я хоть прислуживать буду, хоть что... другой-то путь у меня — помирать...”

А через два дня появился еще один бомж, Женя Сазанов (Коля тоже его знал раньше), товарищ примерно такого же вида. Е еще немногим спустя Серега привел бомжиху, такую же отвратительную, как и он, Любу Федорову, с которой они не то, чтобы жили, а старались держаться вместе. Оказалось, у опустившихся людей хорошо поставлен “внутренний телеграф” и новость о том, что кто-то может приютить, разносится по городу и окрестностям (среди “бичей”) почти мгновенно.

Николай в глазах этого “христова воинства” наверняка выглядел преуспевающим бизнесменом (хотя на самом деле, кроме трактора и подержанной иномарки, которая давно переломилась пополам на русских дорогах, особых богатств у него не было). Может быть, эти люди чувствовали, что только Николай, человек, сам чуть не скатившийся в бездну (в маленьком городе все на виду), сможет их понять. Но Плотникова стали заедать сомнения. Долго они раздумывали с женой, а потом решили: ну, не бросать же их, есть же амбар в Пруднике, давай-ка им оборудуем там жилое помещение и пусть как-то там крутятся! Не по-человечески как-то гнать...

Местное население приняло новоприбывших напряженно; рассуждения бабушек были просты: “Вот, привез Николай себе батраков... ох, страсть-то какая на них смотреть! У-ф-ф-ф... Тьфу, нечистая!” А видок был еще тот... Тем более что Люда Федорова имела в своей биографии восемь (!) “ходок” на зону, и общий тюремный стаж 17 лет. А история у Люды была такая: однажды ее подпоили крепкие ребята и дали подписать какую-то бумажку, после чего просто выбросили во двор. Осталась она без квартиры и без прав. Крутые парни наверняка подумали, что очистили общество от очередного “бича”, тем более что своими пьянками и скандалами Люда не внушала особенного оптимизма соседям.

Это тогда она была “шебуршная”, пальцы веером. Сейчас-то она “поосела”, о жизни задумалась... — так оценивает нынешнюю позицию Люды в жизни Николай.

Итак, в первый год они посадили картофель, завели личные огородики, купили козу. И Николай стал искать печника, чтобы построить хорошую печь. Вот тут-то на полную силу и включился “бомжовый телеграф”! Нищие и убогие к нему повалили валом... Уже скоро в своеобразной коммуне (в городе это поселение прозвали “Республикой ШКИД”) проживали 7 человек, потом 12, 15... Ну, что делать, если в деревню приходит человек и говорит, что хочет жрать и согласен работать где угодно?

Теперь-то Николай хорошо научился разбираться в людях подобного рода, можно сказать, он теперь как Макаренко, только для взрослых:

Вообще, когда человек приходит, его видно насквозь. Если человек хлебнул горя — он будет работать. Он будет цепляться за все — и руками, и зубами — лишь бы вылезти из этой каши. Вот, положи деньги на видное место — он, как собака, будет их охранять, а сам не притронется. Пройдет месяц — он становится совсем другим человеком. Понимаешь... в обычных условиях, не в нашей «богадельне», он хочет работать, хочет нормально жить, но никто на него не обращает внимания, точнее, все брезгливо отворачиваются. Вот, из таких людей и собран наш коллектив. А есть такие, кто думает: “Вот, зиму перезимую — и рвану...” Такие приходят отъестся, помыться; они и воровать будут, и во все тяжкие ударятся. Сейчас у нас трое новеньких, и по одному я точно вижу, что он не сможет долго задержаться.

Сейчас в коммуне проживает 17 человек, а всего через нее прошли больше 70 бомжей. Отсев высокий, но зато остаются люди порядочные, совестливые «божьи». Главная юридическая проблема в том, что люди эти – даже не смотря на свою блаженность (поверьте – они зачастую именно блаженные!) — лишены документов и по закону их положено отовсюду гнать.

Николай (почему-то его работники дали ему прозвище “Генерал”) пробовал им платить зарплату, но все заканчивалась весьма печально: уже через пару часов все выданные деньги оказывались в городе, а его “братия” возвращалась в свое общежитие в смертельно пьяном состоянии. В результате проб и ошибок сложилась такая система: у каждого из проживающих в общежитии (под него переделали тот самый амбар, поделив его на комнатки) есть свое маленькое хозяйство. Кроме того, каждый выполняет свой объем работ — на ферме, в лесу или на пилораме. На счет каждого записывается определенная сумма заработанных денег (от тысячи до полутора тысяч в месяц), на которые каждый один раз в неделю заказывает то, что ему нужно. Николай закупает сигареты (120 пачек), хлеб (60 буханок), основные продукты, ну а мясо, картофель и овощи они имеют свои.

Теперь поголовье на ферме составляет 7 коров, 45 овец и 27 свиней, есть большое овощехранилище. По потребностям покупаются телевизоры, радиоприемники, книги, одежда, валенки, сапоги или другие прелести цивилизации. Три раза в год — после посевной, уборочной и в канун Нового Года — работник имеет право на “увольнительную” в город. Работник может уйти, когда ему заблагорассудится, но тогда его в коммуну больше не возьмут. Сделано это вот, почему:

Без моего разрешения с территории никто не может уйти. Дело в чем: если в какой-то соседней деревне будет совершена кража, милиция наверняка подумает на нас. Чтобы ручаться за моих ребят перед милицией, я должен быть в них уверен. Вообще у нас существует “закон джунглей” — всего лишь с двумя пунктами: “не укради” и “не пей”. Первый пункт компромиссов не допускает, во втором я даю поблажки. Раз в неделю, после бани, алкоголь дозволяется. Но среди ребят пятеро у нас вообще не пьют и заказывают себе не водку, а конфеты. Раньше, когда я еще не слишком им доверял, приезжал по ночам с проверками; неизвестно ведь, что за люди приходят. Как-то раз приехал, подошел тихонько и слышу их разговор: “...Генерал этот — лох. Мы этого мужика подоим — и свалим...” Я вошел и сказал: “Ребята, не за того принимаете, я вас живо в стойло поставлю...” Ведь они думали, что если есть солярка, запчасти (а все это у нас не заперто), можно перезимовать, а потом продать налево. Они поняли, что ничего здесь не сделаешь, и ушли восвояси...

Этнический состав “воинства” удивляет своим разнообразием: здесь живут и латыш, и украинец, и белорус, и венгр и даже финн. “Пионеры” Сергей Рычков и Людмила Федорова, смогли в деревне построить свой домик, пусть и небольшой, но кирпичный. Сейчас строит свой дом другая семья, созданная здесь, а вообще здесь, на ферме соединились четыре супружеские пары — и каждый мечтает обрести свой дом. Перспективы есть, так как планируется строить еще один двухквартирный дом. Раз в месяц они собирают “ курултай”, на котором обсуждают все насущные проблемы. На собраниях также решается, кто сколько заработал. Николай старается внимательно выслушивать своих работников:

Я ведь тоже не святой, ошибаюсь. Они мне говорят: “Не так, Геннадич, надо по-другому...” Но, если я уверен хотя бы на девяносто восемь процентов, что я прав — меня уже не переубедишь! Вместе решаем, если надо кого-то уволить. Бывает и такое, что человека приходится выводить из коллектива со скорбью в душе. Он работяга, трудолюбивый, но не может без вина. А есть такие которые “борзеют”, пытаются установить в общежитии порядки по тюремным “понятиям”. Но коллектив таких сам изживает. Самое страшное здесь (я уж в это не вмешиваюсь) — это “крысятничество”, мелкое воровство. Мы не так давно выгнали одного, “Женя Фонтомас” его звали, за два ведра картошки (он их на бутылку обменял). Закон есть закон. А вообще с ними интересно: столько историй наслушаешься!

Истории хоть и разные, но мотив у них примерно один: людские предательство и подлость плюс еще слабоволие и легкомыслие пострадавших. Живет, например, сейчас в коммуне Вова. С ним история простая: его из квартиры выгнал на улицу брат, и не просто брат, а близнец. Печник, дядя Ваня, имеет где-то взрослую дочку, с которой у него нелады. Дядя Ваня — книгочей, он все свободное время с книгой, он больше молчит и в душу Николай к нему не лезет.

Или вот Света. Она детдомовка, ее послали в ПТУ учиться, ну, шлялась она по городу с какой-то проходимкой, все вино, гулянка. Она добрая, умная, но, видно, в детдоме у нее не воспитали воли, что ли... А вот Сережа Марков. Я его давно знаю, лет с десяти: жили мы по соседству. Вот он излил мне душу. Он воевал где-то в Таджикистане, а после они решили обменять с матерью квартиру. Мать умерла и нашлись “доброжелатели”, все обхаживали его, обвораживали. И однажды он домой приходит — а там другая, железная дверь. Так он и остался без жилья, без документов. Таня, доярка, родом из деревни. Родители умерли, дом развалился. Она переехала в город, ухаживала за одной бабушкой, пока та не умерла. И Таня осталась без жилья. Каким-то образом она перебралась в нашу деревню, стала жить с одним забулдыгой, который нас ненавидит. Однажды она сама пришла и сказала, что сожитель посылает ее воровать у нас овощи. Кончилось тем, что осталась у нас жить, потом соединились с нашим парнем в семью. Теперь они с Витей дом себе строят. Или дедушка Волков. Он у нас три года в вагончике в лесу живет, охраняет технику. “Это мое”, — говорит, да и фамилия его оправдывает. А так у него семь “ходок” в ЛТП. Этот дедушка сам свою квартиру пропил... Утром в канаве проснулся — ни денег, ни документов, ни ключей...

Приходил в Прудник и совсем необычный человек. Громадный, розовощекий, опрятный, спрашивает басом: “Это вы хозяйство Плотникова? Вам тракторист нужен?” Оказалось (назвался он Витей) мужичина пришел из Ростова-на-Дону. Он странник, любит бродить по нашему немаленькому отечеству. У Вити норма — тридцать километров в день — и так он все бродит, бродит. Иногда в монастыре задержится, а на сей раз пришел к Николаю. Мужик абсолютно трезвый, ему только поесть бы побольше, так вот Витя этот отработал всю зиму, а весной взял свой чемодан, сказал: “Мужики, в какой стороне Окуловка?”. И пошел напропалую в сторону далекой станции. Мужики почесали свои затылки (жаль, хороший работник, и человек порядочный!) и пришли к такому выводу: “Этот Витя такой: куда ветер — туда и он...”

Николай иногда задумывается: зачем ему все это? Мог бы — пусть и в меньшем объеме — работать с младшим братом и зятем. Но ответа найти не может. Если это вид современного рабства — то странное это рабство, на которое сам человек напрашивается. В конце концов, если поэт когда-то призывал “милость к падшим”, — кто-то должен таковую милость в жизни реализовывать. Главное, что люди эти начинают верить, что и в их жизни не все потеряно:

- Первое время я буквально заставлял сажать личные огородики. А теперь приезжаешь — они ропщут: “Начальник, семена давай!” Приятно осенью смотреть на эти огороды! А местные жители (бабушки только остались-то...) теперь не жалуются. Вечерами собираются на перекрестке и с нашими женщинами “трещат”. Общение, как-никак...