Дело ЮКОСа: стриптиз и агония власти

Меня угораздило прийти на суд над Ходорковским и Лебедевым в тот день, когда гособвинение отвечало на отвод, заявленный адвокатами прокурору Гюльчехре Бахадыровне Ибрагимовой (я сознательно называю ее по имени-отчеству, так как прокуроры настойчиво обращали внимание на неэтичность предъявления претензий к женщине-гособвинителю; поэтому я заранее, стараясь проявить максимально возможную любезность, пытаюсь снять с себя подобные обвинения. Правда, в своих высказываниях в адрес женщин-адвокатов эти же прокуроры не церемонились).

Прокуроры выступили все. Их пламенная защита сводилась к тому, что слова, инкриминированные Гюльчехре Бахадыровне Ибрагимовой, она действительно произносила, но ее неправильно поняли, а сами слова были вырваны из контекста и злостно искажены. И вообще она на прекрасном счету в прокуратуре – как, надо полагать, был на прекрасном счету в МВД начальник ОВД «Царицыно», устроивший бойню в универмаге, – и потому нечего ее обижать.

На самом деле быть чрезмерно строгим к прокурору Гюльчехре Бахадыровне Ибрагимовой не стоит. С одной стороны, ее выступление и ее полуистерическое общение в кулуарах с пришедшими на открытый процесс и весьма скромно ведшими себя гражданами производило впечатление осознанной провокации. И с этой точки зрения ее заявления о том, что взгляды Ходорковского никого не интересует, а Лебедеву ничто не поможет, представляются вполне рациональными и отчасти эффективными.

С другой стороны, ряд используемых ею грамматических конструкций наводит на мысль о том, что она просто недостаточно хорошо знает русский язык для того, чтобы в полной мере понимать смысл собственных слов, не говоря уже о законах. Мне, например, запало в память самокритичное сравнение Ибрагимовой себя с воробьем: претензии к себе она назвала «стрельбой по воробьям».

Хорошо хоть не терроризмом.

Некоторые особо ценные формулы этой Эдит Пиаф путинского разлива я записал – просто в силу их невоспроизводимости по памяти. Например, «прекрасно имеет в виду, о чем шла речь» или «зависая в интернете, выискивать цитаты лиц, которых в принципе неизвестно кто». Закончила же Гюльчехра Бахадыровна Ибрагимова свое выступление цитатой из Паскаля, прозрачно намекающей на то, что адвокаты получают за свою работу деньги, и уже потому ничто сказанное ими не заслуживает внимания.

Недаром слегка растерянный Гарри Каспаров в кулуарах советовал сотрудникам прокуратуры изучать русский язык, но, судя по эксклюзивной связности ответных реплик, корм, по-видимому, был не в коней.

Прокуроры, пламенно «отмазывая» Гюльчахру Бахадыровну Ибрагимову от обвинений в том, что она не стесняется демонстрировать предопределенность процесса, тут же на голубом глазу сами демонстрировали эту предопределенность. Так прокурор с бледным и мятым лицом (по-видимому, это был славный еще по первому процессу Шохин), выражая свое негодование попыткой адвокатов защитить права обвиняемых, торжественно продекламировал: «Попытка оказалась тщетной!»

Понятно, что решения суда, по-видимому, предопределены, но столь наглядная и откровенная в своей безнаказанности демонстрация этого (низводящая, помимо прочего, судью до роли простого презерватива для беззакония) произвела впечатление даже на видавших виды наблюдателей.

На это фоне прямо-таки трогательно выглядела постоянно демонстрируемая обвинителями обиженность. Возникало ощущение, что любая попытка защитить обвиняемых наносит им непереносимое душевное страдание и потому трактуется ими как «неэтичное поведение», в отдельных случаях – как нечто, «не соответствующее уровню» того или иного адвоката.

А обвинение в адрес защиты в том, что она-де «попыталась создать негативный образ обвинителя Ибрагимой» и вовсе напоминало по стилистике прелюдию к иску о защите чести, достоинства, возмещении морального ущерба и упущенной прибыли.

Насколько можно судить по заявлениям прокуроров, единственное, чего не делали обвиняемые и их адвокаты – это не мочились им на головы во время их робких выступлений, целиком находившихся в рамках закона. Любой россиянин, наблюдавший за российскими правоохранителями хотя бы по телевизору, поймет, что так не бывает. И если бы хоть какое-то из этих обвинений соответствовало действительности, подсудимые сидели бы в карцере, а адвокаты, если бы успели, спасались бы за границей.

О душевной уязвимости и ущемленности людей, на голубом глазу обвиняющих подсудимых в хищении почти трех четвертей годовой добычи российской нефти и финансовых махинациях на несуществующем острове \"Гиблартар\", свидетельствуют обвинения в адрес пришедших на процесс людей. Этих людей называли «маргиналами» и «болельщиками», «позволяющими себе никому не понятные реплики». Впрочем, в это как раз, учитывая демонстрируемый прокурорами уровень культуры, вполне можно поверить. Основные же обвинения заключались в том, что они смеют комментировать происходящее и вообще высказывать свое мнение за пределами зала суда – и в том числе, о ужас, представителям СМИ!

Юридическая грамотность деятелей из прокуратуры простирается настолько далеко, что они, не стесняясь, объясняли, что комментировать ход процесса и вообще обсуждать увиденное имеют право только его непосредственные участники, а остальные, надо полагать, могут только молча смотреть и сопеть в две дырочки.

Пока им разрешают.

При этом, поскольку адвокаты и судья связаны профессиональными ограничениями, а обвиняемые – конвоем, получается, что единственные, кто на деле имеет право комментировать ход процесса – это сами прокуроры.

Что ж: какова демократия – такова и свобода слова, таковы и люди, обслуживающие (а точнее, приватизирующие) эту свободу.

Можно понять судью, которому после этого «шоу прокуроров» понадобилось объявить перерыв на час-полтора для вынесения заведомо предопределенного решения: он тоже человек, и ему, похоже, тоже надо было протошниться и прополоскать рот какой-нибудь водой.

На самом деле последовательная дискредитация правосудия, как и последовательная дискредитация выборов и других институтов демократии, целенаправленно осуществляемая все еще путинским (а отнюдь не медведевским) режимом, лишает его необходимых для существования любой власти социальных демпферов.

Даже если сегодня тот или иной ставленник власти по-честному выиграет выборы – в это не поверит никто, кроме его родственников.

Если тот или иной ставленник власти станет жертвой преступления – в его невинность также поверят немногие, а сочувствовать будут лишь ближайшие знакомые.

И когда сгнившая власть начнет искать, кому передать полномочия в обмен на собственную безопасность, она не найдет новых защитников и преемников, она не найдет новых Путиных. Дай бог, если найдутся хотя бы новые прокуроры, способные исполнить в отношении ее даже весьма суровые законы.

Беда не в том, что эти люди копают яму себе – беда в том, что они сначала сталкивают в нее всех нас.

Их самозабвенный, обморочный энтузиазм производит чудовищное впечатление. И, хотя простое выслушивание их заявлений производит впечатление купания в навозе, я пойду на этот процесс еще и еще: не так часто удается увидеть одновременно стриптиз и агонию правящей клептократии.