Как отличить друга от врага?

Некоторые пользователи Макспарка из России вскочили на беспроигрышного «конька» (или поймали своеобразную «фишку»), безбожно спекулируя на нынешней трагедии, происходящей на Украине.

При этом самих себя они записывают безоговорочно правыми, а ВСЕХ ГРАЖДАН УКРАИНЫ, вне зависимости от национальности, смешивают с дерьмом только из-за того, что они волею судьбы ВЫНУЖДЕНЫ были остаться жить на этой территории после развала Советского Союза.

Больше всего меня удивляет тот факт, что большинство россиян всех украинских граждан, НАСИЛЬНО МОБИЛИЗОВАННЫХ В АРМИЮ, называют КАРАТЕЛЯМИ (не буду конкретно указывать пальцем – они сами себя узнают)…

Хочу привести пример из истории своей собственной семьи: мой дед во время Гражданской войны ТРИЖДЫ попадал под НАСИЛЬСТВЕННУЮ МОБИЛИЗАЦИЮ – первый раз к «красным», потом к «белым» и затем вновь к «красным».
Как прикажите называть моего деда – «красным» героем или «белым» карателем? Или, может быть, «белым» героем, но «красным» карателем? Если найдётся такой умник, то разъясните мне, пожалуйста, данную ситуацию, только, пожалуйста, «на пальцах»…
Или возьмём, к примеру, моего любимого писателя Михаила Булгакова, который в своей автобиографии вынужден был написать, что проживая в Киеве во время Гражданской войны, он подвергался ЧЕТЫРНАДЦАТЬ РАЗ НАСИЛЬНОМУ ПРИЗЫВУ В АРМИЮ, каждой из враждующих сторон, захватывавших этот город. Хотелось бы услышать от макспарковских умников, кто же Булгаков – враг или друг, «красный» герой или «белый» каратель, петлюровец или «зелёный» и т.д.?

На мой взгляд, никаких ответов искать не нужно – жизнь настолько сложная и неоднозначная штука, что не понимать этого могут лишь «диванные стратеги» наблюдающие за трагедией со стороны и считающие, что подобные проблемы никогда не коснутся их самих…

Хочу Вам предложить для прочтения небольшую выдержку из «Повесть о жизни. Начало неведомого века» Константина Паустовского, который, как и Михаил Булгаков, волею судьбы оказался в Киеве, охваченном Гражданской войной, и несколько раз попадал под «мобилизационные волны», несмотря на то, что был гражданином РСФСР.

Отрывок главы «Гетман наш босяцкий» я даю с большими сокращениями (для удобства) и выделением жирным курсивом мест, до боли напоминающих сегодняшнюю украинскую действительность.
__________

...На призывном пункте пришлось стоять в очереди. Коменданты домов с толстыми домовыми книгами суетились около мобилизованных. Вид у комендантов был виноватый и заискивающий. Они усиленно угощали мобилизованных папиросами, просто навязывали им папиросы и поддакивали всем их разговорам, но ни на миг не отходили от своих подопечных.

В глубине комнаты, вонявшей кухней, сидел за столом гетманский офицер с желто-голубыми погонами. Он тряс под столом ногой.

Передо мной стоял небритый хилый юноша в очках. Он ждал, понуро и молча. Когда очередь дошла до него, то на вопрос офицера о профессии он ответил:

-- Я гидрограф.

-- Граф? -- переспросил офицер, откинулся на стуле и с нескрываемым удовольствием посмотрел на юношу.-- Редкая птица! Были у меня дворяне и даже бароны, но графов еще не было.

-- Я не граф, а гидрограф.

-- Молчать! -- спокойно сказал офицер.-- Все мы графы. Знаем мы этих графов и этих гидрографов. За глупые разговоры вы у меня попотеете в хозяйственной команде.
Юноша только пожал плечами.

-- Следующий!

Следующим был я. Я показал офицеру свои документы и твердо сказал, что я, как гражданин Российской Советской Федерации, призыву в гетманскую армию не подлежу.

-- Какой сюрприз! -- сказал офицер и, гримасничая, поднял брови.-- Я просто очарован вашими словами. Если бы я знал, что вы соблаговолите явиться, то вызвал бы военный оркестр.

-- Ваши шуточки не имеют отношения к делу.

-- А что имеет? -- зловеще спросил офицер и встал.-- Может быть, вот это?

Он сложил кукиш и поднес его к моему лицу.

-- Дулю! -- сказал он.-- Дулю с маком стоит ваше советско-еврейское подданство. Мне начхать на него с высокого дерева.

-- Вы не смеете так говорить? -- сказал я, стараясь быть спокойным.

-- Каждый тычет мне в глаза это «не смеете»,-- грустно заметил офицер и сел. -- Хватит! Из уважения к вашему лиловому подданству я назначаю вас в сердюцкий полк. В гвардию самого пана гетмана. Благодарите бога. Документы останутся у меня. Следующий!..

…Вся эта комедия, подкрепленная солдатскими штыками, была так нелепа и неправдоподобна, что горечь от нее я впервые ощутил только в холодной казарме. Я сел на пыльный подоконник, закурил и задумался. Я готов был принять любую опасность, тяжесть, но не этот балаган с гетманской армией. Я решил осмотреться и поскорей бежать.

Но балаган оказался кровавым. В тот же вечер были застрелены часовыми два парня из Предмостной слободки за то, что они вышли за ворота и не сразу остановились на окрик.

Голос канонады крепчал. Это обстоятельство успокаивало тех, кто еще не потерял способности волноваться. Канонада предвещала неизвестно какую, но близкую перемену. Лозунг «Хай гирше, та инше» был в то время, пожалуй, самым популярным в Киеве.

Большинство мобилизованных состояло из «моторных хлопцев». Так называли в городе хулиганов и воров с отчаянных окраин -- Соломенки и Шулявки. То были отпетые и оголтелые парни. Они охотно шли в гетманскую армию.

Было ясно, что она дотягивает последние дни, -- и «моторные хлопцы» лучше всех знали, что в предстоящей заварухе можно будет не возвращать оружия, свободно пограбить и погреть руки.Поэтому «моторные хлопцы» старались пока что не вызывать подозрений у начальства и, насколько могли, изображали старательных гетманских солдат. Полк назывался «Сердюцкий его светлости ясновельможного пана гетмана Павло Скоропадского полк».

Я попал в роту, которой командовал бывший русский летчик – «пан сотник». Он не знал ни слова по-украински, кроме нескольких команд, да и те отдавал неуверенным голосом. Прежде чем скомандовать «праворуч» («направо») или «ливоруч» («налево»), он на несколько мгновений задумывался, припоминая команду, боясь ошибиться и спутать строй. Он с открытой неприязнью относился к гетманской армии. Иногда он, глядя на нас, покачивал головой и говорил:

-- Ну и армия ланцепупского шаха! Сброд, шпана и хлюпики!

Несколько дней он небрежно обучал нас строю, обращению с винтовкой и ручными гранатами. Потом нас одели в зелено-табачные шинели и кепи с украинским гербом, в старые бутсы и обмотки и вывели на парад на Крещатик, пообещав на следующий же день после парада отправить на петлюровский фронт.

Мы вместе с другими немногочисленными войсками проходили по Крещатику мимо здания Городской думы..

Около думы верхом на гнедом английском коне стоял гетман в белой черкеске и маленькой мятой папахе. В опущенной руке он держал стек.

Позади гетмана застыли, как монументы, на черных чугунных конях немецкие генералы в касках с золочеными шишаками. Почти у всех немцев поблескивали в глазах монокли. На тротуарах собрались жидкие толпы любопытных киевлян.

Части проходили и нестройно кричали гетману «слава!». В ответ он только подносил стек к папахе и слегка горячил коня.

Наш полк решил поразить гетмана. Как только мы поравнялись с ним, весь полк грянул лихую песню:

Милый наш, милый наш Гетман наш босяцкий, Гетман наш босяцкий -- Павло Скоропадский!

«Моторные хлопцы» пели особенно лихо -- с присвистом и безнадежным залихватским возгласом «эх!» в начале каждого куплета:

Эх, милый наш, милый наш Гетман Скоропадский, Гетман Скоропадский, Атаман босяцкий.

«Хлопцы» были обозлены тем, что нас так скоро отправляют на фронт, и вышли из повиновения.

Скоропадский не дрогнул. Он так же спокойно поднял стек к папахе, усмехнулся, как будто услышал милую шутку, и оглянулся на немецких генералов. Их монокли насмешливо блеснули, и только по этому можно было судить, что немцы, пожалуй, кое-что поняли из слов этой песни. А толпы киевлян на тротуарах приглушенно шумели от восхищения.

Нас подняли еще в темноте. На востоке мутно наливалась ненужная заря. В насупленном этом утре, в керосиновом чаду казармы, жидком чае, пахнувшем селедкой, в вылинявших от тихого отчаяния глазах «пана бунчужного» и мокрых холодных бутсах, никак не налезавших на ноги, была такая непроходимая и бессмысленная тоска, такой великий и опустошающий сердце неуют, что я решил непременно сегодня же бежать из «Сердюцкого его светлости ясновельможного пана гетмана полка».

На поверке оказалось, что двенадцати человек уже не хватает. Летчик безнадежно махнул рукой и сказал:

-- А ну вас всех к чертовой матери! Стройся!

Мы кое-как построились.

-- Кроком руш! -- скомандовал летчик, и мы, поеживаясь, вышли из сырого и сомнительного тепла казармы в резкий воздух раннего зимнего утра…

… До сих пор я не понимаю, в силу какой тупой инерции мы все шли и шли, хотя каждый из нас, в том числе и «пан сотник», понимал, что идти на фронт бессмысленно и что мы можем сейчас же спокойно и без всяких последствий разойтись по домам…

…В рассветной мути со стороны Киева возник воющий свист снаряда. Мне показалось, что снаряд идет прямо на нас. И я не ошибся.

Снаряд ударил в бруствер, взорвался с таким звуком, будто воздух вокруг лопнул, как пустой чугунный шар. Осколки просвистели стаей стрижей…

…Второй снаряд ударил около «лисьей норы». Из блиндажа выскочил «пан сотник». Третий снаряд снова попал в бруствер.

-- Свои! -- закричал рыдающим голосом «пан сотник» и погрозил в сторону Киева.-- Свои обстреливают! Идиоты! Рвань! В кого стреляете? В своих стреляете, халявы!

«Пан сотник» повернулся к нам.

---- Отходить на Приорку. Живо! Без паники! К чертовой матери вашего гетмана.

Перебежками, ложась каждый раз, когда нарастал свист снаряда, мы спустились на Приорку. Первыми, конечно, бежали «моторные хлопцы».

Оказалось, что гетманская артиллерия решила, будто наши окопы уже заняты петлюровцами, и открыла по ним сосредоточенный огонь…

…Потрепанные и поредевшие гетманские части начали стягиваться на засыпанную трухой от соломы площадь среди Приорки. Жители Приорки высыпали на улицы и с нескрываемым злорадством обсуждали отход сердюков.

Но, несмотря ни на что, по городу спокойно разъезжали на сытых гнедых лошадях отряды немецких кавалеристов. Гетман или Петлюра -- немцам было все равно. Прежде всего должен соблюдаться порядок.

На Приорской площади мы по приказу «пана сотника» свалили в кучу винтовки и патроны. Немцы тотчас подъехали к этому оружию и начали его невозмутимо охранять. На нас они даже не посмотрели.

-- А теперь -- по домам! -- сказал «пан сотник», отцепил и бросил на мостовую свои желто-голубые погоны.-- Кто как может. По способностям. В городе кавардак. По одним улицам валят петлюровцы, по соседним отступают гетманцы. Поэтому, переходя перекресток, посмотрите сначала налево, а потом направо. Желаю здравствовать.

Он натянуто улыбнулся своей неудачной шутке, помахал нам по-штатски рукой и торопливо ушел, не оглядываясь.

Некоторые сердюки тут же на площади сбрасывали с себя шинели, продавали их за гроши приорским жителям или отдавали даром и уходили в одних гимнастерках без погон.

Мне было холодно, и я шинели не снял, только оторвал с мясом погоны.
Вата вылезала из дыр от оторванных погон, и по этому одному признаку можно было легко догадаться, кто я такой…

…В городе на перекрестках я не смотрел ни налево, ни направо. Мне очертел этот военный и политический балаган, и гнев лишил меня чувства опасности. Я проходил через строй петлюровцев в своей шинели с вырванными погонами, и только два раза меня сильно ударили прикладом в спину.

Толпы «щирых» украинцев, стоявшие редкими рядами на тротуарах, кричали петлюровцам «слава», а на меня смотрели с бешеной злобой.

Но все же я дошел домой, позвонил, услышал радостный возглас Амалии, схватился за ручку дверей, опустился на стул в передней, и легкие веселые мысли закружились у меня в голове, хотя шинель очень сильно давила грудь,-- с каждой минутой все сильнее, будто она была живым существом и хотела меня задушить…

…Я застонал и все забыл. В молодости у меня изредка бывали такие короткие обмороки. Случались они от усталости…
______

Ну, и в завершение, ещё небольшой отрывок из моего рассказа «Как мой дед стал добровольцем Красной Армии»: «…В результате длительных мытарств оказался он на Туркестанском фронте. Когда их привезли на фронт, открыли вагоны и говорят: «Добро пожаловать добровольцы, прибывшие на борьбу за светлое будущее!»

Удивлённые этим люди в вагонах начали усиленно доказывать, что они не добровольцы, а насильно мобилизованные.

 Тогда «красные» проделали такую простую и хитрую штуку: установили напротив вагонов пулемёты и заявили: «Добровольцы выходите, а остальные нам не нужны. Мы их всех расстреляем!»

Вагоны мигом опустели»…