Сон войны. Глава 4

Начало:

http://maxpark.com/community/4707/content/3261095 

Глава 4

     Вне всякого сомнения, это был офицер. В нём всё было очень кадровое и командное: и лицо, и форма (знаков различия не было видно под плащ-накидкой), и жесты. И голос, как потом выяснилось, тоже. Беззвучно пошевелив губами, он командным жестом показал нам, что следует опустить стекло, и терпеливо ждал, пока мы выполним требование.
     Я хотел сказать, что не надо, и Танечка сказала то же самое, но Олег успокоил её, объяснив, что через стекло разговаривать трудно, и стал возиться с зажимами. Я понял, что он был прав — это солдатики поотдавали свои автоматы сменщикам, а офицер наверняка был при личном оружии. И лучше поговорить, как нам было предложено, чем молча нарываться на неприятности, от которых стекло не спасёт.
     Окно опустилось только до половины, а дальше застряло... Впрочем, для разговора вполне достаточно. Накидка, которая сквозь пыльное снаружи стекло казалась защитной, была на самом деле ярко-зелёного цвета с неправильными жёлтыми пятнами (поверх опущенного окна нам был виден её складчатый ворот). На голове у офицера был такой же пятнистый берет без кокарды. Лицо у него было измождённое, строгое и без возраста.
     — Прошу извинить за беспокойство, — сказал офицер и козырнул. (Как-то странно козырнул и вроде бы не совсем правильно, но очень чётко). — Кто из вас пассажир Сима Святый?
     И обвёл глазами всех нас по очереди (Танечку тоже).
     Мы переглянулись.
     — Он только что... — начал я, но Олег меня перебил.
     — Допустим, это я, — сказал он. — В чём дело?
     Пару секунд офицер смотрел на Олега без всякого выражения, а потом дрогнул уголками губ и произнёс:
     — Давайте допустим. — Снова козырнул (левой рукой! — догадался я наконец, в чём странность) и представился: — Генерал-сержант Хлява.
     Мы с Олегом снова переглянулись.
     — Слушаю вас, генерал, — сказал Олег.
     — Имею сообщить пассажиру Симе Св`ятому, что его знакомый, зауряд-ефрейтор Лозговитый, около часа тому назад был препровождён в арест-кильдым в состоянии острого алкогольного отравления. — Генерал внушительно помолчал. — Зауряд-ефрейтору Лозговитому надлежит пребывать под арестом не менее двадцати трёх суток. Восемь из них он получил от меня лично, а приказ-майор добавил ещё пятнадцать... Имею также донести до сведения пассажира Симы Святого, что впредь подобные просьбы надлежит адресовать лично мне, генерал-сержанту Хляве. Те из них, которые я смогу выполнить, я буду выполнять безвозмездно или по установленным свыше расценкам, без каких бы то ни было комиссионных.
     — А что за про... — начал я, но Олег меня опять перебил.
     — Виноват, генерал-сержант, — сказал он. — Право же, я не знал. И ради Бога, передайте мои соболезнования зауряд-ефрейтору... э-э... Лозговитому.
     — Храни вас Бог, передам. — Генерал-сержант снова дрогнул уголками губ и коротко кивнул. — И опасаюсь, что не далее, как сегодня. Теперь касательно воды...
     Но касательно воды он сказать не успел, потому что его тоже перебили. Ещё более кадровый и командный, даже какой-то металлический, лязгающий голос рявкнул:
     — Генерал-сержант Хлява!
     — Й-йя! — рявкнул Хлява и моментально оказался стоящим к нам в профиль. Явно по стойке «смирно», но глядя при этом куда-то под ноги.
     «Равнение на низ, — подумал я. — А на чём он, интересно, стоит?» Олег, наверное, подумал о том же, потому что сунулся было выглянуть за окно, но тут же отдёрнул голову, посмотрел на меня круглыми глазами и что-то пробормотал.
     Диалог за окном вагона между тем продолжался.
     — Чем вы там занимаетесь, Хлява? — брезгливо спросил металлический голос.
     — Улаживаю инцидент, господин приказ-майор!
     — Какого рода инцидент?
     — Был огневой контакт с супостатом, господин приказ-майор! Штатские обеспокоены. Счёл своим долгом...
     — Шпаки всегда обеспокоены. Тем не менее, хвалю.
     — Мысленно целую знамя, господин приказ-майор!
     — Продолжайте улаживать... А-атставить! О неразглашении предупреждены?
     — Так точно, госпо...
     — Без званий.
     — Есть, без званий! Так точно, предупреждён.
     — Тогда почему в таком виде?
     — Чтобы не пугать штатских. Они ещё...
     — Двое суток ареста!
     — Есть, двое суток ареста.
     — Принять уставной вид
     — Есть, принять уставной вид.
     Генерал-сержант нехотя задрал подбородок, сунул руки за ворот своей накидки (на руках у него оказались такие же пятнистые перчатки) и стал что-то там дёргать.
     — В чём дело, Хлява? — подождав, осведомился голос.
     — Заело, господин приказ-майор.
     — Пять суток ареста, генерал-ефрейтор.
     — Есть, пять суток ареста. — Хлява отпустил ворот и вытянулся.
     — Принять уставной вид!
     Хлява покосился на нас и проговорил негромко:
     — Не пугайтесь, господа. Я постепенно... Есть, принять уставной вид, — сказал он приказ-майору. Откинул голову назад и, снова сунув руки за ворот накидки, с натугой потянул его от себя и вниз.
     Ей-Богу, лучше бы он сделал это не постепенно, а сразу! Жутко было смотреть, как его голова размякла и потекла, выплёскивая из себя шевелящиеся жёлто-зелёные псевдоподии. И, к тому же, всё это сопровождалось неприятным пронзительным звуком нарастающей высоты и силы. Я не сразу понял, что это визжит Танечка — только когда мимо меня пролетел стакан.
     Вместо головы на плечах генерал-сержанта Хлявы уже красовалось гладкое и твёрдое на вид ярко-зёленое яйцо с неправильными жёлтыми пятнами. Стакан должен был разбиться о него или, по крайней мере, стукнуться и отлететь. Но он не разбился и не отлетел. Он плавно замедлил своё движение (при этом не изменив траекторию полета под воздействием силы тяжести!) и в нескольких сантиметрах от лица-яйца, полыхнув ослепительной оранжевой вспышкой, пропал...
     Танечка наконец перестала визжать и теперь только тихонько всхлипывала, а Олег успокаивающе бормотал ей что-то про маскировку.
     — Вот видите, Хлява, — наставительно пролязгал снизу голос приказ-майора. — А если бы в морду? Лежали бы в лазарете с перебитым шнобелем! Шпаки есть шпаки.
     — Вы, как всегда, правы, приказ-майор... — буркнуло яйцо голосом генерал-сержанта Хлявы, уже слегка металлизированным.
     — Продолжайте улаживать инцидент, генерал-ефрейтор!
     — Есть.
     И голос приказ-майора, металлически хрюкая, удалился.
     — Лопни моё яйцо... — негромко сказало яйцо. (Оказывается, они её так и называли — эту свою маскировку. Или защиту).
     Хлява опять повернулся к нам — об этом можно было догадаться по движению плеч и жёлтых пятен на лице-яйце.
     — Небольшая поправка, господа, — сказало яйцо. — Все просьбы надлежит адресовать генерал-ефрейтору Хляве. Об остальном не беспокойтесь, на губе я пробуду не больше суток: либо выпустят досрочно, либо сбегу... Кр-рыса прик`азная, нестроевая! — выругался он вдруг с каким-то даже мальчишеским озорством (видимо, в адрес приказ-майора). — Теперь касательно воды...
     Генерал-сержант Хлява, только что разжалованный в генерал-ефрейторы, нагнулся и через пару секунд выпрямился, с натугой поднимая над полуопущенной рамой окна внушительных размеров канистру (тоже ярко-зелёную, но без пятен). Рядом уже оказался Олег, мы с ним подхватили канистру, пронесли её над столиком и осторожно опустили на пол. В ней было литров тридцать, не меньше.
     — Это аккумуляторный дистиллят, — сообщил Хлява (всё-таки жутковато было слышать голос живого человека из неподвижного размалёванного яйца). — Химически чистый аш-два-о. Можно употреблять внутрь.
     — Спасибо, генерал-сержант! — сказал Олег. — То есть, храни вас Бог.
     — Ефрейтор, чего уж там! — весело сказало яйцо. — Не впервой! А благодарить вам надлежит зауряд-ефрейтора Лозговитого — это от него для пассажира Симы Святого лично. Флягу можете оставить себе. И последнее на сегодня. Через пару часов мои добры молодцы будут готовы наполнить водой те ёмкости, по которым вы постучите вот так. — Он изобразил тот самый стук. — Но, извиняюсь, не дистиллятом, штука дорогая, а обычной проточной водой из армейской речки. Кипятить обязательно: супостат не дремлет, сами понимаете... Вопросы есть господа?
     Вопросы у меня были. Ещё бы у меня их не было!
     — Почему светло? — задал я давно изводивший меня вопрос, потому что самые главные ещё не сформулировал. — Ведь по времени ночь?
     — А как же иначе? — спросило яйцо озадаченным голосом. — В темноте воевать прикажете? Если мешает — зашторьтесь, да и спите себе.
     Я не нашёлся, что возразить.
     — Подозреваю, что приказ-майор где-то прав! — добродушно хохотнул Хлява. — Шпаки есть шпаки. Шутка, господа.
     — Скажите, Хлява, — спросил Олег, — почему ваш приказ-майор так не любит штатских?
     — Потому что прик`азник, а смотрит воем. «Наш»! Да лопни моё яйцо, если он умертвил хоть одного супостата в бою, а не на дыбе в допросной! Поумнее вопросов нет, господа штатские? Тогда всего доброго. Иду арестовываться.
     Хлява откозырял (между яйцом-головой и левой перчаткой полыхнуло оранжевым) и провалился вниз.
     — На чём он стоял? — спросил я.
     — Да есть там такая приступочка... — неопределённо ответил Олег, покосившись на Танечку. — Закроем?
     — Подождите...
     Я встал ногами на полку и выглянул из окна. Не было там никакой приступочки. Был генерал-ефрейтор Хлява, который на четвереньках спускался с насыпи. Спустился, на четвереньках же обогнул столб № 214, лёг на живот и, раздвигая руками колосья, стал по-пластунски удаляться прочь. Колосья, изредка касаясь его пятнистой головы, вспыхивали оранжевым.
     Я слез.
     Мы с Олегом ещё раз молча переглянулись и стали закрывать окно. Это оказалось ещё труднее, чем открывать, но мы в конце концов справились.
     — Ну вот, Танечка, теперь мы с водой, — сказал Олег, садясь рядом с ней. — Надо будет пройтись по всем вагонам, постучать по титанам... Интересно, как они это сделают? Мысленно снимаю шляпу перед достижениями военной техники и вытираю штатский пот с изумлённого лба!
     — А что, военная техника всегда была самой передовой! — поддержал я игру.
     — Я просто от неожиданности, — твердеющим голосом произнесла Танечка. — Ничего удивительного. Иисус Навин тоже останавливал солнце. И тоже во время битвы.
     «Да, — подумал я. — Это она в точку. Этого земная техника осуществить не в силах, будь она хоть трижды военной. В темноте воевать прикажете?.. А ведь, наверное, и облачность того же происхождения — для защиты от воздушных налётов...»
     — Что меня сейчас больше всего заботит, — заявил Олег, — так это: поверит ли Серафим нашему рассказу? Полагаю, что не поверит. Скажет: сидру хватанули, вот и мерещится.
     — И будет прав, — засмеялась Танечка. — Хватанули!
     Впрочем, Симе ничего не пришлось рассказывать — он вернулся обо всём осведомленный и крайне раздосадованный, а наличие в купе фляги с водой принял как должное. Пнул её, как шоферы пинают баллон, уселся рядом со мной и объявил, что до сих пор он был гораздо лучшего мнения о крепости армейских голов (он называл их «макитрами»), чем они того заслуживают. Оказалось, что арестован не только зауряд-ефрейтор Лозговитый. Вместе с ним «острому алкогольному отравлению» подвергся чуть ли не полувзвод, которым Лозговитый командовал — дюжина зауряд-воев.
     — С пяти поллитр! — сокрушённо восклицал Сима. — Там даже на полстакана меньше! И так нажраться!
     Насокрушавшись, он ухватил флягу и поволок её в коридор, буркнув, что сейчас будет чай. Мы остановили его и рассказали, что через пару часов нужно будет просто постучать по титану (об этом Сима знал и не спорил), а дистиллят лучше вылить в питьевой бак — если там, конечно открыто.
     — Откроем, — пообещал Сима. — Лады, половину туда, половину в титан. Хватит, ещё и останется, а через два часа опять пустые будут.
     Танечка, робея, поведала, что от испуга выбросила стакан за окно, но Сима отмахнулся и захлопнул дверь. Невооружённым глазом было видно, что он всё ещё очень переживает за полувзвод Лозговитого и, может быть, даже прикидывает, как бы их, сердяг, похмелить...
     Пока Симы не было, я предложил действительно зашторить окна: всё-таки, уже одиннадцатый час, и как-то непривычно... Олег щёлкнул выключателем ночника — свет был. Верхний свет, правда, не загорался, но мы включили все четыре ночника — и, когда опустили штору, стало очень уютно. Потом Олег вынул из багажной ниши обе постели — мою и Танечкину. Расстилать мы их пока не стали, отложив это на после чая. Потом Танечка собрала всё лишнее со стола, а я отнёс в мусорный ящик. Он был переполнен, я еле-еле затолкал туда баночку из-под икры и бумагу, а бутыль пришлось поставить рядом. Среди поллитровых она возвышалась, как самая главная башня маленького кремля. Сухачовская.
     Из туалета неслась нестерпимая вонь, но зайти пришлось. Я постарался управиться побыстрее, выскочил и захлопнул, как мог плотно, дверь. Сколько мы здесь ещё простоим? И где это: «здесь»? Чтобы не думать об этом, я поспешил вернуться в купе — сразу как только решил, что миазмы в достаточной степени от меня отслоились.
     Сима в дальнем конце вагона возился возле титана: шуровал уголь в топке, а может быть, выгребал золу... Кто-то там ему помогал, кто-то что-то советовал, из других купе заинтересованно выглядывали.
     Вернувшись, я уселся в свой угол и закрыл глаза.
     Делать нам уже было нечего («зашторьтесь, да и спите себе»), а разговаривать мы ни о чем не могли. Потому что единственный вопрос, достойный обсуждения, поднимать не стоило. Где мы? Вернёмся ли? Что с нами будет? Ничего, кроме версий, у нас не было и быть не могло, а версия — не ответ. Вот вернётся Хлява — Хлява нам расскажет... Что?
     Что может рассказать непонятливым шпакам сей доблестный доброжелательный вой в странном чине генерал-ефрейтора?
     Версии...
     У меня, например, версии возникали по большей части мистические, если не сказать инфернальные. Так, в числе прочего, подумалось, что если бы вчера ночью наш состав столкнулся на полной скорости со встречным, то весьма вероятно, что мы ничего не успели бы ни узнать, ни почувствовать. А где в таком случае оказались бы наши бессмертные души — про то живым людям неведомо. Очень может быть, что оказались бы мы в таких местах, где останавливают солнце, чтобы довоевать, где ругаются: «Лопни моё яйцо!» (а имеют в виду голову), где только что прибывших из мира живых называют «шпаками», а потом производят их в странные воинские чины и обучают убивать супостатов в бою или вздёргивать их на дыбу — по способностям. Версия, господа!.. Не лучше и не хуже любой другой, столь же бездоказательной. Только вот не при Танечке её излагать.
     Сима пришёл минут через пятнадцать. С пустой флягой, но пока ещё без кипятка. Зато с четырьмя новыми стаканами и с четырьмя же пакетиками растворимого кофе «по-аэрофлотовски». Кофе Сима выменял у «той бабы» из пятого купе на две бутылки воды, а потом, у неё же на глазах, опорожнил флягу в титан и в питьевой бак — и теперь откровенно радовался, рассказывая, какую физию она сквасила...

Стаканы были позаимствованы им в купе проводников. Его пришлось взломать: ни Полины, ни Любки на месте не оказалось.
     Хозяйственная болтовня Симы заметно разрядила обстановку, а его предложение «добавить» было встречено даже с неким подобием энтузиазма.
     Пока титан закипал, мы дважды «сдвинули», съели ещё две баночки икры и вяло поговорили на отвлечённые темы, как можно более далёкие от обстоятельств. Танечка безуспешно пыталась обучить нас одному из своих простейших заговоров — от насморка, а Сима доказывал (ссылаясь на собственный опыт и почему-то на Есенина), что не надо ни молитв, ни микстур — всё выжигает спирт с бараниной. Причём не только насморк, а любую хворь, включая «сдвиг по фазе» и бытовой сифилис — если, конечно, не перестараться. Олег, по ассоциации с бараниной, вспомнил, как сам избавлялся от простудной напасти, заворачиваясь на ночь в овчинный тулуп, но, видимо, сообразив, ГДЕ это было, осёкся. Покашлял, посмотрел на часы и, прихватив стаканы, пошёл за кипятком.
     Посмотрев на Танечку, я стал говорить какую-то необязательную чепуху о чесноке, а Сима стал азартно мне возражать. Танечка посидела, кутаясь в шаль, послушала наши с Симой алкогольно-чесночные препирания, воскликнула: «Ой, а термос!» — взяла термос и тоже ушла. Сима тотчас умолк.
     Я откинулся на стенку купе и закрыл глаза. Спать не хотелось. Разговаривать о спирте с бараниной под чесночно-насморочным соусом — ещё меньше. Хотелось домой и, может быть, водки. Где-то был стаканчик для бритья... Нет, водки мне тоже не хотелось. Только домой.
     — А ведь мы не в России, старик, — услышал я слева Симин голос (как раз когда Танечкины шаги затихли). — А если в России, то хрен знает в какой.
     Я, не открывая глаз, кивнул.
     — Танюха тоже знает? — спросил он, помолчав.
     — Догадывается, — сказал я. — Слепому ясно.
     — Гончие псы... — выговорил Сима, как выругался. — Бредятина!.. — Встал и побулькал водкой, наливая. — Будешь?
     Я отрицательно качнул головой.
     — И я не хочу... Ладно, пускай стоит.
     Он стукнул бутылкой и стаканчиком о столик и сел напротив.
     Мы помолчали.
     — Скоро идти стучать, — сказал я, не открывая глаз. — Меньше часа осталось.
     — Не к спеху, — возразил Сима. — Обещали до нового развода на стрёме лежать. А разводы через восемь часов.
     — Странно...
     — Чего странного? Армия. Поставили — стой, положили — лежи. Хоть сутки.
     — Я не о том. Странно: как они будут их наполнять?
     — А-а... Хрен его знает — какие-то эфирные шланги. Мне через очко показали — но я так и не врубился, что за дура... Армия!
     — Спирт вы им тоже через очко проталкивали?
     — Зачем? Пузырь я лычкастому в переходнике подал — поднял пластину и сунул. Знал бы, с кем связываюсь... А, ладно, чего ему стоять?
     Он, видимо, выпил, потому что шумно втянул воздух и закашлялся, а потом с грохотом вскочил, стукнул дверью и харкнул в коридор. Я поморщился. Машинально.
     — З-зараза, — просипел он сдавленным голосом, захлопнул дверь и шумно уселся рядом. — Не пошла.
     — Бывает, — сказал я сочувственно.
     И открыл глаза.
     Почему-то я был уверен, что увижу перед собой, чуть правее, догорающую Березань-крепостцу, а левее, отодвинув рукой пихтовую лапу — нашу вконец уже истоптанную ниву, по которой с гиком носятся кругами татары на своих быстроногих лошадках, волоча за собой привязанных за ноги, искалеченных, да вот, на беду свою, не отдавших Богу души дружников, — а другие татары гонят куда-то, потыкивая пиками в спину, избитых зарёванных девок — в разодранных сарафанах, а то и в чём мать родила... Наверное, это были отголоски ещё не дожитой жизни «там». Ещё предстояло мытариться Фоме-Секирнику, жить украдкой, прячась в чужом краю, так и не ставшем своим.
     Ничего этого я не увидел. Справа горели ночники, а слева сидел, пригорюнясь, Сима. Не Серафим-Язычник (с бородой, в кольчуге и при кладенце в ножнах, изнутри выправляющий большим пальцем гнутый шелом), а Сима Святый. Сидел, уперев локти в колени, и разглядывал пустой пластмассовый стаканчик.
     Ну и слава Богу.
     Вскоре вернулись Олег и Танечка, принесли полный термос кипятка и четыре стакана не очень крепкого чая — видимо, ещё не успел завариться. Чай оказался сладким.
     Когда все расселись и разобрали свои стаканы, Олег извлёк из нагрудного кармашка сложенную вчетверо бумагу, расправил её и положил на столик.
     — Полюбопытствуйте, — предложил он нам, усмехаясь.
     Мы с Симой полюбопытствовали. Это оказался какой-то невероятный список, своим содержанием напомнивший мне легендарный ассортимент райкомовских (а теперь, наверное, депутатских) буфетов. Оказывается, в нашем вагоне уже возник и действует Продовольственный Комитет, и нашему купе поручено передать этот список военным властям, предварительно дополнив его в других вагонах. Кроме того, Комитет реквизировал в пользу пассажиров запасы печенья и сахара из купе проводников, теперь их оценивают и делят. А заварку, после долгих споров, решено было оставить для общего пользования.
     Я подумал, что знаю, кто именно возглавляет Продовольственный Комитет...
     Я подумал, а Сима сказал:
     — Жмотиха составляла? — спросил он.
     — Очень деловая дама из пятого купе, — ответил Олег.
     — Она, — кивнул Сима. — Во, дура! А что такое «галантин»? Шампунь, что ли?
     Танечка засмеялась и поперхнулась чаем, а довольный Сима пихнул меня локтем в бок (так, что я тоже чуть не поперхнулся) — дал понять, что знает, что такое галантин... Список Сима демонстративно скомкал, растёр и сунул в карман штанов.
     — Сгодится! — заявил он и подмигнул Танечке.
     Она снова зашлась. Олег, скупо улыбаясь, похлопал её по спине.
     — Неправильно стучишь, — объявил Сима. — Так не наполнят. Во как надо! — и он изобразил тот самый стук ногтем по пустой бутылке из-под водки.
     — Си-ма... — простонала Танечка, прячась за Олега и слабо икая.
     Веселье было прервано требовательным стуком в дверь. Та самая женщина с крупными и властными чертами лица («жмотиха» из пятого купе) лично принесла нам три пачки печенья и кулёк сахара. Отдав их Олегу, она уважительно осведомилась у него: когда именно мы намерены возобновить контакт с военными властями и передать им список необходимых пассажирам продуктов? Олег ответил, что не раньше, чем через сутки: раньше генерал Хлява вряд ли освободится, а контактировать с нижними чинами он-де решительно отсоветовал. И особо-де предостерёг от контактов с приказ-майорами, которые все, как один, нечисты на руку и недалеки умом...
     «Жмотиха» уважительно покивала, сказала: «Ну что ж...» — и удалилась. Олег закрыл дверь.
     — Чего ты ей лапшу на уши вешал? — спросил Сима. — Какой генерал? Хлява у них навроде старшины, только покруче.
     — Она до дрожи уважает генералов, — улыбнулся Олег. — Ну, и меня — заодно. А если бы я сказал ей, что Хлява всего лишь сержант, разжалованный в ефрейторы, она попыталась бы им командовать. И всё бы испортила. К тому же, разве я ей солгал? Хлява не просто ефрейтор, а генерал-ефрейтор. Хлебом он нас, надеюсь, обеспечит, а про список я ей что-нибудь придумаю.
     — Не, — с сожалением сказал Сима. — Хлеб они тут не едят. Вместо хлеба у них тут варёная полба... А это, — он кивнул на зашторенное окно, — и вовсе овёс растёт. Для гужевого скота.
     «Кормят ли в преисподней варёной полбой? — подумал я. — А хотя бы и хлебом?» И даже засмеялся от этой мысли. Всё-таки я слишком взвинтил себя своими версиями. Инфернальными.
     — Может быть, кто-нибудь хочет кофе? — нерешительно спросила Танечка. — Может, мы зря чай принесли?
     Действительно, никто из нас не допил свой чай. Вот ведь весь день воды не было, а появилась — и не хочется...
     — Кофе утром пьют! — сообщил нам Сима. — Правильно, Танюха, крепче спать будем. Особенно если спирта в чай капнуть.
     — Всё о том же? — усмехнулся Олег. — Ну капни. Себе.
     Сима, разумеется, понял его буквально — немедленно извлёк из-под столика бутылку спирта, свинтил крышечку и щедро «капнул» в свой стакан.
     — А ты, Петрович? — и покачал бутылку над моим.
     — Нет, Сима, спасибо, — поспешно отказался я. — Нам ведь ещё ходить по вагонам, воду настукивать.
     — Нам не придётся, — возразил Олег. — Я объяснил, как это делать. Через... — он посмотрел на часы, — пятнадцать минут... даже через десять — проверим на нашем титане, а потом группа добровольцев пройдёт по всему составу. Так что, если кто хочет спать...
     — Проверить мы и на канистре можем, — сказал Сима. — Хоть сейчас. Васёк говорит: если Хлява сказал — железно.
     — Какой Васёк? — спросили мы с Олегом.
     — Ну, этот... с эфирными шлангами. Инженер-вой Ивасик. Через два часа — это весь поезд, а они с нашего вагона начали. Стукнем?
     — Можно, я? — попросила Танечка.
     — А не собьёшься?
     Танечка отстучала: «тап-тап, па-па-па, тап», — по свёрнутому в головах матрасу и посмотрела на Симу:
     — Правильно?
     — Валяй, Танюха! — Сима выставил флягу на середину купе. — Только без торопливости, с расстановкой!
     Честно говоря, я не верил, что что-то получится. Делал вид, что верю, и вместе со всеми напряжённо ждал, когда затихло последнее «Дум-м-м» по металлическому боку фляги.
     Тем не менее секунд через десять изнутри раздался несомненный звук льющейся воды. Танечка захлопала в ладоши, а Сима поспешно отвинтил крышку. Из фляги фукнуло сжатым воздухом, звук усилился. Через какую-нибудь минуту или полторы она была полной, и даже немного пролилось на пол.
     — Пить нельзя! — предупредил Сима и закрыл флягу. — Только кипячёную. У них тут супостаты лютуют, личный состав травят — а речка армейская, травить можно...
     — Да, — покивал Олег. — Хлява что-то такое говорил.
     «Не исключено, — подумал я, — что за полчаса беседы через очко Сима узнал очень много. Но сейчас он сказал явную нелепицу: «армейская речка», которую можно травить! Впрочем, выпил Сима тоже немало. Вторая бутылка пуста, а я помогал лишь с одной...»
     — А почему они бутылку не наполнили? — вспомнил я. — Ведь по ней вы тоже стучали?
     — Так она открыта была! Гляди... — Сима заткнул горлышко бутылки пальцем, пошарил по столу, нашёл наконечник стрелы и постучал по бутылке.
     Струйка появилась посередине из ничего, разбилась внутри о стеклянную стенку, и Сима отжал палец... Уровень воды в бутылке повышался, дошёл до начала струйки, закрыл её и стал подниматься дальше, крутясь небольшой воронкой. Вылилось заметно больше, чем из фляги.
     — Мелкий объём, — пояснил Сима. — Крупные легче рассчитывать, так что Васёк просил по мелочам не отвлекать.
     — Учтём, — кивнул Олег. — Объём должен быть большим и закрытым...
     — Литров с пяти — почти точно будет, — уточнил Сима.
     — Учтём, — повторил Олег. — Думаю, что всем нам ходить не стоит, процедура довольно простая. Ложитесь-ка вы спать, а я сам схожу... Чай твой уже остыл, Серафим. Пропадёт спирт.
     — Ещё чего! — Сима взял стакан и выпил залпом. — Ну и гадость! — пожаловался он, морщась. — Надо было горячим. Ложись, Танюха, мы в коридоре подождём.
     Мы с Симой вышли в коридор, а Олег остался, чтобы раскатать Танечкин матрас, и через минуту присоединился к нам. Его тут же позвали (уважительно, Олегом Сергеевичем) из дальнего конца вагона, и он, извинившись и пожелав нам спокойной ночи, ушёл. В коридоре было светло и людно, на нас посматривали с нескрываемым любопытством, и Сима тут же принялся объяснять кому-то принцип действия «эфирных шлангов» (наверняка сочинял и врал — откуда ему знать этот принцип?), а я во весь рот зевал и только кивал в подтверждение, когда ко мне за этим подтверждением обращались. Наконец-то мне захотелось не только домой, но и ещё хоть чего-нибудь. Спать...
     Потом раздалось первое «дон-дон» по титану, и все кинулись туда, а нас с Симой позвала Танечка... Ночники были погашены. Сима, задвинув дверь, полез наверх, а я стал на ощупь раскатывать свою постель и думал, что хорошо было бы увидеть во сне Мару. И Тимку. Они там, наверное, ждут и волнуются.
     Уснул я под удаляющуюся в обе стороны состава суматоху и под Симино поскрёбывание наверху.
     ...Мне снилось, как я в первый раз отшлёпал Тимку. Мы с Марой жили тогда в малосемейке (крохотная комната без балкона, кухня полтора на полтора и «удобства»: умывальник, душ и унитаз в узком отсеке), Тимке не было ещё и года, а наш медовый месяц, лишь однажды прерванный на время родов, тянулся третий год. Ежевечерне, с трудом дождавшись, когда Тимка насосётся и уснёт, Мара укладывала его в кроватку, а я был уже готов и отбрасывал одеяло... И вот однажды, сыто отвалившись друг от дружки, мы увидели, что Тимка не спит. Лежит себе на животике, повернув к нам хитро-понимающую мордашку, и, в подражание папе, весело дрыгает попкой. И явно ждёт, чтобы его похвалили за сообразительность. А папа осатанел — вместо того, чтобы посмеяться или продолжить игру... Мара тоже осатанела. Она молча отшвырнула меня от кроватки, ухватила Тимку в охапку и стала целовать отшлёпанные мною нежные ягодички. Когда Тимка наревелся и уснул у неё на плече, она стала вышагивать с ним на руках по комнате и выговаривать мне (злым, впервые за три года не родным, шёпотом), обзывая меня извергом, обалдуем и сексуально невежественным уродом. Я сидел, упрятав голову в колени, и понимал, что это последний вечер нашего медового месяца. И это, действительно, был последний вечер нашего медового месяца, потому что спрятаться от Тимки было некуда, мы были очень осторожны и прислушивались, а чаще просто поворачивались спиной друг к дружке и засыпали. Потом, через несколько лет, когда мы получили квартиру, прятаться было уже не нужно — но и того нетерпения уже не было, а привычка прислушиваться осталась. И — Господи! — сколько раз я видел во сне этот последний вечер медового месяца, и во сне пытался что-то изменить, но однажды сделанная глупость, увы, непоправима.
     Вот и теперь: я опять не успел удержать свою осатанелую карающую длань — обидно, больно, с оттяжкой шлёпнул по Тимкиным ягодичкам, и Мара, вышагивая с Тимкой на руках по тесному купе, стала выговаривать мне Симиным басом, срывающимся на Танечкин шёпот...
     Собственно говоря, сон был в руку: Серафим заливисто, в голос, храпел у себя на верхней полке, а Танечка что-то быстро и прерывисто шептала, но шёпот был адресован не мне... Я полежал с открытыми глазами, стараясь не сбиться с ровного глубокого дыхания, присущего спящему человеку, полюбовался, как, то и дело попадая в полоску света от неплотно прилегающей шторы, качаются под самой Симиной полкой Танечкины белые точёные икры, поубеждал себя в том, что нисколько не завидую Олегу, и снова закрыл глаза.
     Они правы. Даже если моя «инфернальная» версия подтвердится, всё равно они правы.
     Хотя, скажите на милость! — ну кто же занимается любовью в аду? Франческа и Паоло не занимались — только вспоминали и каялись. Было бы в чём...

(Продолжение следует:

http://maxpark.com/community/4707/content/3264571 )