Для адептов "Антисоветской лиги". Алексей Иванович Пантелеев. Честное слово

В "Антисоветской лиге" на Макспарке собрались люди огульно очерняющее все, что было в СССР. Главное они многое сочиняют, рассказывают байки и прочее. Но разве вы были такими людьми в СССР, как этот мальчик из рассказа? Думаю, что вы и рядом не стояли, иначе вы бы не были такими озлобленными и не клеветали на Родину, которая вас же взрастила!

В начале 1941 года редколлегия журнала "Костер" обратилась к нескольким

писателям с просьбой: ответить детям на важные этические вопросы, связанные

с представлениями о долге, чести и тому подобном. Журнал успел поместить

ответы двух писателей: в Э 4 были напечатаны три небольшие новеллы М.Зощенко

под названием: "Разве это неудобно?", а в Э 6, вышедшем в самые первые дни

войны, был опубликован рассказ Л.Пантелеева "Честное слово". В том же месяце

он был перепечатан в московском "Бюллетене Детгиза". В 1943 году рассказ

"Честное слово" был напечатан в сборнике того же названия, вышедшем в

московском Детгизе.

     По рассказу "Честное слово" был снят фильм под тем же названием

(Мосфильм, 1957 год).

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького

человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел

как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в

веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке,

а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются

где-то на животе.

     Как-то летом я зашел в садик, - я не знаю, как он называется, на

Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная

книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.

     Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за

хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.

     Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями

звенел колокольчик сторожа.

     Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился.

Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.

     Я свернул на боковую дорожку - там белел в темноте небольшой каменный

домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А

около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив

голову, громко и безутешно плакал.

     Я подошел и окликнул его:

     - Эй, что с тобой, мальчик?

     Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на

меня и сказал:

     - Ничего.

     - Как это ничего? Тебя кто обидел?

     - Никто.

     - Так чего ж ты плачешь?

     Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще

всхлипывал, икал, шмыгал носом.

     - Давай пошли, - сказал я ему. - Смотри, уже поздно, уже сад

закрывается.

     И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и

сказал:

     - Не могу.

     - Что не можешь?

     - Идти не могу.

     - Как? Почему? Что с тобой?

     - Ничего, - сказал мальчик.

     - Ты что - нездоров?

     - Нет, - сказал он, - здоров.

     - Так почему ж ты идти не можешь?

     - Я - часовой, - сказал он.

     - Как часовой? Какой часовой?

     - Ну, что вы - не понимаете? Мы играем.

     - Да с кем же ты играешь?

     Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:

     - Не знаю.

     Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что

у него голова не в порядке.

     - Послушай, - сказал я ему. - Что ты говоришь? Как же это так? Играешь

и не знаешь - с кем?

     - Да, - сказал мальчик. - Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то

большие ребята подходят и говорят: "Хочешь играть в войну?" Я говорю:

"Хочу". Стали играть, мне говорят: "Ты сержант". Один большой мальчик... он

маршал был... он привел меня сюда и говорит: "Тут у нас пороховой склад - в

этой будке. А ты будешь часовой... Стой здесь, пока я тебя не сменю". Я

говорю: "Хорошо". А он говорит: "Дай честное слово, что не уйдешь".

     - Ну?

     - Ну, я и сказал: "Честное слово - не уйду".

     - Ну и что?

     - Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

     - Так, - улыбнулся я. - А давно они тебя сюда поставили?

     - Еще светло было.

     - Так где же они?

     Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:

     - Я думаю, - они ушли.

     - Как ушли?

     - Забыли.

     - Так чего ж ты тогда стоишь?

     - Я честное слово сказал...

     Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного

тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так

надо стоять, что бы ни случилось - хоть лопни. А игра это или не игра - все

равно.

     - Вот так история получилась! - сказал я ему. - Что же ты будешь

делать?

     - Не знаю, - сказал мальчик и опять заплакал.

     Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти

искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него

честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих

мальчишек?..

     Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.

     А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось...

     - Ты, наверно, есть хочешь? - спросил я у него.

    - Да, - сказал он, - хочу.

     - Ну, вот что, - сказал я, подумав. - Ты беги домой, поужинай, а я пока

за тебя постою тут.

     - Да, - сказал мальчик. - А это можно разве?

     - Почему же нельзя?

     - Вы же не военный.

     Я почесал затылок и сказал:

     - Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это

может сделать только военный, только начальник...

     И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если

освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только

военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.

     Я ничего не сказал мальчику, только сказал: "Подожди минутку", - а сам,

не теряя времени, побежал к выходу...

     Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних

уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.

     Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь

лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный

не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то

черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал

улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий

железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками.   Но и

железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к

чему.

     Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел - за

углом, на трамвайной остановке - защитную командирскую фуражку с синим

кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как

обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не

успел добежать, вижу - к остановке подходит трамвай, и командир, молодой

кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в

вагон.

     Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

     - Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!

     Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:

   - В чем дело?

     - Видите ли, в чем дело, - сказал я. - Тут, в саду, около каменной

будки, на часах стоит мальчик... Он не может уйти, он дал честное слово...

Он очень маленький... Он плачет...

     Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он

тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

     - При чем же тут я? - сказал он.

     Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.

     Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал

раздумывать, а сразу сказал:

     - Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

     Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я

попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался

мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.

     В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же

месте, где я его оставил, и опять - но на этот раз очень тихо - плакал. Я

окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:

     - Ну, вот, я привел начальника.

     Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на

несколько сантиметров выше.

     - Товарищ караульный, - сказал командир. - Какое вы носите звание?

     - Я - сержант, - сказал мальчик.

     - Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.

     Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:

     - А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек...

     - Я - майор, - сказал командир.

     И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки

и сказал:

     - Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.

     И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и

расхохотались.

     И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.

     Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож

несколько раз повернул в скважине ключ.

     Майор протянул мальчику руку.

     - Молодец, товарищ сержант, - сказал он. - Из тебя выйдет настоящий

воин. До свидания.

     Мальчик что-то пробормотал и сказал: "До свиданья".

     А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его

трамвай, побежал к остановке.

     Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.

     - Может быть, тебя проводить? - спросил я у него.

     - Нет, я близко живу. Я не боюсь, - сказал мальчик.

     Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему,

действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и

такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не

испугается и более страшных вещей.

     А когда он вырастет... Еще не известно, кем он будет, когда вырастет,

но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.

     Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим

мальчиком.

     И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

1941