ЧЕЧИЛИЯ БАРТОЛИ, КАСТРАТЫ И ПОП-МУЗЫКА Она училась петь у виолончели Ростроповича.

                                                       

       Синьорина – шевалье.
       Весной 1995 года в моей квартирке в Булони раздался звонок Мстислава Ростроповича: «Завтра мне вручают очередной орден. Приходи в мэрию Парижа, я тебя познакомлю с Чечилией Бартоли. Эта женщина (о! где мои пятьдесят лет?) - звуки ее голоса сводят с ума,  станет завтра шевалье. Ей это очень подходит — она поет партии кастратов. У нее фантастическая виртуозность и магнетизм Консуэло (помнишь Жорж Санд?). Поверь, я кое-что понимаю в этом деле, будучи всю жизнь рядом с Галей!»
       На следующий день Ростропович получил орден за выдающийся вклад в мировое музыкальное искусство, а Бартоли была удостоена титула Chevalier des Arts et Lettres («Кавалер искусств и изящной словесности»). Были высокий прием и концерт для высшего дипломатического и чиновного общества — публика, прямо скажем, неблагодарная, снобистски тяжеловесная, не склонная к натуральным эмоциям. Страдивариус Ростроповича все-таки успел очеловечить аудиторию перед тем, как на сцену стремительно вышла невысокая, крепко сбитая темноволосая женщина, остановилась у рояля, окинула зал внимательным взглядом, заметно развеселилась (ну я вам задам сейчас!), объявила номер — и зазвучал голос...
       Немыслимое колористическое многообразие тембра, гибкость, подвижность и блеск фиоритур — belcanto во всем своем совершенстве. И еще нечто, трогающее самые потаенные струны человеческой души. Дамы вытирали слезы горжетками, мужчины протирали вдруг запотевшие очки... От аплодисментов едва не рухнули своды Hotel de Ville. Потом мы спрятались в маленький салон,и я стала свидетелем неповторимого диалога между Ростроповичем и Бартоли, с которой он был на ты  как со всем миром, включая венценосных особ.
       Я начала с вопроса обоим:
       
       — Вы заботитесь о публике или пусть себе за свои деньги получает удовольствие?
       Ч. БАРТОЛИ: С годами я стала понимать, что публика не так глупа, как думают в артистической среде. Публика меняется, она хочет слушать не только знакомую музыку. Я теперь смело пою то, чего никогда не слышали.
       М. РОСТРОПОВИЧ: Я верил в публику и играл в Москве новое и неизвестное. Потом переехал на Запад, и — о, ужас! Мне заказывали один и тот же до-мажорный концерт Гайдна! Наверное, чтобы убежать от него, я начал дирижировать. (Смеется, обращается к Бартоли.) Говорят, ты, не жалея связок, глотаешь пыль в библиотеке Турина, раскапывая Вивальди. Разве кто-то все еще о нем чего-то не знает?
       Ч. Б.: Что делать, если все кричат: «Вивальди, Вивальди!», варганят из него немыслимые электронные фонограммы (Ванесса Мэй, к примеру), а у музыковедов не дошли руки просмотреть его рукописи, разыскать либретто. Вивальди (может, потому, что он был скрипачом и сыном скрипача) присвоили себе струнники! С детства я слышала «Времена года» тысячу раз, а из всех его опер — только «Гризельду» с купюрами. А он написал 94 оперы!..

                  

М. Р.: Ты недаром Бартоли — почти Мендельсон - Бартольди! Тот извлек из небытия Иоганна Себастьяна Баха, а ты — Антонио Вивальди...
       Ч. Б.: Наших певцов учат петь только Верди. Мне внушали, что Верди — это вершина, абсолют, но теперь я в этом сильно сомневаюсь. Вы, инструменталисты, не можете этого понять.
       М. Р.: Ошибаешься, я-то понимаю. Если исполнить на виолончели арию Верди, то и играть-то нечего: бесконечные повторения одного и того же простенького музыкального материала...
       — Поп-музыка? — вставляю я.
       М. Р.: Именно. Если не сдобрить вокальными ухищрениями, то, кроме красивых мелодий с примитивным аккомпанементом, и музыки-то настоящей нет!
       — Может быть, «Корабль плывет» Феллини, где он так жестоко посмеялся над вердиевскими апофеозами в белькантовом исполнении, заставил вас разочароваться в Верди?
       Ч. Б.: Я была еще маленькая и плакала, когда в «Корабле плывет» под великолепное звучание ансамбля (не помню, из «Набукко» или «Тайной вечери») тонут и продолжают, захлебываясь, петь. Это было так прекрасно!

                 

М. Р.: А я, гонимый странник, увидел фильм в Риме и тоже плакал, потому что этот памфлет на все наше бытие ассоциировался у меня с погибающей Россией. Какой сатирический материал смог извлечь из итальянского композитора — все-таки гениального — итальянский же режиссер! У итальянцев всегда смех и слезы рядом. У тебя сегодня публика плакала и смеялась одновременно.
       Ч. Б.: Это замечательно! Итальянская театральная маска тоже плачет-смеется. Но самим певцам не до смеха: слишком серьезный момент — прозвучит или не прозвучит нота.
       М. Р.: Знаю-знаю, всю жизнь «звучу» рядом с примадонной Галиной Вишневской...
       Ч. Б.: Слава, а Россини ты взялся бы играть на виолончели?
       М. Р.: Это прекрасный композитор, жаль — современники не уговорили его написать концерт для виолончели. Но самое возмутительное, что виолончелисты проспали Моцарта. Я никогда не ленился приставать к композиторам и заставлять писать для этого дивного инструмента: Шостаковича, Прокофьева, Дютийо, Лютославского, Бриттена, Бернстайна. Но композиторов XVII—XVIII веков играть труднее, чем современных. Вивальди и Глюка (я имею в виду то, что ты поешь) я бы не сыграл — слишком виртуозно. Как это у тебя в горле твои музыкальные струночки так быстро поворачиваются?

       Ч. Б.: Я-то как раз учусь петь у твоей виолончели: представляю себе, что в горле струны, а ты своими пальцами быстро-быстро их касаешься.

(Смеется.) Ты для меня почти итальянец — играешь на нашем Страдивари, и внутри у тебя Везувий.
       В тот момент никто не знал, состоится ли следующая встреча: Чечилия России не знала, а Ростроповичу суждено было вскоре обидеться и перестать ездить в Москву...
       
       Публика заткнула рот клаке...
 Когда у нас проездом случается настоящая звезда, мы сразу демонстрируем свою азиатскую неуемность. Звезда изумляется, пугается, а потом отвечает на неистовую любовь адекватно, считая, что это не русская публика — дикая, а она, звезда, способна свести с ума кого угодно.
       С Чечилией Бартоли все произошло по привычному сценарию. В 2001 году в России теперь уже тридцатипятилетнюю певицу с мировым именем по-прежнему никто не знал. И вряд ли бы ситуация переменилась, если бы не Владислав Тетерин — пианист и по совместительству директор фонда «Мир искусства». Отработав методы затяжных переговоров на труднейшей модели, какую являет собой Монсеррат Кабалье (хотя по возрасту она могла бы снизить свои требования), команда фонда ринулась на очередной бастион — Чечилию Бартоли. До последнего момента царила паника: заполнится БЗК или нет, примут критика и профессионалы или не примут?..
       Перед концертом налицо были все атрибуты сенсации: ажиотажная толпа, кордоны мускулистых охранников. Российские нувориши со своими спутницами заполнили партер. Ни министра культуры, ни других высоких чиновников, пестующих нашу культуру, не было. Места, зарезервированные для ВИП - персонажей, остались свободными. Зато амфитеатр и галерка были забиты радостными меломанами, хотя, сказывают, цена на билеты равнялась не одной средней месячной зарплате...
       Зал громовыми приветствиями встретил певицу. Это включилась клака.
       Чечилия Бартоли вышла в том же платье, что и шесть лет назад (?!),(но после концерта я получила от нее разъяснения), оглядела зал и поняла, что публика настроена серьезно.
       В первой же арии Чечилия включила самые высокие обороты своего мастерства, темперамента и техники: «Gelosia» Вивальди произвела шок. Сидящий рядом со мной Соткилава нервно полистал программу, но, кроме перечисления престижных премий, никаких биографических данных не нашел. Последовавшие затем еще четыре арии Вивальди добили аудиторию окончательно.
       В сплошном восторженном вое зала потонули профессионально поставленные голоса клаки.
       Чечилию Бартоли даже неловко называть певицей. Она отрицает все, чем гордятся певцы: форсирование голоса, от которого должны дрожать хрустальные подвески на люстрах, эффектные позы, бесконечно длинные ноты (ферматы). Она вся в движении, вся переливается и искрится, музыкальная ткань трепещет.

                     

Ей-богу, я впервые в жизни слышала, как целый Большой зал Московской консерватории самозабвенно засмеялся, отвечая на обворожительно-комическую интонацию одной из арий... Глюка. Да, впавшая в экстаз московская (как и парижская) публика то смеялась, то не могла сдержать натуральных слез. Чечилия Бартоли оказалась редчайшей актрисой, но без актерских атрибутов.
       После концерта удалось продолжить разговор шестилетней давности.
       — Почему вы редко меняете туалеты?
       — Я решила для каждого композитора иметь специальное платье. Для Вивальди и Глюка — красное, как сегодня, для Россини — голубое, для Моцарта — белое. Это приносит удачу.

                     


 

— Вы принадлежите к школе belcanto. Что это такое?
       — Создавали это искусство в Италии с III века. В XVII–XVIII оно достигло совершенства благодаря искусству кастратов. Итальянцы — фанатики вокального искусства — в погоне за совершенством додумались до такого варварства. К тому же в католическом пении запрещалось участие женщин.
       Мальчиков с выдающимися голосами в раннем возрасте кастрировали, чтобы их голос не испортился в период мутации и сохранил высокий регистр и прозрачный тембр. После 15–16 лет голос становился сильным, и со временем они оккупировали оперную сцену, исполняя центральные женские и мужские роли.

                   

— Вы практически единственная поете эти партии. Чем они трудны?
       — Дыхание у мужчин длиннее, чем у женщин. Кастраты на одном вдохе исполняли фантастические пассажи, которыми были насыщены оперы Порпора, Альбинони, Вивальди. Певицам было трудно соревноваться с кастратами. Конкуренцию выдержала только Фаустина Бордони, венецианская аристократка, которая пошла на сцену, потому что у нее был уникальный голос — мощное контральто.
       — Belcanto завоевало мир. Потом в Германии его противником стал Вагнер, в России — Мусоргский...
       — Помните у Стендаля: «Я бы посоветовал всем певцам, даже и г-же Паста, не особенно расточать рулады в минуты высшего напряжения страсти, которые так коротки...» Действительно, любое искусство гибнет из-за искусственного украшательства, потому что теряется смысл.
       ...Встреча с ней прекрасна и безнадежна, как любая встреча с абсолютом. Испытываешь восхищение, даже ликование по поводу того, что... имеешь слух.
       
       Виктория ГАНЧИКОВА, Париж — Москва

.