Мы родом из детства

Мы родом из детства

Мое детство прошло на улице Баумана. Это дом «Потехина», он  своим фасадом выходит на Профсоюзную,  как раз на то место, где до революции шумел «Толчок»  под Гостиным двором. Остатки Гостинодворской церкви выходят на уютный, зеленый скверик, мы называли его «Горка», вдоль которого росли липы…

Запах липового цвета весной доходит до окон нашего дома, к нему тянется  ванильный вкус новоиспеченных булочек от хлебного завода, в здании которого когда – то находился детский приют. По приданию на месте приюта в царствование Петра I   была пивная, где сам царь по приезде в Казань  пил пиво. Высоко над куполами Покровской и Николо – Нисской   церквей  летают стрижи. Справа таинственное  здание, оставшееся от Ивановского монастыря, за ним по булыжной мостовой величественный Кремль…. Кажется, что воздух завис….  Солнце приближается  к ажурной стене  забора   из красного кирпича, и, вдруг … протяжный, нарастающий гул – это футбольные болельщики казанской «Искры», ныне футбольный клуб «Рубин», взрывают тишину возгласами приближающегося гола со стороны стадиона. 

Мне нравилось бывать на Горке, перед окнами родительского дома, беззаботно сидеть  под липами, составлять   из облаков эфемерные существа, рассматривать лиловые пятилепестные цветки луговой герани, нежно-посаженые на мохнатые ножки стебельков, глядеть на копошившиеся  в траве букашки, -  не предполагая тогда,  что это будет в будущем местом моей Души и сердца…

Из окна напротив слышу «Люба, Рита - домой»… Это совсем молодая мама зовет меня и сестренку. Мы сбегаем с «горки» около кинотеатра «Спутник», на детский фильм туда пускали за 10 копеек, переходим на другую тротуарную сторону улицы. На  перекрестке Профсоюзной, прежнее название этой улицы -  Малая Проломная, и Чернышевского или Пионерской, как называла ее мама, было большое выпуклое зеркало для автомашин. Если встать на самый край поребрика, то можно увидеть вытянутое грушевидное собственное лицо, стремящееся перескочить вверх тормашками на  край зеркального круга, закрепленного на   каменную стену, переходящей в  наш дом. 

Парадный вход открывался большой деревянной дверью кнаружи, а внутри приятной прохладой встречала мраморная лестница с чугунными, напоминающими колосья решетками под круглыми полированными перилами. Справа была дверь библиотеки для слепых. По лестничному маршу вбегаем на площадку второго этажа, там дверь в коридор… и много, много квартир. Выходит дядя Саша  «голубятник», у него уже взрослые дети, но его страсть к птицам притягивала всю ребятню и вызывала уважение к этому человеку.  Степенно здороваемся и вперед, влево еще ступени, именно ступени. Они к краю мраморно -  наплывчатые, широкие, гладкие… пытаемся через две сразу, но не всегда, получается, справа пролетает верхняя часть  межэтажного окна,  смотрящая на последний лестничный марш. 

И вот босые ноги шлепают по теплому полу длиннющего коридора с широченными деревянными половицами. Высокие потолки, лампочки на длинных электрошнурах, вдоль стен двери, лари, лавки, хозяйственная утварь, на гвоздях корыта, на месте столов с керогазами и керосинками новые газовые плиты – гордость и радость жильцов «коммуналки». Наша плита  на две семьи, а рядом высокий ларь, сколоченный отцом и выкрашенный зеленой краской. На нем дремлют две тети Асины кошки. За ним большая дубовая дверь в маленький коридорчик, в котором по разные стороны стояли  два  сливных, мусорных ведра  и в середине стол с ведрами  чистой воды. Водопроводных кранов  на весь коридор было два. Перед столом  -  две двери. Правая, оббитая снаружи дерматином и войлоком внутри -   наша. Вязанный бабушкин коврик перед входом  в семьнадцатиметровку, где жила семья из 5 человек: отец, мама, старшая сестра и я с сестренкой. 

Печка разделяла это жилье на две части. В  малой  - стоял умывальник на ножках, очень похожий на главного персонажа детской книжки Корнея Чуковского «Мойдодыр», напротив - стульчик с прорезанной в середине дыркой под  гальюн. Кухонный стол с навесным шкафчиком, на столе - ведро  с питьевой водой и для мытья посуды, рядом две табуретки, за ними сложенная раскладушка. Перед печкой - навесная вешалка. За ней к печке прикреплена гардина, с которой спускались зеленые бархатные занавеси с  мохнатыми шариками на бахроме. У печки на полу выделялся медный полуовал,  прибитый к половицам для пожарной безопасности. Чистили его кирпичной крошкой до золотого цвета. Пол в комнате был не крашенный, его драили большим широким ножом – косарем,  от чего казалось, широкие доски отражали свет люстры в матовых плафонах. 

Шагнув за занавеси, которые были подпоясаны изящными латунными цепочками с серебряными шариками -  слева на поле печки, отцом  нарисованный парусник галсом в окно, на флагштоке развивающийся пиратский флаг с изображением костей и черепа. 

Помню, моя бабушка по маминой родословной, до революции окончившая церковно-приходскую школу, придя к нам,  незаметно крестила печку. Тихонько вздыхала, но супротив отца никогда не шла.  Она придерживалась старообрядческой веры, это выяснилось позже, вела аскетический образ жизни и замаливала грехи рода. Бог дал ей прожить на Земле 98 лет. К нам мамина мама приходила, когда направлялась на службу в церковь Николо – Низкую, что  на улице Баумана. Сама же жила  на улице Свердлова именно там, где в основном селились старообрядцы  Казани - это за  бывшими «Мазуровскими номерами». 
Кухня  -  общая на всех соседей. Комната бабушки была значительно меньше нашей. В ней умещался одностворчатый плательный шкаф, стол, кухонная тумбочка, одноместная железная кровать с  высокими спинками, украшенная подзором с ришелье, два стула.  На одном сидит бабушка с кудели прядет тонюсенькую шерстяную нить,  рядом стол, на котором лежали старинные церковные книги и лестовка – старообрядческие четки моего прапрадеда Григория Федюшина – церковного старосты села Кунтечи сегодня Лаишевского района. 

На стене тик - такали часики, двигая в такт глазками   на мордочке кошки, с них свисала на длинной цепочке  гирька – еловая шишка, рядом зеркало в резной раме, в нее вставлены фотографии внуков и детей, ниже  на гвоздике  за кольцо висели ножницы и старенькие очки с лямочкой вместо дужек. 

Над кроватью два -  портрета прародителей: бабушки – Яшиной (Федюшиной) Анисьи Сергеевны и деда в  солдатской форме времен  Первой  Мировой Войны – Яшина Михаила Матвеевича. На окне круглогодично цветут ярко-розовый «Мокрый Ванька», малиновые плотные «Гребешки» и за ними наблюдает вытянутый фикус с листами – блинами.

В красном правом углу комнаты над столом – иконостас украшенный вышитыми занавесочками и непременно освещаемый горящими восковыми свечами или лампадкой. Сегодня запах бабушкиного дома присутствует в старообрядческой церкви на ул. Свердлова. Ее дом в моей памяти, также как и сама бабушка вызывают чувства: умиротворения, неторопливости, глубокого уважения, тепла и трудолюбия.

В нашем доме текла другая жизнь. Паруса печного корабля, казалось, нависали над солдатской кроватью, где спали мои родители.  Из - под нее выглядывали пудовая гиря и гантели. За кроватью с  взбитой периной и выбитым мережками, покрахмаленным подзором, и многочисленными подушками с вязанными накидушками стоял красивый плетеный  столик, накрытый вышитой салфеткой, где были шкатулочки, в картонной упаковке духи «Красная Москва», одеколон «Кремль» в толстом стеклянном флаконе в виде Кремля,  крем «Снежинка», пудра, губная помада, карандаш для подводки бровей, расчески и прочее. Над всем этим висело  большое зеркало, оно запоминало жизнь дома. Рядом на стене - бра из бронзы в виде  двух распускающихся цветами – плафонами растений. Стул к столику вплотную придвинут к старинному  письменному столу из дуба, украшенного резными аппликациями из дерева, покрытый в середине зеленым сукном. На нем, торжественно сверкая начищенной бронзой, стоял набор для письменных принадлежностей с подставками из черного мрамора. Маленькая чернильница под почти золотой крышечкой хранила чернила. Ручки с перьями «звездочка» и остро отточенные карандаши, среди которых один был по половине красно – синий  и один «химический» выглядывали из  чашечек – карандашниц, деревянное пресс-папье, зажав исписанную промокашку и задрав свои концы, вглядывалось в черную  с длинной шеей настольную лампу. Рядом с ней впоследствии стоял телефон под номером 2 –26 - 72, на установку которого очередь подошла через 21 год. На краю стола стоял аквариум, здесь гупешки и оранжевые меченосцы с черным пером на хвосте, плавали между водорослями, охотясь за живыми дафниями, их мама сачком вылавливала из Булака.  При том нам, детям категорически запрещалось ходить на эту затиненную речку. 

Однажды запрет был нарушен и вот во главе со мной соседские мальчишки и девчонки, неся баночку с перевязанной горловиной марлей, чтобы пойманные дафнии не задохнулись и сачком на длинной деревянной ручке направились на промысел. Перелез через верх железной загороди Булака, надо было с особой осторожностью спуститься по крутому откосу,  поросшему сочной травой, чтобы не соскользнуть преждевременно в речку. На кануне прошел слух, что неделю назад вытащили из черного ила и водорослей утопленника. 

Испытуемые страхом и последствиями от запрета родителей коллективно принято решение, что по узкой, шатающейся деревянной доске под каменным мостом за живым кормом для рыбок полезу я. Инициатива всегда наказуема, хотя помысел- то был чистым.  Хотелось помочь маме, чтобы после ночной смены на скорой помощи она могла побольше отдохнуть. Да и дафнии были нужны мне, остальные ребята сочувствовали   и с любопытством наблюдали, до какого момента хватит моих стараний, чтобы не свалиться в воду. 

Под мостом было пасмурно, но солнечный луч, проходивший через дыру в мосту, ярким квадратом высвечивал ряску на поверхности и под ней множественное скопление водяных, мелких существ, стремившихся занять место в прогретой солнечным светом воде. Ниже прозрачность заканчивалась, и видно было,  как медленно раскачиваются водоросли над черной толщей болотного ила. 

Осторожно вступив на деревянный мосток и запустив сачок в воду, я старательно  водила им, пытаясь как можно больше захватить улова. Но мое внимание переключилось на стайку водомерок. Они подобно «конькобежцам» быстро и ловко скользили по поверхности воды, широко расставив ноги. Резкими движениями, рассекая воздух их черные, удлиненные тела унеслись по своим делам, а на «сцену» солнечного окна всплывает  плавунец. Большой, овальной формы, с темно-зеленой спиной жук, испугавшись движения сачка, энергично отталкивается задними лапами и  торопливо устремляется на дно. Не могу дотянуться до большого скопления дафний.

Закончился мосток и вот ползу на коленках по той самой шатающейся узкой доске… и, не удержав равновесие, вместе с сачком и банкой с дафниями переворачиваюсь в Булак. Мгновенная фантазия, что все пиявки мира вместе с очередным утопленником присосались к моему телу, а болотная  чернь  проникает через кожу, выталкивает меня на берег, где сострадания друзей превосходят все сегодняшние понятия о дружбе и солидарности. 

Слышу от одних, что все – таки надо слушаться маму, кто – то принес истертую щетку из мочала… Мыли меня долго и старательно. Лелька, что на год младше  порадовался за спасенный сачок и банку. Он рассудительно повторял, успокаивая всех: «меньше попадет, потому что не утопло». 

Но я знала, что попадет мне по полной программе, хотя в душе была уверена в том, что страдаю за правое дело. Пойманных дафний хватило только на одну кормежку.  

Все так же стоял аквариум, где гупешки и оранжевые меченосцы с черным пером на хвосте, плавали между водорослями…

Общей коридорной радостью было встречено появление на нашем важном столе первого телевизора «Рекорд», с трансляцией одной программы, на маленьком экране, смотреть который  приходили все ближние соседи, предусмотрительно принося и унося с собой стулья и табуреты. 

Соседка тетя Надя Спицына допоздна засиживалась у телевизора, совмещая порой натирание ног мазью со змеиным ядом и, видя расстилающееся постельное белье для сна домочадцев, говорила: - «вы ложитесь, а я потом дверь прикрою». 

Вспоминаю, как она однажды пришла в ранее утро с большим ножом и начала им соскабливать растрескавшуюся зеленую краску со стены. Ее не смущало то, что мы еще спали. Главное было желание помочь в начинающемся ремонте соседского жилья, причем с позицией: «чем раньше начнешь, тем раньше закончишь».
Соседские проблемы были нашими. Наши – соседскими. Большой коммунальный дом жил одной жизнью.

Письменный стол, над которым висела полка с книгами, заканчивал длину нашей комнаты.  В центре  -  окно. Оно было многофункционально. Зимой – это был холодильник, летом кондиционер, на широком пролете между  стеклами, залез туда с ногами, я читала книги, старшая сестра на крючок шпингалета вешала плечики с выстиранными блузками, а на широченном подоконнике красовалась глиняная посудина с ведро, в нем  жил луковичный с длинными глянцевыми, сочно – зелеными листьями цветок. Перед цветением он из середины листьев выбрасывал длинный стебель с бутонами, гордо распуская их красными лилиями. 

Под окном стоял железный сундук, заполненный тряпичными делами, и на его  крышке было наше с сестренкой «царство». Китайский набор  карандашей всех цветов, какие только были в мире!  лежали в объемной ступенчатой картонной  коробке. Деревянная  шкатулка с орнаментом из соломки вмещала карандаши и все, что от них осталось и к ним прилагалось. 

Стопка альбомов для рисования, цветная бумага, картон, краски акварельные и медовые. Детские книжки. Подписка «Мурзилок» и «Веселых картинок». Плюшевый, черный мишка с пуговками глаз. Голопузый пластмассовый малыш, ручки и ножки связанные резиночкой внутри и за железный крючочек притянута голова. Когда берешь его в руки, резиночки оттягиваются и ножки с ручками горестно висят. Я старалась помочь этому голышу, завязывала резинки потуже,  пропихивая узлы в дырки тела, до тех пор,  пока  они не лопнули. Я не любила играть в куклы, мне всегда интересно было активное живое действие.

У отца были золотые руки и творческая голова. Угол нашего сундука довольно часто превращался в слесарный верстак, и начиналось…. Отец называл инструменты своими именами, и я ему  ассистировала, т.е. должна была в нужный момент подать тот или иной инструмент безошибочно. Я дорожила доверием и старалась  делать все правильно. 

Отец вручал напильник, для выполнения мною  черновой  работы по металлу, понимал, что много напортить у меня не получится, так как напильник тяжелый, да и металл не легко дается обработке. Учил замерять штангелем - циркулем, микрометром, разбираться в чертежах.  

После того, как босой ногой наступила на раскаленный паяльник и взялась за металлические штырьки электрической вилки, включенной в сеть с 127 вольт   для присоединения ее к трансформатору, за что получила очередной подзатыльник от родителя - усваивала уроки:  о возможностях наказания за неосмотрительность и невнимательность, а также  терпения   физической боли.  

В мои обязанности входило то, что после окончания работы я должна была собирать и складывать  рабочие инструменты по своим местам, что мне совершенно не нравилось.

Сундук вплотную стоял с плетеной этажеркой с книгами, на  верхней полке стоит - проигрыватель для пластинок, который заменил патефон. В дальнейшем радиоприемник «Мелодия» держал на себе этот проигрыватель. 

На средних полках была семейная библиотеки с полным собранием сочинений А.

Толстого и Бунина, книгами Чехова, любимым мною словарем иностранных слов и другими книгами. На книгах почил  фотоальбом, там лица предков хранили историю родословной, бережно собираемую отцом.  Ни нижней полке этажерки лежали подписки журналов: «Огонек», «Вокруг света», «Наука и жизнь».  Книга «О вкусной и здоровой пище» лежала поверх  журналов.  Ее легко было достать, потому, что «пузатым брюхом» с круглыми валиками диван своим боком загораживал доступ к нижней полке этажерки. 

На выпуклой спинке дивана  - натянут ковер с изображением видов Московского Кремля, на который прикреплялись вязаные салфеточки, кармашки  - маминой работы. Над диваном навесная полка из бука, также под красивом вышитым рукоделием. На ней  стояли: семь слоников, вырезанных из белого камня, стилизованная рыба   из кости, кувшин с выпуклым кавказским виноградом и длинным горлышком, ваза с портретом Валентины Терешковой, где всегда были  цветы: живые летом, зимой сухоцветы;  бронзовый памятник  1000 – летию России – маленькая копия архитектурного наследия Великого Новгорода, выточенная по чертежам отца. 

В центре  располагалась фотография в рамке из черного дерева выпускников Военно-морского училища им. Фрунзе  Ленинграда 1941 года – в верхнем ряду доброволец лыжного батальона Финской компании, бронзовый призер России по боксу 1939 года – Новиков Евгений Иванович. Рядом в таких же рамках фотографии 1941 года сержанта медицинской службы – Новиковой Анны Михайловны – моей мамы и молодого старшего лейтенанта морской пехоты из Крондштата – моего отца. 

С края полки – черная табакерка с вложенной не хитрой бижутерией и рядом фарфоровая статуэтка балерины. Над полкой висела картина 19 века, приобретенная отцом у дальнего родственника Шишкина на пособие за ампутированную ногу после тяжелого ранения и гангрены в 1944 году. У дивана стояла детская кроватка с натянутой сеткой, на месте которой позже располагалось пианино «Казань» и рядом вплотную - одностворчатый шкаф, где главными   были  военная шинель и китель с медалями отца,  и «подольская» швейная машинка. На этом комната заканчивалась. 

С потолка на двух тросах спускался турник, зафиксированный тросиками в пол, когда отец на нем «крутил солнце». Заниматься на этой трапеции приходили вся ребятня из нашего дома. В середине комнаты, боком к дивану придвинут стол под накрахмаленной скатертью и вазой с цветами. 

Помню, еще на столе стояла тарелка с холодной водой, покрытая  белой салфеткой, в жаркие дни лета  в ней  плавало сливочное масло, так как холодильника не было. 

Время подходит к семи вечера – это время семейного ужина. Мы помогаем маме собирать на стол. Фирменные голубцы, изумительно аппетитные пирожки с мясом и пересыпанный сахарной пудрой хворост - это праздник не только для домочадцев, но и угощение для всего коридора. Делиться яствами с соседями было взаимно – нормой. Посуду мыла мама или старшая сестра, так как это было весьма хлопотное занятие без элементарных условий, а моей семейной обязанностью было мыть и чистить обувь всей семьи, а также вытирать пыль с полки над диваном. 

После ужина было время погулять, так как уроки и занятия музыкой должны были быть закончены до прихода отца с работы. Когда мне и сестренке приходилось разучивать гаммы в присутствии родителя то он, желая видеть результат, а не подготовку сочинил стишок: 

«Рита скрипочку взяла и играет еле - еле,
Также как Любаша на виолончели».

Были и другие стихи, я их помню до сих пор:
«Зимний день погож и ясен.
Снег пушистый лег кругом,
А мороз по - барски щедро
Парк украсил серебром…
А на улице все тише,
Вышла круглая луна 
И доносит звуки гимна 
В город радио волна…». 

А это лирическое самое мое любимое:
«Укрылись горы и поля 
Одеждой снеговой.
Застыли реки в берегах
Кругом царит покой.
Украшены безлистые березы
Гирляндами серебряных цепей,
Да ель дремучая стоит
В природной красоте своей»

Мы не очень обижались на шутливые эпиграммы отца, понимали, что наш «папулька», для нас другого его имени не было, после работы занимался научной изобретательской  работой. 

Он изобрел протез бедра, который был более функционален в отличие от государственного существующего. Изготовил его себе, а также безногим: хирургу Республиканской больницы – Морозову  Владимиру Гавриловичу, инженеру- экономисту Романову Виктору Николаевичу и известному в Казани дирижеру театру оперы и балета Шерману Исаю Эзровичу. 

          Всплывает в памяти сюжет из детства середины 60 – х годов 20 века, связанный с постановкой оперы «Кармен» Бизе в Казани, в котором предполагалась сцена с участием детей – это была ария «Хор мальчиков». 

Активных ребятишек отбирали по детским музыкальным школам. Состоялся просмотр – прослушивание и в 8 «музыкалке», где я и сестренка учились на струнном отделении, с оплатой обучения в месяц по 3 рубля на каждую. 

Наша музыкальная  школа располагалась на 4 этаже общеобразовательной школы № 24 за площадью Свободы, ныне в этом здании находится министерство финансов республики Татарстан. 

Неожиданно, попав в состав малолетних артистов,   мне, как и всем остальным  «голосистым», добросовестно и  усердно  пришлось трудиться  на репетициях. Они проходили в небольшой комнате на самом верхнем этаже театра. Выучили арию так, что по прошествии четырех десятков лет я ее помню!
«Вместе с новым караулом,
Встанем на свои места.
Трубите ж веселей – 
Трам-тарарам трам там та…»

            И вот наступил день премьеры. В костюмерной каждому участнику спектакля выдали подобранную по размеру одежду испанских мальчиков.  Мне досталась белая рубашка с широкими рукавами, зеленые атласные   брюки, с широким поясом и с манжетами, застегивающимися     под коленом на пуговицу. Затем гольфы, туфли и на голову завязывался цветной платок сбоку, по-испански.

Мне не хватило косынки, вместо нее использовали пионерский галстук,   чему я сильно противилась, так как убежденно считала, что тем самым нарушаю торжественное обещание юного пионера Советского Союза. 

Но взрослый авторитет непререкаем и вот…   Включенные рампы и софиты  отделили от сцены  глубокой темнотой зрительный зал, звучит увертюра, открывается занавес и первое потрясение для меня - это декорации. 

Со стороны нашего выхода видно было каменную тюрьму с тяжелым замком на массивных дверях. У меня не возникало сомнения в реальности происходящего. Вот сейчас отряд солдат подойдет к воротам, будет происходить смена караула и любопытные мальчишки, то есть, мы будем подражать солдатам и их главному офицеру. Заворожено застыв  с бутафорским деревянным   ружьем   на левом плече, с отодвинутым в сторону локтем, очнулась  я, когда Хосе - начальник  караула и его подчиненные были уже на сцене. 

Под   оркестровое вступление «Хора мальчиков» с правой  ноги я вышагнула из – за кулис,   и с ужасом стала осознавать, что зрителей нет. 
Среди блеклых световых точек – лампочек от пюпитров в оркестровой яме я видела только мелькающую дирижерскую палочку, седую шевелюру Исая Эзровича и стала петь исключительно для него и ради него. 

Сюжетная сцена заканчивалась тем, что вездесущие ребятишки прогонялись солдатами от стен тюрьмы и мы под свист и «недовольство» солдат должны были убежать с места действия. И я, потеряв ориентир – кулисы  побежала на Шермана. Перед самой оркестровой ямой   испанский солдат успел меня перехватить и направить в нужную сторону. 

Зал замер. Пауза в оркестре. В голове мысль стучала кровью, слезы по щекам: «Из – за меня остановилась опера!», - и вдруг гром оваций, крики «браво!». Только за кулисами я поняла, что зрители в зале и им понравилось наше выступление, хотя в душе я считала, что благодарят артиста, который спас меня от падения в оркестровую яму. 

В следующие пять выступлений я убегала четко  в сторону кулис. Перед последним выступлением нам было предложено принести по 50 копеек за любительскую фотографию, откуда сегодня возвращается мое детство.

           Мой близкий друг детства -  Фарид. Его семья жила в  комнате маленького коридорчика,  рядом с известной мраморной лестницей. Отец – дядя Федя, на самом деле его звали Фатах,  работал маляром. Мама  - тетя Маруся добрейшей души человек. В доме у них жила кошка, а в одно время птица с  подбитым крылом. 

Мы играли под столом в шашки, шахматы, рисовали, просто болтали. Мне нравилось смотреть у них телевизор «цветной».  Поверх экрана прикреплялась пленка сверху голубая – небо, в середине – красная, снизу – зеленая. Когда показывали природу, было понятно, но когда лицо во весь экран…

Фарид - самый смелый и ловкий во дворе. Он был старше меня на 3 года, но я очень гордилась тем, что удавалось победить его в игре «Царь горы». 

Иногда мы катались по мраморным лестницам на перегонки, садясь на штаны, и отталкивались руками от ступеней, кто скорее. У меня были с начесом наружу, оранжевые шаровары они удачно скользили, что позволяло  быть первой при спуске. Было одно неудобство – это, сильно разогнавшись, надо было вовремя затормозить, иначе была опасность  проскользнуть в межэтажное окно на улицу. А это все - таки 2 этаж! 

Азартные возгласы и детская возня  не раздражали взрослых. Я не помню, чтобы кто нас прогонял. Мало того, поднимающиеся соседи по лестнице терпеливо ждали пока проскользит очередной «спортсмен» и быстренько поднимались по краю ступеней, чтобы не испачкать вычищенный штанами проезд. 

Играли в коридоре в прятки, всякой утвари было много и прятаться было одно удовольствие. Единственное загвоздка была в том, что не всегда получалось, когда бежишь по коридору «застукиваться»,  вовремя увернуться от открывающейся внезапно двери соседей или от горячей кастрюльки, которую несли     в ту или иную комнату от плиты. 

Уставшие садились на лавку и считали пуговки на одеждах всех присутствующих: «На златом крыльце сидели: царь, царица, вор, мокрица, куколка, балетница, воображала, сплетница».  Восторженно радовались, когда свои пуговки заканчивались на «царица», или «куколка». Искренне расстраивались, если пуговиц хватало только до «сплетницы» или «воображала». 

Были еще  считалки: «Эни - бени, реки - факи, тубра – урба, сентибряки, деус – деус, космодеус, бац», или «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой, говори по - скорей, не задерживай добрых и честных людей». На кого попадало последнее слово – выходили. Оставшийся последний водил. 

Играли в «Колечко» - «Колечко, колечко выйди на крылечко», должен был вырваться от задерживающих руками  тот, кому ладошками  в ладошки  тайно по кругу было вложено колечко. Если вырвался,  то сам  раздаешь колечко по кругу – становишься хозяином кому дать возможность быть первым, а кому нет. 

Когда погода позволяла, то вся ребятня малая и взрослая были во дворе. Милый и уютный Казанский дворик на улице Баумана…. 

Из нашего коридора надо было пройти налево в небольшой коридор, у двери которого поднималась крутая лестница на подволоку, где хозяйки сушили белье. Нужно было обладать силой и сноровкой, чтобы влезть туда самому и поднять тазы с  чистым, мокрым бельем. 

У каждой семьи было свое место. Мама натягивала бельевую веревку, я стояла с бусами прищепок на шее и подавала, предварительно стряхнув и расправив выстиранное. Длинной палкой поднимали веревку как можно выше, чтобы вывешенное белье не запачкалось о мягкую пыль пола. Дверь на чердак закрывалась амбарным замком и можно  спускаться, что казалось еще сложнее. Потому, что узкие ступеньки принимали ногу только боком, а иначе спуск мог закончится полетом кувырком. 

Последняя половица указывала на дверь единственного общественного туалета. Скользкий, холодный и мокрый он принимал все ночные горшки жителей дома, до слез давил аммиаком и шипел водой на очередь из соседей, особенно по утрам. 

Хотелось всегда быстрее проскользнуть этот коридорчик на лестничную площадку, при том непременно крепко прикрыть входную и выходную двери. Вниз спускалась деревянная лестница с закругленными поворотами. Деревянные перила опирались на прямоугольные столбики. Половицы скрипели. 

Под одной из них мне открылась старина.… Залез в расщелину сбоку половицы, двумя руками я нащупала листы старинной книги, которую удалось вытащить, там были не совсем понятные буквы, но какие – то древние слова читались. 

Этого оказалось мало, старина звала и туда уже полезла моя голова. Она «благополучно» застряла и при всем моем старании  вылезать не хотела. Вдыхая пыль с кошачьим пухом, я видела две монетки. Но достать их не могла. 

Так я сидела,  пока по лестнице не стал подниматься дядя Коля, у него не было ноги от колена с войны. Он поддал по тому, моему, что не влезло своей деревянной клюшкой, но, поняв, что случилась беда, спешно поковылял  за гвоздодером и молотком.   

Сосед  был  не многословен, часто сидел на стульчике в коридоре, много курил. Вызволив меня из лестничного плена, он посмотрел  в  чумазое детское лицо, улыбнулся и сказал: «Черноглазенькая, ты моя». 

Смотря на него из подлобья, я не знала, что предпринять. В руках у меня были запретная книга о Боге и две царские серебряные монетки. Поняв, наконец, что меня не ругают, а даже проявляют сочувствие, и, поблагодарив освободителя,  я стремглав побежала во двор показывать находки своим друзьям. 

На следующий день весь коридор уже знал, что Любка опять куда - то залезла, и освободил ее дядя Коля. Монетки отец сберег в своей коллекции денег, а книга в дальнейшем была утеряна. 

Наш дом был разно - этажным. С Профсоюзной - двух, а со двора  -  трех этажей, так как стоял на косогоре и получалось, что каждый житель дома жил одновременно на двух этажах. 
Два дома  Щербакова по улице Баумана замыкали пространство двора, которое когда – то закрывалось навесными воротами. На стенах домов сохранились огромные петли.  Внутри жило детство…


Я детство не забыла…

Из мудрой вечности Душа
Сидит на ухо шепчет Детством! –
«Ты, мать моя! Возьми меня!
И это будет мое место…»

Смеется слева Сатана,
Крючком хвостатым зацепляя:
«Ты мне Душа еще должна,
Впусти скорее негодяя!

Здесь темнота раскалена
И в царстве стало Душам тесно!»
Седеет юная Душа
И Детству в ней не место!

Уходит детство в никуда?
Душа кричит: - «Неправда!»
И ладан слышит с языка:
«Ты здесь, мое  - ОТРАДНО?»

И совесть мечется сполна 
Уходит жизнь в пустое кресло.
От Детства прячется судьба
В апокалипсическое тесто…

Замешанное солью слез
На ложе материнского покрова.
От горечи и сладких грез
Той каплей светло- чистой крови…

Тугая нить натянутого нерва
Сжимает острой болью грудь.
Размашистые думы – перлы
Все придвигают длинный путь…

В тоннеле жизненная сила,
Стремится к РАЗУМУ огня,
Кричит: - «Я Детство не забыла?!»
Из мудрой вечности Душа…