"Сталин не помышлял сдавать Москву".

Интервью с бессменным председателем Моссовета с апреля 1939 года по 1945 год ВАСИЛИЕМ ПРОХОРОВИЧЕМ ПРОНИНЫМ, которое он дал в 1995 году С. Г. ИЩЕНКО.

- Василий Прохорович, мне известно, что вы стали главой Советской власти в столице в возрасте 30 лет. Даже с поправкой на те годы, когда и наркомы разъезжали на мотоциклах, это выглядит весьма необычно. Как случилось ваше назначение?

- В значительной мере благодаря Хрущёву. Он обратил внимание на меня, когда я работал секретарём парткома на 2-м часовом заводе в 1937 году, рекомендовал на пост секретаря Ленинградского райкома партии Москвы. В апреле 1939 года неожиданно для беседы пригласил Молотов. Поздоровался, однако ничего объяснять не стал, сказал, что разговор будет в другом месте. Мы перешли в кабинет Сталина. Это была моя первая встреча с Иосифом Виссарионовичем. Сталин подробно расспросил о проблемах Москвы, о провале завоза овощей и картофеля осенью 1938 года. Тогда столичные власти сумели запасти всего 40 процентов необходимой продукции, виновные в срыве заготовок были осуждены. Сообщив, что меня рекомендуют председателем Моссовета, Сталин жёстко предупредил на будущее: лучше уничтожить двух-трёх безответственных работников, чем подвергнуть лишениям миллионы советских людей. Это прозвучало угрозой и для меня.

- В беседе мы, очевидно, не раз будем касаться фигуры Сталина. Вам часто приходилось встречаться с ним. Каково ваше представление об этом человеке? Как оцениваете всё то, что пишут о нём сегодня?

- Это очень сложный вопрос. По характеру работы мне действительно часто приходилось встречаться со Сталиным. Так, как пишут о нём многие историки и публицисты, - ничего похожего. В одном правы все: Сталин виноват в то, что но создал в стране режим своей диктатуры, беззакония, что много в его время было истреблено невинных людей. Советское общество не простит ему эти преступления.

Но Сталин не дурак и не больной. Ленин в своём завещании охарактеризовал его неточно. Видимо, он не смог в полной мере оценить Сталина. Сталин был не только груб, но и жесток. Очень жесток.

- И вы лично его боялись?

- Сталина? Конечно. Но он умный и начитанный  человек. Очень скрупулёзно влезал в дела. В 1939 – 1940 годах был такой порядок. Шла интенсивная застройка столицы. Сталин еженедельно ездил по стройкам Москвы. И часто я его сопровождал.  Он сам назначал, куда едем. Садимся в одну машину. Часто другой, с охраной, не было. Рядом с шофёром начальник личной охраны генерал Власик, на втором сиденье я, рядом Сталин, позади Щербаков, Жданов или Молотов. Это бывало обычно под вечер. Приезжаем на место. Сталин выходит из машины, начинаем ходить по стройке, осуждаем планировку, застройку и т. д. Народ собирается. Помню, на Ленинском проспекте Сталин в такой ситуации говорит людям: «Товарищи, здесь же не митинг, мы по делу приехали». Власик, весь потный, бегает кругом, никого из охраны больше нет.

Вообще, делами Москвы Сталин занимался очень много. Помню, крепко от него досталось Кагановичу за снос Зубовского бульвара. Или когда переходили в столице на бессезонность в строительстве (до этого зимой отделкой домов не занимались, не позволяла технология), он очень подробно интересовался этим. Бывало, показываем, как делаем, - слушал часами.

- А Хрущёв? Какие воспоминания о нём?

- Взаимоотношения с Никитой Хрущёвым у меня были нормальными. Он очень поддерживал нас – молодых. Хрущёв много сделал для благоустройства Москвы. Он способный практический работник, быстро схватывал предложения специалистов, старался их осуществить, но сам  предложений, как правило, не вносил.

Многие руководители районов относились к Хрущёву отрицательно. И вот почему. Хрущёв малограмотный человек был, в этом его беда.

Он активно способствовал репрессиям. Дело в том, что над ним висел дамоклов меч. В 1920 году Хрущёв голосовал за троцкистскую платформу. И поэтому, очевидно, боясь расправы, сам особенно усердно «боролся» с беспечностью, утерей политической бдительности, политической слепотой и т. д. Хрущёв санкционировал репрессии большого количества партийных и советских работников. При нём из 23 секретарей райкомов города почти все были арестованы. И почти все секретари райкомов области. Были репрессированы все секретари МК и МГК партии: Кацеленбоген, Марголин, Коган, Корытный… Все заведующие отделами, включая помощника самого Хрущёва. Хрущёв, будучи уже  на Украине, на Политбюро в 1938 году настаивал на репрессиях и второго состава руководителей Московского городского комитета партии.

Мы, тогда молодые работники, удивлялись: как же нас Хрущёв воспитывает насчёт бдительности, если всё его окружение оказалось врагами народа? Он же один только остался в МК целым.

- Вы полагаете, что масштаб репрессий в Москве, личная «заслуга» Хрущёва?

- Начиная с января 1940 года ЦК партии круто повернул нас к подготовке к войне, к оборонным вопросам. С этого времени началось перепрофилирование многих десятков заводов столицы на выпуск военной продукции. ЦК и Сталин нетерпеливо и жёстко требовали освоения производства оружия и техники. Москва имела большую авиапромышленность. Поэтому особой заботой Моссовета стала помощь авиационным заводам. Эти вопросы не раз обсуждались в ЦК, меня приглашали на заседания. Однажды в июле 1940 года за недостаточную разворотливость в           оказании помощи производственникам Политбюро поставило на вид всему составу бюро МГК партии.

Начиная с финской войны большие требования были предъявлены к укреплению  ПВО и МПВО столицы. Этим по решению ЦК занимался и Моссовет. Работа велась огромная. Под бомбоубежище приспосабливали станции метро. Для этого прокладывали по тоннелям водопроводы, телефонный и электрокабели, устраивали вентиляцию. Строилось около 2000 новых бомбоубежищ, уличное освещение перестраивалось на централизованное управление. На Кировской улице было построено здание штаба ПВО, два командных пункта. Из москвичей до войны было создано и обучено 19 тысяч команд МПВО, в которых готовилось к войне более 600 тысяч человек, в большинстве – женщины. Только в 1940 году на эти мероприятия по линии Моссовета было затрачено более 200 миллионов рублей.

Приближающаяся война заставила по-иному взглянуть на проблемы города, которые, надо сказать, были немалыми. Ведь население Москвы тогда ежегодно увеличивалось на 150 тысяч человек. Обострилась транспортная проблема. Отсутствие сквозных проездов без пересечения других магистралей приводило к огромным пробкам. Узкие москворецкие мосты обветшали, по ним стало опасно ездить. И совершенно невозможно проехать танкам. Вот почему за пятилетие было построено 12 широких мостов через Москву-реку и Яузу, 45 километров гранитных набережных и проездов по ним в двух уровнях без пересечений и т. д.

К середине 30-х годов назрел серьёзный кризис водоснабжения города. Москва-река к 1937 году была выпита до дна. Она давала лишь 60 миллионов вёдер в сутки, в то время как требовалось около 100 миллионов. В центре города в домах вода не поднималась выше пятого этажа. Постройка канала Москва – Волга вдвое увеличила поступление воды в столицу. За три предвоенных года к тому же было построено 350 километров разводящей водопроводной сети, проведены другие мероприятия. В результате потребление воды в расчёте на одного жителя увеличилось с 84 до 250 литров в сутки.

Большие усилия были приложены к развитию теплосети. К началу войны мощность московской теплосети стала второй в мире.

Строилось огромное количество хлебозаводов, холодильников.

Всё это позволяло решать не только чисто городские проблемы, но и готовить столицу к военным испытаниям, удовлетворять нужды растущей оборонной промышленности.

- И вот война началась…

- Катастрофа на фронте в первые дни войны поломала все наши мобилизационные планы. Нужно было срочно спасать фронт вооружением, боеприпасами и вещевым имуществом. Поэтому задание предприятиям по сравнению с довоенными мобпланами пришлось увеличить в несколько раз. При этом учтите: производство пришлось налаживать в условиях, когда из Москвы на фронт ушли сотни тысяч человек.

В считанные недели множество предприятий переведено на производство оборонной продукции. Почти ежедневно мы получали задание Государственного Комитета Обороны по увеличению производства для фронта. Швейные, обувные и текстильные предприятия сравнительно легко удалось перевести на выпуск военной продукции. Сложнее было с теми, кому предстояло освоить выпуск оружия и техники.

В начале июля 1941 года мы получили от ГКО задание на производство реактивной артиллерии и реактивных снарядов. К их выпуску было подключено более 50 заводов Москвы, была создана кооперация между ними. Контроль за нашей работой осуществлял заместитель Председателя Совнаркома Вознесенский.

Сравнительно легко удалось наладить производство реактивных установок на заводе «Компрессор». А вот снаряды… Крыльчатки, сопла и другие детали требовали очень высокой точности обработки, от этого зависела меткость попадания в цель. Почти ежедневно мы с директорами заводов собирались у Вознесенского, проверяли, как идёт освоение, почти ежедневно выезжали на место. Одна деталь для характеристики масштаба возникших проблем. Трубы для реактивных снарядов с Урала в Москву пришлось доставлять самолётами.

Фронту нужны были автоматы. Мне довелось присутствовать при телефонном разговоре Сталина с командиром кавалерийского корпуса Беловым, который защищал Каширу. Сталин в заключении спросил, чем помочь кавалеристам. Белов попросил хотя бы сотню автоматов на корпус. Сотню – на целый-то корпус!

Двадцать предприятий мы подключили в  Москве к выпуску автоматов. Головными стали автозавод имени Лихачёва и завод «Искра». Уже в 1943 году Жукову и Василевскому был вручён миллионный автомат ППШ, изготовленный москвичами.

Котельный завод стал производить двухтонные авиабомбы. 11 авторемонтных заводов перешли на ремонт танков. Всего за годы войны они отремонтировали и вернули в строй более двух тысяч боевых машин.

В октябре 1941 года в Моссовет позвонил Жуков, командовавший тогда Западным фронтом, и попросил помочь автотранспортом. Он, помню, пояснил, что фронт растянулся от Яхромы до Тулы, а осуществлять манёвр войсками не на чём. Наши работники вместе с милицией обошли все закоулки столицы, все предприятия и изъяли около двух с половиной тысяч неисправных автомашин. Правительство помогло с запасными частями, и через несколько дней все автомобили были переданы Западному фронту.

Второй раз командование Западного фронта обратилось к нам с просьбой помочь поднять утонувшие в реках и болотах танки. Из оставшихся в городе после мобилизации специалистов мы создали отряды, оснастили их всем необходимым. Первые 19 танков, утонувших в реке Угре, подняли в августе сорок первого, а всего этими отрядами за годы войны было поднято на поверхность 1200 утонувших танков.

Приведу ещё несколько цифр, характеризующих вклад трудовой Москвы в Победу. Несмотря на эвакуацию многих предприятий на восток, на отсутствие тысяч ушедших в армию специалистов, на тяжелейшее положение с электроэнергией и топливом, Москва произвела для фронта 19 тысяч боевых самолётов, 3745 реактивных артустановок, 3,5 млн автоматов, 9 тысяч артиллерийских тягачей, 34 миллиона снарядов и мин, 10 миллионов шинелей и т. д.

- Было бы несправедливо умолчать в таком разговоре и о другом подвиге москвичей. Ведь миллионы из них ушли в народное ополчение. Сегодня, когда многие охмелевшие от гласности отечественные очернители истории оплёвывают наши святыни, давайте подробно расскажем и об этой странице битвы за Москву.

- В ночь на 2 июля 1941 года мне позвонил секретарь ЦК Маленков и попросил ночью приехать к нему на совещание.

Я тогда оказался занятым вопросами укрепления ПВО столицы, поэтому поехал мой первый заместитель Королев. На совещании присутствовали все секретари горкома и райкомов. Заявление секретаря ЦК было таким: «Над Родиной нависла смертельная опасность, надо срочно создавать народное ополчение».

В городе и районах были созданы соответствующие штабы. Последовал невиданный жертвенный, патриотический порыв населения. Только за первые пять дней в народное ополчение в Москве записалось свыше 300 тысяч рабочих, служащих, учёных. Среди них оказалось более 100 тысяч коммунистов и около 150 тысяч комсомольцев. Многие заводы формировали целые батальоны и роты. К примеру, в МГУ записалось добровольцами свыше 1000 преподавателей и студентов. Полагаю, если бы сегодня наблюдалось хоть отдалённое подобие того патриотического настроя, той всепоглощающей любви к Родине, перестройка была бы завершена в 1 – 2 года и без серьёзных трудностей.

Мы не могли всех желающих отправить на фронт, иначе жизнь в городе остановилась бы. Поэтому отобрали 120 тыс. человек, сформировав 12 дивизий народного ополчения. Тяжело было с вооружением и обмундированием, склады Московского военного округа оказались пустыми. Пришлось поднимать всю московскую промышленность. Проверили все свои хранилища. Срочно отремонтировали 15 тысяч учебных винтовок, заводы обеспечили ополченцев гранатами и бутылками с горючей смесью.

Роль дивизий народного ополчения в защите Москвы была огромной. Сейчас приходится слышать: а была ли вообще необходимость в ополчении? Стоило ли посылать навстречу танковой армаде едва обученных солдатскому делу людей? Двух мнений быть  не может, без этих дивизий Москва бы не устояла. Все помнят катастрофу первых дней войны. В первые же недели боёв враг захватил почти все армейские запасы. Одних винтовок, если память не изменяет, в руки гитлеровцев попало несколько миллионов. На фронте образовались бреши, закрыть которые нам было нечем. Поэтому мы все обязаны склонить голову перед подвигом ополченцев.

- А когда началась непосредственная подготовка столицы к обороне?

- Практически с началом войны. Москвичи строили две линии оборонительных сооружений.

Первая линия обороны прикрывала ближайшие подступы к столице на Малоярославском, Волоколамском, Можайском и Калужском направлениях. Решение ГКО о её сооружении было принято в июле 1941 года. Вторую линию укреплений (её называли Московской) строили в октябре – ноябре. Она проходила в 20 – 30 км от города. Имела несколько оборонительных полос, в том числе три – в самой столице. Несмотря на то, что основные работы здесь пришлось на время эвакуации Москвы, на строительство нами было направлено более 100 тысяч жителей города. Райисполкомы организовали работу, инструменты, транспорт, связь, питание. Люди были расселены в палатках, школах, избах колхозников. Причём  на строительстве работали в основном женщины – две трети от общего числа. Особо подчеркну: не было ни одного случая дезертирства со строительных укреплений.

10 октября я был назначен членом военного совета Московской зоны обороны и Московского военного округа. Поэтому принимал участие в разработке всех основных планов защиты столицы. Из коммунистических, а потом рабочих батальонов Моссовет вместе со штабом округа сформировали 4 дивизии. Город обеспечил их кое-каким обмундированием, вооружением – винтовки отобрали у военизированной охраны. С помощью штаба МВО готовили к уличным боям 6 полков и 26 районных батальонов МПВО. Одновременно в самом городе возводили три линии укреплений. Первая – по окраинам, вторая – по окружной железной дороге, третья – по Москве-реке.

- В качестве члена военного совета Московской зоны обороны вам приходилось принимать участие в заседаниях ГКО. Было ли среди высшего руководства страны единство в решении до последней возможности защищать Москву?

- Нет, такого единства не было. Когда в ночь на 19 октября нас пригласили на заседание ГКО, так предстояло обсудить один вопрос: будем ли защищать Москву? Вначале, как обычно, все члены ГКО собрались в здании правительства в Кремле: Берия, Маленков, Молотов и другие.

- А кто из военных?

- Из военных один командующий МВО генерал Артемьев. Жуков был на фронте.

- Выходит, защищать Москву, или не защищать, решали главным образом люди гражданские?

- Выходит, так. Когда собрались в комнате, откуда предстояло идти в кабинет Сталина, Берия принялся уговаривать всех оставить Москву. Он был за то, чтобы сдать город и занять рубеж обороны на Волге. Маленков поддакивал ему. Молотов бурчал возражения, остальные молчали. Причём я особенно запомнил слова Берия: «Ну с чем мы будем защищать Москву? У нас ничего нет. Нас раздавят и перестреляют как куропаток».

Потом вышли через главный выход, пошли к Никольским воротам в кабинет Сталина. Вошли. Было нас человек десять. Сталин ходил, как обычно, по кабинету со своей трубкой. Когда расселись, спросил:

- Будем ли защищать Москву?

Все угрюмо молчали. Он выждал некоторое время и повторил вопрос. Опять все молчат.

- Ну что же, если молчите, будем персонально спрашивать.

Первым обратился к сидевшему рядом Молотову. Молотов ответил: «Будем». Так ко всем обратился персонально. Все, в том числе и Берия, заявили: «Будем защищать».

Тогда Сталин говорит:

- Пронин, пиши.

Я взял бумагу и карандаш. Сталин принялся диктовать: «Сим объявляется…» Потом приказал постановление ГКО немедленно передать по радио. Сам подошёл к телефону, связался с восточными округами и стал по маленькой записной книжке диктовать командующим номера дивизий, которые следовало срочно направить в Москву. Кто-то, кажется, с Урала, заявил, что можем по тревоге такую-то дивизию погрузить, но нет вагонов. Сталин ответил:

- Вагоны будут. Здесь сидит Каганович, головой отвечает за то, чтобы подать вагоны.

Так что сам Сталин и не помышлял сдавать Москву.

- И всё же полной уверенности, что Москву удастся удержать, видимо, не было ни у кого. Ведь многие важные объекты были подготовлены к взрыву?

- 20 октября мы со Щербаковым по этому вопросу были в НКВД у Берии. Заминированы были электростанции, важнейшие предприятия, мосты, многие НИИ. Всем командовал Берия, в его распоряжение был выделен для минирования специальный полк.

Когда немцы подошли к Кашире, секретарь горкома позвонил Щербакову с просьбой разрешить взорвать городскую электростанцию. А у нас тогда за пределами Москвы оставались только две работающие электростанции – Каширская и Шатурская. И те работали наполовину мощности из-за частичного демонтажа и эвакуации оборудования. Щербаков позвонил Сталину. Тот взрывать запретил, хотя немцы были в 4 километрах от Каширы. И станция продолжала исправно работать.

Так что готовили к взрыву многое, но ничего взрывать, к счастью, не пришлось.

- А как проходила эвакуация из Москвы? На сей счёт тоже ходит немало всяких разговоров. Будто массовая паника была, будто бежали толпами, давили людей на вокзалах.

- Всё чушь. Никакой массовой паники не было. Наоборот, 12 октября было принято решение о срочной эвакуации 500 заводов Москвы и области, специалистов, высококвалифицированных специалистов, некоторых учреждений и учебных заведений. К сожалению, мы не успели провести соответствующую разъяснительную работу. И на некоторых заводах рабочие стали просто препятствовать эвакуации, считая это предательством и дезертирством. Серьёзное возмущение было на автозаводе, на артиллерийском заводе, на 2-м часовом заводе.  На шоссе Энтузиастов рабочие по своей инициативе организовали заслон, не пропускали машины, идущие на восток. Таково было тогда настроение основной массы москвичей.

Были ли случаи паники и настоящего дезертирства? Конечно, отдельные были. В один из дней ко мне приехал известный работник ЦК Ярославский. Его брат Губельман работал начальником ЖЭКа на улице Горького. Перед этим тоже был у меня, просил эвакуировать его в Горький. Я запретил. Накануне в «Вечёрке» было опубликовано постановление Моссовета, запрещавшее эвакуацию всем работникам городского хозяйства. Население-то надо обслуживать, Москву защищать надо!

Губельман пожаловался брату. Ярославский потребовал немедленно отправить его на восток. У нас состоялся очень крупный, острый разговор. Ярославский заявил: «Какое право вы имеете оставлять людей на истребление?» Я ему, помнится, ответил: «Весь президиум Моссовета остаётся здесь, в Москве, все работают на защите Москвы, кто на строительстве оборонительных сооружений, кто на укреплении ПВО, кто на производстве боеприпасов для фронта. Мы все остаёмся. Не для истребления, а чтобы остановить врага. И Губельмана для этого оставляем, и других».

Сам Ярославский через три дня всё же сбежал, уехал в Куйбышев. А Губельмана мы-таки оставили.

Между прочим, тогда же из столицы сбежал на восток и Микоян. А узнал я об этом так. 18 октября, часов в 12 дня, мне позвонил Сталин. Грубо ругая работников Наркомвнешторга и Микояна, который в качестве заместителя Председателя Совнаркома ведал работой этого ведомства, Сталин сообщил, что эти люди покинули Москву и бросили на таможне несколько сот тонн редких металлов: молибдена, вольфрама и т. д. Сталин спросил, не может ли Моссовет организовать погрузку этих металлов и какое время для этого необходимо. Я ответил: минут 30 – 40. Сталин, приняв сказанное за неудачную шутку, вспылил. Пришлось пояснить, что у нас на казарменном положении шесть полков МПВО, я могу по тревоге любой из них поднять, подвезти к складам. Сколько потребуется, столько и будем  работать.

В течение двух дней ценные металлы были отправлены на восток.

Сталин ничего не забывал. Когда в 1952 году Микояна исключали из состава Политбюро, он ему этот случай припомнил.

- Но поговаривают, что и сам Сталин готовился оставить Москву на случай, если бы ситуация ещё больше обострилась.

- Я слышал такие разговоры. Думаю, подобную версию распространили те, кто сам струсил и сбежал. Для оправдания в своих глазах и в глазах своих детей. Мы после войны с бывшим наркомом Военно-Морского Флота Кузнецовым (рядом жили, часто встречались) и с Поскрёбышевым час за часом, день за днём восстановили каждый поступок, каждый шаг Сталина в дни битвы за Москву, начиная с 5 октября и по конец этого месяца. И не обнаружили нигде и ничего, что свидетельствовало бы о желании Сталина уехать на восток.

Второе. Я был одним из руководителей ПВО Москвы. Где-то читал, будто Сталин в критические дни даже вроде ходил по какому-то вокзалу, хотел уехать. Неправда. Ведь в это время над Москвой часто появлялись немецкие самолёты. Без прикрытия нашими истребителями правительственный поезд не выпустили бы из столицы, тем более днём. Командование же ПВО ни разу не получало команды быть готовым прикрыть какой-либо поезд.

Третье. Жив генерал-полковник Грачёв, командовавший в то время особой авиагруппой, обслуживавшей правительство. Его самолёты базировались на Ходынке. Так вот, и Грачёв не получал приказа готовить самолёты для Сталина. Но если бы даже и получал – всё равно нам пришлось бы поднимать истребители, всё равно мы бы знали об этом.