Главная (Newsland) Революционная марксистская партия — новые коммунисты Троцкий. Война в Польше.

24.02.2013 04:00

Троцкий. Война в Польше.

В последнее время на Троцкого нацепили ярлык человека, который в революции был демоном лишённым всякого здравого смысла, который пропагандировал экспорт революции - кровью русского народа решивший покорить мир на манер Гитлера.

Что же, дадим слово самому Троцкому ответить сегодня на столь изощрённую "гебельсовскую" пропаганду. Насколько Троцкий понимал искусство революции даст нам отрывок из его книги "Сталин" том 2, глава "Гражданская война". (Жирным шрифтом выделено мной.)

"Война с Польшей вскрыла как сильные, так и слабые стороны тогдашней

Красной армии: революционную верность, беспримерный энтузиазм, величайшую

выносливость и наряду с этим недостаточность подготовки, организационную

слабость, недостаток в выдержке. Армия наступала безудержно, но и

откатывалась без остановки. "Исход польской войны, -- писал я в 1928 г., --

врезался в сознание армии, особенно ее молодого командного и комиссарского

состава, как заноза. Из этой занозы выросло стремление к учебе". Тысячи

командиров и комиссаров, которые во время гражданской войны как бы появились

из-под земли, внеся в армию мужество и инициативу и нравственный авторитет,

после исхода польской кампании серьезно занялись своим военным образованием.

Наша армия в четыре раза более слабая, чем армия поляков, после упорных

боев конца апреля отступила и сдала Киев, Житомира Бердянск. Тогда партия

бросила лозунг: "На борьбу с польскими панами!" Туда движется масса коммунистов, направляются

десятки тысяч добровольцев со всех фронтов на западный фронт спешат старые

испытанные полки и дивизии. Удар на поляков обрушивается прежде всего с

северного участка, затем открывается наше наступление на Украине. Оно

приводит к занятию Киева, после чего приходит прорыв укрепленных польских

позиций на фронте свыше 100 километров. Наши армии стремительно продвигаются

вперед, занимают Минск, Вильно, Молодечно, Бобруйск. Корпус Гая 19 июля под

Гродно разбивает крупные силы поляков и, в обход Варшавы, занимает

Дан-цигский коридор. Однако по мере продвижения польская среда становится

все более упругой. Сопротивление становится все более значительным. Наш тыл

не поспевает за фронтом. Быстрое продвижение наших войск к Висле заставило

польское командование напрячь все усилия и сгруппировать при помощи

французской военной миссии значительные резервы в районах Варшавы и Люблина.

Поляки успевают сформировать новые кавалерийские и пехотные части.

30 апреля я писал в ЦК партии: "Именно потому, что борьба идет не на

жизнь, а на смерть, она будет иметь крайне напряженный и суровый характер".

Отсюда вытекает необходимость "оценивать войну с Польшей не как частную

задачу Западного фронта, а как центральную задачу всей рабоче-крестьянской

России". Через печать я 2 мая предупреждал против слишком оптимистических

надежд на революцию в Польше: "Что война... закончится рабочей революцией в

Польше, в этом не может быть никакого сомнения; но в то же время нет никаких

оснований полагать, что война начнется с такой революции... Было бы

величайшим легкомыслием думать, что победа... дастся нам сама собой".

5 мая в докладе на объединенном заседании всех советских учреждений:

"Было бы величайшей ошибкой полагать, что история начнет с того, что откроет

перед нами польскую рабочую революцию и тем самым избавит нас от

необходимости вооруженной борьбы". И в заключение: "Товарищи, я хотел бы,

чтобы главный вывод, который вы из этого собрания вынесете, состоял в том,

что борьба, которая нам предстоит, будет тяжелой и напряженной борьбой".

Этой идеей проникнуты все приказы и заявления того времени. "В настоящее время Западный фронт является самым важным фронтом республики, -- гласит подписанный в Смоленске приказ 9

мая. -- Органы снабжения должны быть подготовлены не к легкому и короткому

походу, а к длительной упорной борьбе".

Я был против похода на Варшаву, потому что при слабости наших сил и

ресурсов он мог закончиться успешно лишь при условии немедленного восстания

в самой Польше, а в этом не могло быть уверенности. В своей автобиографии я

в общих чертах изложил суть конфликта.

16 августа под стенами Варшавы после короткого и сильного удара

Пилсудский переходит в наступление, прорывает наш фронт на севере, оттесняет

корпус Гая и Четвертую армию на германскую территорию. Наши войска

откатываются на сотни километров назад.

Одной из причин тех чрезвычайных размеров, которые приняла катастрофа

под Варшавой, явилось поведение командования Южной группы советских армий с

направлением на Львов (Лемберг) . Главной политической фигурой в

Революционном Военном Совете этой группы был Сталин.

Трения и конфликты между высшими и нижними инстанциями командования

заложены, так сказать, в природе вещей: дивизия недовольна армией, армия --

фронтом, фронт -- ставкой, особенно, если дела идут неблагополучно. Сталин

систематически эксплуатировал эти трения и доводил до острых конфликтов.

Особенно тяжелые последствия имело его самоуправство именно во время

Польской кампании.

К решающему моменту операционная линия Юго-Западного фронта разошлась с

операционной линией главного Западного фронта под прямым углом. В то время

как фронт Тухачевского приближался к Варшаве, Юго-Западный фронт, в состав

которого входил Сталин, двигался на Лемберг. Сталин вел свою собственную

войну. Он хотел во что бы то ни стало войти в Львов в то время, как Смилга и

Тухачевский войдут в Варшаву. Когда предстоящий контрудар под Варшавой

окончательно выяснился, главное командование приказало Егорову, командующему

Юго-Западным фронтов, круто переменить направление, чтобы ударить во фланг

польских войск под Варшавой и поддержать Тухачевского с фланга. Но Юго-Западное командование, поощряемое Сталиным, продолжало двигаться на запад: разве не более важно самим

завладеть Львовом, чем "другим" взять Варшаву? В течение трех или четырех

дней ставка не могла добиться исполнения приказа. Только в результате

повторных приказов и угроз Юго-Западное командование переменило направление.

Но несколько дней запоздания сыграли роковую роль.

А.Егоров, бывший командующий Юго-Западным фронтом, посвятил особое

исследование взаимодействиям фронтов в 1920 г. "Именно в этой плоскости, --

пишет он, -- все наши историки обрушились на Юго-Западный фронт. ...С

действиями Юго-Западного фронта непосредственно связывается объяснение

неудачи Варшавской операции. Обвинения, возводимые в этом смысле на

командование фронтом, сводятся в основном к тому, что Юго-Западный фронт вел

совершенно самостоятельную оперативную политику, не считаясь ни с общей

обстановкой на всем польском фронте, ни с действиями соседнего Западного

фронта, и в решительную минуту не оказал последнему необходимого содействия,

причем в толковании некоторых историков этот момент связывается даже с

прямым невыполнением соответствующих деректив главкома, невзирая на то, что

предпосылки к этим директивам были командованию Юго-Западным фронтом якобы

отлично известны. Такова, в общих чертах, установка во всех трудах,

рассматривающих так или иначе вопрос о взаимодействии фронтов в 1920 г., не

исключая и вышедших в самое последнее время, хотя казалось бы, что авторы

этих трудов имели возможность пользоваться уже более или менее

систематизированными и изученными материалами. Тем не менее, мы находим,

например, в серьезном и интересном труде Н. Мов-чина "Последовательные

операции по опыту Марны и Вислы" (изд. ГИЗ, 1928 г.) прямое указание на

"невыполнение Юго-Западным фронтом категорической директивы главкома о

направлении 1-й конармии на Замостье-Томашев" (с.74). На основании таких и

аналогичных утверждений изучал историю польской кампании и уносил и

продолжает уносить с собой соответствующие впечатления в строевые части ряд

выпускников нашей военной академии. Короче говоря, легенда о роковой роли

Юго-Запфронта в 1920 г. стала "сказкой казарменной" и, повидимому, не вызывает уже в настоящее время сомнений, а признается фактом, на котором будущим поколениям операторов и стратегов предлагается учиться. Мы задаемся прямой задачей разоблачить эту легенду и восстановить в

свете строго документального освещения все те отдельные факты, совокупность

которых позволяет, как нам кажется, взглянуть (под оперативным углом зрения)

на общий ход польской кампании несколько иначе, чем это делалось до сих

пор".

Нет ничего неожиданного в том, что Егоров, который в качестве

командующего Юго-Западным фронтом несет серьезную ответственность за

самостоятельную стратегию Сталина, пытался дать менее невыгодное для него

истолкование военных событий 1920 г. Подозрение, однако, вызывает уже тот

факт, что Егоров предпринял оправдательную попытку только через девять лет

после событий, когда "легенда о роковой роли Юго-Западного фронта" успела,

по его собственным словам, окончательно утвердиться и даже войти в военные

учебники. Объясняется это запоздание тем, что армия и страна, крайне тяжело

переживавшие неудачу польского похода, с возмущением отвергли бы всякую

фальсификацию виновников неудачи. Приходилось ждать и молчать. Со своей

стороны я ни одним словом не напомнил публично об острых разногласиях,

предшествовавших походу: мной руководила при этом забота о престиже

правительства в целом и стремление не вносить раздора в потрясенную и без

того армию. Приходилось ждать установления тоталитарного режима, прежде чем

выступать с опровержениями. Осторожный и несамостоятельный Егоров писал

несомненно по прямому поручению Сталина, хотя имя это -- как ни невероятно

-- в книге не упоминается.

Напомним, что 1929 г. открывает первый период систематического

пересмотра прошлого. Но если Егоров пытается ослабить вину Сталина и свою

собственную, то он вовсе еще не пытается переложить вину на другую сторону.

Не делает этого и Ворошилов в подписанной им насквозь апологетической статье

"Сталин и Красная армия", опубликованной в том же 1929 г. "Только неудача

наших войск под Варшавой, -- говорит он глухо, -- срывает Конную армию,

изготовившуюся к атаке Львова и находившуюся в 10 км от него".

Однако на самооправдании дело остановиться никак не могло. В этих

вопросах Сталин действует с необходимой постепенностью и в то же время

никогда не останавливается на полдороге. Так, наступил момент, когда

самостоятельный поход на Львов был объявлен спасительным, а ответственность

за крушение фронта можно было возложить на тех, кто помешал спасительному

походу на Львов.

Советский официальный историк С.Рабинович пишет:

"1-я Конная армия, ввязавшаяся в бои за Львов, не могла непосредственно

помочь Западному фронту, но взяв Львов, она оказала бы Западному фронту

гораздо большую помощь, ибо это повлекло бы за собой переброску под Львов

крупных сил. Несмотря на это, Троцкий категорически потребовал отхода 1-й

Конной от Львова и сосредоточения ее в районе Люблина для удара по тылам

польских армий, наступавших во фланг войскам Западного фронта". "...

Вследствие глубоко ошибочной директивы Троцкого 1-я Конная вынуждена была

отказаться от захвата Львова, не имея в то же время возможности отказать в

помощи армиям Западного фронта".

Эта возможность была потеряна только потому, что конница

Буденного--Ворошилова, в согласии с директивами Егорова-Сталина и вопреки

приказаниям главного командования, повернула на Люблин с запозданием на

несколько дней.

В 1937 г. в No 2 "Красной Конницы" напечатана статья "Боевой путь

первой Конной армии", где автор открыто признает, что Конная армия не только

не сумела воспрепятствовать польской армии отойти за реку Буг, но даже "не

сорвала контрудара поляков во фланг Красным войскам, наступавшим на

Варшаву". Сталин и Ворошилов, увлекшись эфемерной задачей нового занятия

Галиции, не желали помочь Тухачевскому в его главной задаче -- наступлении

на Варшаву. Ворошилов доказывал, что взятие Львова дало бы возможность

"нанести сокрушительный удар в тыл белополякам по их ударной группировке".

Совершенно невозможно понять, как можно было бы, после овладения

Львовом, на расстоянии 300 километров от главного театра, ударить в "тыл"

польской ударной группировке, которая тем временем уже гнала Красную армию

на сотни километров от Варшавы на восток. Уже для того, чтоб только попытаться

нанести полякам удар "в тыл", нужно было бы первым делом броситься

за ними вдогонку, следовательно, прежде всего покинуть Львов. К чему в таком

случае было занимать его?

Правда, достаточно взглянуть на карту, чтобы убедиться, что польские

войска, наступавшие от Варшавы, никоим образом "своего тыла" в Львове иметь

не могли. Однако Ворошилов, написавший книгу "Сталин и красная армия",

очевидно, все же упорно продолжает считать, что Львов находится "в тылу"

польских армий, не взирая на то, что последние, оперируя на Висле, наоборот,

находились сами "в тылу" Львова. Поэтому, н-.-до думать, Ворошилов, а вместе

с ним, вероятно, и Сталин, "в самой резкой форме "протестовали против

переброски конной армии из-под Львова на север -- к Люблину, на помощь

Тухачевскому. "Заметая свои гнусные, пораженческие маневры, предатель

Троцкий обдуманно и сознательно добился переброски конной армии на север,

якобы на помощь Западному фронту", -- негодующе замечает "Красная звезда".

К сожалению, он добился этой переброски слишком поздно, -- заметим мы.

Если бы Сталин и Ворошилов с безграмотным Буденным не вели "своей

собственной войны" в Галиции, и Красная конница была своевременно у Люблина,

Красная армия не испытала бы того разгрома, который ее привел к рижскому

миру. Действительно, редактор "Красной Конницы" совершил крупную неловкость,

напомнив теперь об этом...

Захват Львова, лишенный сам по себе военного значения, мог бы получить

смысл лишь в связи с поднятием восстания украинцев (галичан) против

польского господства. Но для этого нужно было время. Темпы военной и

революционной задач совершенно не совпадали. С того момента, как

определилась опасность решающего контрудара под Варшавой, продолжение похода

на Львов становилось не только беспредметным, но и преступным. Однако в дело

вступилась фронтовая амбиция, опиравшаяся на инерцию безостановочного

движения. Сталин, по словам Ворошилова, не останавливался перед нарушением

уставов и приказов.

Главным инициатором похода был Ленин. Его поддерживали против меня

Зиновьев, Сталин и даже осторожный Каменев. Из членов ЦК на моей стороне был

Рыков, тогда еще не входивший в Политбюро. Все секретные документы того времени имеются в

распоряжении нынешних хозяев Кремля, и если 6 в этих документах была хоть

одна строка, подтверждающая позднейшие версии, она была бы давно

опубликована. Именно голословный характер версий, к тому же столь радикально

противоречащих одна другой, показывают, что мы имеем дело все с той же

термидорианской мифологией.

В 1930 г. тогдашний официальный историк Н.Попов, позже исчезнувший,

писал по поводу польской кампании в работе "К 10-летию Советско-Польской

войны 1920 г.", что партия совершила ошибку в наступлении на Варшаву.

Правда, наряду с этим, он подвергал критике позицию Троцкого, считая ее

ошибочной. Но во всяком случае в Центральном органе партии в 1930 г.

официальный историк признавал, что поход на Варшаву был ошибкой Политбюро:

"Троцкий и до настоящего времени пытается спекулировать на том, что в свое

время он был против варшавского наступления, как мелкобуржуазный

революционер, считавший недопустимым внесение в Польшу революции извне. По

тем же самым соображениям Троцкий в 1921 г. высказывался против помощи со

стороны нашей Красной армии грузинским повстанцам. Партия не послушалась

Троцкого в 1921 году, и вместо меньшевистской Грузии мы имеем советскую

Грузию. Партия и в 1920 году с такой же решительностью отвергла

мелкобуржуазный педантизм Троцкого, когда Красная армия шла к Варшаве. Наша

ошибка заключалась не в самом факте похода, а в том, что он был поведен

совершенно недостаточными силами".

Весь военный архив находится в руках историков, и им ничего не стоило

бы привести документальные доказательства своих утверждений, если б эти

доказательства существовали на деле. Но исторические изыскания термидора

являются прообразом судебных процессов: о доказательствах нет и речи. Через

восемь лет после Попова другой историк той же школы С.Рабинович в своей

"Истории гражданской войны" (1935) писал об ошибке Троцкого в определении

польской войны, о том, что "основной политической целью войны с нашей

стороны является подталкивание, ускорение революции в Польше, привнесение в

Европу революции извне, на штыках Красной армии"... иначе победа социализма в России невозможна. "Вот почему Троцкий, в противовес утверждениям Ленина и Сталина, заявлял, что "польский фронт есть фронт жизни и смерти для Советской республики".

Старое обвинение превратилось в свою противоположность. В 1927 г.

признавалось, что я был противником похода на Варшаву, но моя правильная

позиция компрометировалась неправильным отрицанием внесения социализма на

штыках. В 1938 г. было объявлено, что я был сторонником похода на Варшаву,

руководствуясь стремлением внести в Польшу социализм на штыках. Оба

обвинения неверны.

Таким образом, в несколько этапов Сталин разрешил по-своему задачу:

ответственность за неудачный поход на Варшаву он возложил на Троцкого,

который, на самом деле, был противником похода; ответственность за крушение

Красной армии, предопределенное отсутствием восстания в стране и

усугубленное самостоятельной стратегией Сталина, он возложил опять-таки на

Троцкого, который предупредил против возможности катастрофы и требовал не

увлекаться эфемерными успехами, вроде захвата Львова. Этот метод Сталина:

переложить в несколько этапов свою вину на противника, является его основным

методом политической борьбы и высшего своего развития достигнет в московских

процессах.

На закрытом заседании X съезда Сталин выступил с неожиданным по своей

злостности и грубости заявлением в том смысле, что Смилга, член Военного

Совета Западного фронта, "обманул ЦК", обещав к определенному сроку взять

Варшаву и оказавшись неспособен выполнить обещание. Действия Юго-Западного

фронта, т.е. самого Сталина, определялись де "обещанием" Смилги, на которого

и падает поэтому ответственность за катастрофу. Съезд с угрюмым

недоброжелательством слушал угрюмого оратора с желтоватым отливом глаз; и

Сталин своей речью повредил только самому себе. Ни один голос не поддержал

его. Я тут же протестовал против этой неожиданной инсинуации: "обещание"

Смилги означало лишь то, что он надеялся взять Варшаву, но не устраняло

элемента неожиданности, связанной со всякой войной, во всяком случае, оно

никому не давало права действовать на основании априорного расчета, а не

реального развертывания операции. В прения поспешил вмешаться встревоженный Ленин в том смысле, что мы никого лично не виним. Попытка взвалить ответственность на Смилгу потерпела явное крушение. Протоколы этих прений никогда не были опубликованы.

Почто-телеграммы того времени показывают, с кем именно мне приходилось

изо дня в день сноситься при определении повседневной политики в связи с

польской войной: Ленин, Чичерин, Карахан, Крестинский, Каменев, Радек. Из

этих шести лиц один Ленин успел умереть своевременно. Чичерин умер под

опалой, в полной изоляции; Радек доживает свои дни в заключении; Карахан,

Крестинский и Каменев расстреляны.

Нельзя и сейчас перечитывать без волнения эту переписку, где в каждом

слове трепещет исключительная эпоха. И нельзя не поразиться тому, что Сталин

и в те исключительные годы ни разу не изменял себе в том, что было для него

основным.

Исход польской войны врезался огромным фактором в дальнейшую жизнь

страны. Рижский мир с Польшей, отрезавший нас от Германии, оказал большое