Читая Юлиана Семенова
"Что ни делали в Париже, дабы память о Марате и Робеспьере исчезла! Сколько было предпринято попыток представить их кровожадными убийцами, слепыми фанатиками, инквизиторами от революции? Те, кто пытался уничтожить их память - забыты, а Марат и Робеспьер в наших сердцах. Сколько приложил усилий Николай Палкин, чтобы вытравить память о Пестеле и Рылееве, о героях Сенатской площади! Как пытались заставить нас забыть Костюшку, Ульянова, Перовскую, Кибальчича! Память - взрывоопасна, это страшнее бомбы, ибо это - на века."
"...По высочайшему указу от 1797 года в печати запрещено употреблять такие слова крамольного смысла, каковыми являются "гражданин", "общество", а также "родина". Когда был закрыт журнал И. Киреевского "Европеец", граф Бенкендорф объяснил министру народного просвещения Ливену, что Е. И. Величество "изволил найти, что под словом "просвещение" Киреевский понимает "свободу", что "деятельность разума" означает у него "революцию", а "искусно отысканная середина" не что иное, как "конституция"... Потом, с развитием печатного дела, когда Глинка стад мировой звездою музыки, цензура издала распоряжение следующего содержания: "Имея в виду опасения, что под нотными знаками могут быть скрыты злонамеренные сочинения, написанные по известному ключу, или что к церковным мотивам могут быть приспособлены слова простонародной песни, следует обращаться к лицам, знающим музыку, для предварительного рассмотрения нот".
Председатель цензурного комитета Бутурлин потребовал убрать из акафиста Покрову Божьей Матери "опасные" стихи, "Радуйся, незримое укрощение владык жестоких и злонравных!" и "советы неправедных князей разори, зачинающих рати погуби". Пушкин, ссылаясь на некоего французского публициста (не было его, свои слова французу отдал!), утверждал, что будь дар слова недавним изобретением, правительства установили бы цензуру и на разговоры. Тогда двум людям, дабы наедине поговорить о погоде, приходилось бы получать соответствующее на то разрешение цензурного комитета."
"Надо все знать и всех помнить, только тогда идея будет передаваться через поколения; вне объективной, чуть даже - в силу своей отстраненности холодноватой истории идея исчезает, растворяется в бытовщине и домыслах или же превращается в скучную, извне заданную схему, подобно тем, какие изобретены министерством просвещения для гимназий: Спартак - кровожадный гладиатор; Робеспьер - больной человек, одержимый жаждой крови; Пугачев - беглый каторжник; Чаадаев - безумец; Чернышевский - польский агент; о Желябове, Вере Засулич, Плеханове вообще молчали, будто и не было их на свете. Тем не менее даже длительное и умелое замалчивание правды оборачивается бумерангом против тех, кто тщится переписать историю, вычеркнуть имена, факты, события, даты - истину, одним словом."
Юлиан Семенов, "Горение"
Комментарии