Редколлегия в очередной раз раскололась во мнениях по поводу публикации статьи, написанной уважаемым нами историком и координатором рубрики «Новой газеты» «Настоящее прошлое» Андреем Зубовым. Уж больно апологетически выписанной показалась многим фигура главного идеолога-охранителя николаевской России, автора известной «триады» графа Уварова. Тем более что сегодня у его концепций почти двухсотлетней давности появилось много последователей — правда, масштабом помельче и умом пожиже. Текст, однако, столь интересен, а читатель у нас столь неглуп, что лишняя дискуссия не помешает. Ведь свободу мнений еще никто не отменял. А отечественная история — это до сих пор неосвоенная территория.
Андрей ЗУБОВ, ведущий рубрики, доктор исторических наук, профессор МГИМО, ответственный редактор двухтомника «История России. ХХ век»:
— Сергей Семенович Уваров (1785—1855) — министр народного просвещения в течение 17 лет (1833—1849), бессменный с 1818 года до самой смерти президент Академии наук, возведенный 1 июля 1846 г. в графское достоинство, – более всего известен как автор формулы «Православие, самодержавие, народность». Но хорошо ли мы понимаем сейчас, через 180 лет, смысл этой уваровской триады, которую так часто вспоминают и политики, и публицисты? Чтобы постичь мысль, надо прежде узнать человека, эту мысль высказавшего. Сейчас, когда наш народ вновь ищет себя, постепенно соглашаясь с забытым принципом, что «не хлебом единым жив человек», поговорить об этом значительном русском государственном деятеле, ученом, мыслителе мне кажется весьма своевременно.
«Уваров был человек истинно просвещенный, с широким умом, с разносторонним образованием, какими бывали только вельможи времен Александра I. Он любил и вполне понимал вверенное ему дело… и старался возвести его на ту высоту, на какую возможно было поставить его при тогдашнем направлении правительства». Такая характеристика в устах известного либерала и выдающегося мыслителя Б.Н. Чичерина, лично знавшего Уварова в студенческие годы, многого стоит. Герцен поражался образованности Уварова: «Он удивлял нас своим многоязычием и разнообразием всякой всячины, которую знал; настоящий сиделец за прилавком просвещения, он берег в памяти образчики всех наук…» Уваров говорил на восьми иностранных языках и свободно писал стихи на четырех.
Начальное классическое образование Сергей Уваров получил от французского эмигранта аббата Могана. В 1802 г., как только был снят павловский запрет на обучение русских молодых людей за границей, Уваров едет на год в Германию слушать лекции в Геттингенском университете. В 1804 г. он вступает на государственную службу по Министерству ино-странных дел, служа сначала в Неаполе, потом в Вене и Париже. За границей молодой дипломат близко сошелся с братьями Гумбольдтами, Гёте, Жерменой де Сталь. Тогда же он написал свои первые сочинения — Essai d’une Acadйmie Asiatique и исследование об Элевсинских мистериях. Вернувшись в Россию, он поступает в Министерство народного просвещения и определяется попечителем Санкт-Петербургского учебного округа (1811—1821). Благодаря его трудам и усилиям в Петербурге в 1819 г. основывается университет. По мнению наблюдателей, Уваров «пёкся о Санкт-Петербургском университете как добрый отец, и его заслуги подобны заслугам Ломоносова перед Московским университетом». Перед зданием Московского университета давно уже стоит статуя великого Михайлы. Встанет ли когда-нибудь статуя Сергея Уварова перед Санкт-Петербургским университетом, который так долго сквернился именем Жданова?
Не согласный с ретроградным курсом Магницкого, Уваров в 1821 г. уходит в отставку, и вскоре император назначает его начальником департамента мануфактур и внутренней торговли в Министерстве финансов. Уваров близко сдруживается с Карамзиным, Жуковским, Пушкиным. Становится непременным членом «Арзамаса». Карамзин рекомендует Уварова Николаю Павловичу как просвещенного и близкого к нему по взглядам младшего товарища. Император дорожит этой рекомендацией и в 1832 г. назначает Уварова товарищем министра народного просвещения, а после отставки князя Карла Ливена в 1833-м — министром.
Между тем при всей близости Уварова к Карамзину, взгляды их вовсе не совпадали. Карамзин был убежденным приверженцем абсолютизма и крепостного рабства, Уваров же полностью разделял либеральные воззрения императора Александра и порой в высказываниях и писаниях был даже смелее его. В речи на акте в Петербургском педагогическом институте в 1818 г. Уваров назвал политическую свободу «последним и прекрасным даром Бога». Стяжание этого дара, предупреждал он, «сопряжено с большими жертвами и с большими утратами, дар этот приобретается медленно и сохраняется лишь неусыпной твердостью». Эта речь Уварова вызвала большое недовольство Карамзина, но, как бы отвечая на его ворчание, Уваров писал тогда же Генриху Штейну, что люди, которые, как Карамзин, желают просвещения и в то же время хотят «обезвредить» его результаты, подобны «желающим огня, который бы не жегся».
«Уваров той эпохи и Уваров николаевского времени — это как бы две различные личности», — утверждал историк Корнилов. Но здесь он, скорее всего, ошибался, повторяя общее место русской либеральной исторической мысли. Мысль эта не могла простить Уварову, во-первых, его знаменитой формулы, а во-вторых, действий, направленных на «цензурное затмение русского просвещения», имевших место в бытность Уварова министром, ответственным за цензуру.
Но не Уваров предлагал и внедрял эти запреты и ограничения. Напротив, он в меру своего характера и темперамента сопротивлялся им, порой весьма эффективно и умело. «Ни один министр не действует так самовластно, как Уваров, — доносило III Отделение государю в 1839 г. — У него беспрерывно на устах имя государя, а между тем своими министерскими предписаниями он ослабил силу многих законов, утвержденных высочайшею властью. Цензурный устав вовсе изменен предписаниями…» Через полторы сотни лет американская исследовательница Цинтия Виттакер, тщательно изучив деятельность Сергея Уварова, подтвердила это суждение графа Бенкендорфа: «Он держался в рамках, установленных антиреформенными силами, но научился какими-то обходными путями всё-таки идти вперед, медленно, но верно. Уваров по-прежнему считал образование всех сословий важнейшим условием прогресса России. Он чрезвычайно расширил систему просвещения и в обычном своем стремлении к совершенству поднял ее до бесспорно высокого, вполне западноевропейского уровня… В то же время он поощрял развитие связей с Западом и способствовал более полному вхождению России в современный интеллектуальный мир. Уваров-министр, таким образом, в основном продолжал следовать духу учебного устава 1803—1804 годов»*.
Возглавив министерство, он тут же решил вопрос с созданием Киевского университета, который обсуждался в течение 30 лет, — указ о создании Свят-Владимирского университета в Киеве был подписан государем 25 декабря 1833 г. Уваров ввел и публичный характер управления министерством — с 1834 г. по его указанию издается ежемесячный журнал Министерства народного просвещения, ставший не скучным правительственным вестником, но настоящим компедиумом новейших достижений мировой науки и культуры. Зная не понаслышке европейскую образованность и видя жалкое состояние российской профессуры, Уваров добился разрешения императора на возобновление практики посылать молодых преподавателей на стажировку в лучшие европейские университеты. Он же предложил, чтобы студенты читали иногда публичные лекции, привыкая тем самым к будущей педагогической и общественной деятельности. На лекции эти приглашался весь цвет высшего общества. При активной поддержке Уварова была открыта Пулковская обсерватория, увеличены штаты и средства Академии наук, основан ряд общих и специальных учебных заведений, в том числе и знаменитый Лазаревский институт — центр востоковедного образования. Число гимназий за годы его управления министерством возросло с 48 до 64. И если в 1832-м в гимназиях одновременно обучались 7 тысяч человек, то в 1850 г. — 18 тысяч.
Уваров был человеком не очень смелым, Николай наводил на него ужас, его трясла лихорадка всякий раз, как приходилось являться к царю с докладом. Но он все же являлся, докладывал и вел свою линию на развитие национального просвещения. Он понимал, что ничего или почти ничего не может сделать для образования простого народа, просвещения которого император особенно боялся, но до поры он мог и многое делал для улучшения образования ведущего слоя. Сергей Уваров говорил: «Если мне удастся отодвинуть Россию на пятьдесят лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно»**. «Теории» однозначно готовили для России революцию, еще более ужасную, чем революция французская 1789—1799 гг. Культурный и имущественный разрыв между дворянством и простонародьем вел к ней неотвратимо. Уваров был убежден, что избежать революции русское общество сможет только в случае добровольных уступок высшими классами своих привилегий в области образования, распоряжения народными богатствами и гражданской свободы. Но чтобы высший слой поделился своими «сокровищами», он должен понять ход исторического процесса и необходимость самоограничения, дабы не лишиться всего разом. Для этого и необходимо высококачественное образование представителей ведущего слоя. Пока же Уваров видел иное — жадность, корысть, эгоистическую заботу о сохранении своих преимуществ, презрение к низшим, видел он и желание дворян укрыться от преобразований за спину монарха, использующего свою абсолютную власть в их сословных интересах.
Многие современники отмечали болезненное честолюбие Уварова, его падкость на лесть и похвалы. «Нет никакого сомнения, что Уваров человек умный, способный, обладает энциклопедическими знаниями, но… ненасытимое честолюбие, фанфаронство французское, отзывающееся XVIII веком, и непомерная гордость, основанная на эгоизме, вредят ему в общем мнении», — характеризовал министра граф Бенкендорф. Люди, симпатизировавшие Уварову, также соглашались, что «грубую лесть министр всегда принимает с простодушием ребенка» и оказывает большие милости льстецам. Уваров действительно был честолюбивым человеком, но он был слишком богат, умен и знатен, чтобы искать примитивной карьеры, денег и славы от современников. Историк, он жаждал славы потомков и мечтал видеть свое имя не среди царедворцев Николая Павловича, но запечатленное в анналах будущей России среди великих созидателей отечества. Сформировавшийся как государственный человек в царствование Александра, он не мог не видеть, что деятельность Николая не созидает, но разрушает. Восполняя недостаток храбрости честолюбием, Уваров позволял себе не выполнять те требования нового царя, которые он полагал для будущего России вредными и губительными. Именно эту твердость в проведении своей государственной линии, не совпадавшей очень часто с линией монарха, а притом и не приносящей ему никаких денежных и карьерных выгод, называл алчный до денег и царской дружбы Бенкендорф «фанфаронством французским».
Уваров признавался Тимофею Грановскому, что, «управляя министерством, он находился в положении человека, который, убегая от дикого зверя, бросает ему одну за другой все части своей одежды, чтобы чем-нибудь его занять, и рад, что сам по крайней мере остался цел».
Жертвуя частностями, он сохранял главное — высокий уровень университетского образования, обучение молодых преподавателей в европейских университетах, защищал от преследований власти талантливых и свободомыслящих профессоров. Благодаря его стараниям «явилась целая плеяда молодых русских ученых, которая очень много дала для следующего поколения русской интеллигенции: достаточно вспомнить имена Грановского, Редкина, Крюкова, Буслаева (в Москве), Меера (в Казани), Неволина, Куторги (в Петербурге)». Этот список Корнилова можно продолжить — здесь и Сергей Соловьев, и Кавелин, и Кудрявцев, Леонтьев, Катков, Иноземцев, Чивилев…
В великолепной усадьбе Поречье Можайского уезда, доставшейся Уварову от тестя — графа Алексея Кирилловича Разумовского, и превращенной Сергеем Семеновичем и его сыном, знаменитым археологом Алексеем Сергеевичем, в первоклассный музей и одну из крупнейших в Европе частных библиотек (более 70 тысяч томов), собирались в 1840-е годы лучшие профессора Московского университета — филолог Иван Давыдов, историк Михаил Погодин, литературный критик, славист Степан Шевырев, историк Тимофей Грановский. Приезжали В.А. Жуковский, П.А. Плетнев. Беседы с этими, весьма различными по своим взглядам учеными и литераторами, их споры, домашние лекции, которые он просил профессоров читать в Поречье, доставляли Уварову неизъяснимое наслаждение. Огромные лиственницы и липы старинного парка-дендрария, спускающегося к речке Иноче, да чудом сохранившийся желто-белый усадебный дом с высоким стеклянным фонарем над залой давно разоренного музеума до сего дня хранят память о замечательных хозяевах и гостях этой подмосковной усадьбы.
Требования монарха становились между тем всё более суровыми. После сравнительно свободных 1830-х, в 1840-е годы зажим образования усиливался. В 1844 г. из курсов гимназий и университетов была устранена статистика — дисциплина, дававшая представление о реальном состоянии русского общества, о тенденциях его развития и позволявшая сопоставлять его с иными странами и народами. Многие статистические данные были засекречены, другие оставлены только для служебного пользования. В 1847-м воспрещено отдельное преподавание логики. В 1848-м государь воспретил свободный выезд за границу без высочайшего личного разрешения. Все профессорские стажировки были отменены, а плата за заграничный паспорт стала столь высокой, что поездки могли себе позволить только очень богатые люди.
В мае 1849-го последовал новый удар: император ввел квоту на обучение в университетах — 300 человек в каждом, тогда как до того в Московском университете одновременно учились до тысячи студентов, в Санкт-Петербургском — 700, в Дерптском — 600. Современник барон Модест Корф полагал, что «эта мера была одной из самых непопулярных в царствование императора Николая». Для Уварова же это была последняя капля. Он попытался вызвать общественное возмущение, инспирировав статью против сокращения числа студентов в университетах, но общественное мнение безмолвствовало, а император пришел в ярость. «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе», — грубо объявил он графу.
Гнев императора пришелся на время тяжкого горя — смерть жены Екатерины, с которой он счастливо прожил почти 40 лет и имел четверых горячо любимых детей. С Уваровым случился апоплексический удар. Бросать «дикому зверю» больше было нечего, и в октябре 1849 г. Уваров выходит в отставку. Надо сказать, что при всем своем ославленном малодушии Уваров смог сделать то, чего не сделали люди более смелые и говорившие куда более решительно: он завещал дать вольную всем своим дворовым крепостным. А граф к концу жизни был одним из самых богатых землевладельцев России, и в шести его имениях трудились более 14 тысяч крестьян.
Мог ли просвещенный александровский вельможа, ценитель Грановского и друг Жуковского быть банальным охранителем давно устарелого абсолютизма и фельдфебельского обскурантизма императора Николая? Вряд ли. И потому та знаменитая триада, о которой в первую очередь вспоминают, когда произносится имя Уварова, по замыслу самого ее создателя преследовала совсем иную цель, нежели идеологическое обоснование николаевского режима. «Какова бы ни была историческая судьба и дальнейшее применение этой известной формулы, — подчеркивает Цинтия Виттакер, — ее понимание самим Уваровым было совершенно иным». Каким же?
Вспомним, как была объявлена эта формула. В 1832 году, только что назначенный товарищем министра народного просвещения, Уваров посылается в командировку для обозрения провинциальных университетов и других учебных заведений и для выяснения того, как проводится в жизнь новый учебный устав 1828 г. Именно в направленном императору отчете об этой командировке впервые появляется «уваровская триада».
Умный чиновник прекрасно понимает, что спорить с главными принципами государя бессмысленно. Результатом такого спора может быть только увольнение со службы. И потому Уваров вначале изящно формулирует мысль самого Николая Павловича: задача образования — готовить из молодых людей «полезных и усердных орудий правительства». Но затем он добавляет, что подготовка эта ведется плохо, и потому плохо, что «в нашем веке» необходимо основательное образование, а оно не дается как следует. Но одного образования мало. В Европе университетское обучение стоит высоко, однако там происходят социальные революции, ниспровергаются троны и алтари. И причина этого в том, что, «к несчастью Европы», в ней нет «равновесия между понятиями, заманчивыми для умов недозрелых, и теми твердыми началами, на коих основано не только настоящее, но и будущее благосостояние отечества». Уваров, заметим, не говорит о ложности этих опасных понятий, — а подразумеваются, безусловно, эгалитарные, либеральные и конституционные идеи, — но лишь об их опасности для «умов недозрелых». Уваров вовсе не был противником народоправства и гражданской свободы, напротив, он твердо верил в необходимость и неизбежность замены абсолютной монархии — конституционной, и рабовладения — обществом, основанным на гражданском равенстве и свободном труде. Но, так же как и Александр I, он понимал, что общество следует подготовить к реформам, что, проведенные «вдруг», они приведут к разрушительным потрясениям. А подготовка — это в первую очередь образование. Вот почему он, мечтая стать министром народного образования с юности, говорил, что хотел бы задержать развитие России лет на пятьдесят. Речь идет не о культурном, а именно о политическом развитии. Сначала развитие глубокого и правильного образования народа под контролем абсолютной власти — потом реформы общественной и политической жизни.
_________________
*Cynthia H.Whittaker. The Origins of Modern Russian Education: an Intellectual Biography of Count Sergei Uvarov. 1786—1855. DeKalb, Illinois, 1984. — P. 84. Русск. пер. Цинтия Х. Виттакер. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. СПб., 1999. — C. 99.
**А.В. Никитенко. Записки и дневник. Изд. 2-е. Т.1. С. 267.
Уваров (граф Сергей Семенович) - министр народного просвещения и президент Академии Наук, родился в 1786 г. Службу начал в 1801 г. в коллегии иностранных дел, в 1806 г. был отправлен к русскому посольству в Вену, а в 1809 г. назначен секретарем посольства в Париже. Живя за границей, Уваров познакомился и вошел в сношения со многими представителями литературы и науки, среди которых были братья Гумбольдты, Гете, Герман, Сталь и др. За границей же появились и первые литературные произведения Уварова - в 1810 г. "Essai d'une Academie Asiatique" и в 1812 г. об элевзинских таинствах. В 1810 г. Уваров оставил дипломатическую службу и в министерство Разумовского 
(XXVI, 202) в 1811 г. был назначен попечителем с.-петербургского учебного округа и оставался в этой должности до 1822 г., когда стал директором департамента мануфактур и внутренней торговли. В 1818 г. Уваров был назначен президентом Академии Наук и оставался им до самой своей смерти. В 1832 г. назначен помощником министра народного просвещения, а в 1833 г. - министром. Извещая попечителей учебных округов о своем вступлении в должность, Уваров писал: "Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование совершалось в соединенном духе православия, самодержавия и народности", но в этой знаменитой формуле под народностью разумелось одно лишь крепостное право (ср.Пыпин "История русской этнографии", т. I, гл. X). Как президент Академии Наук, Уваров много содействовал расширению деятельности академии. При нем была основана Пулковская обсерватория (XXI, 588), предпринят целый ряд научных экскурсий, преобразована старая академия (I, 265), увеличено количество академиков, средства академии и т. п. Шестнадцатилетнее управление (1833 - 1849) министерством народного просвещения графом Уваровым занимает видное место в истории народного просвещения в России: при нем был основан университет в Киеве, возобновлен обычай посылать молодых ученых за границу (XXXI, 804), основан целый ряд учебных заведений, положено начало реальному образованию, видоизменены уставы гимназий (VIII, 699) и университетов (XXI, 122). Уваров первый из министров народного просвещения стал публиковать свои отчеты по управлению министерством в основанном при нем "Журнале Министерства Народного Просвещения" (XII, 71). 1 июля 1846 г. Уваров был возведен в графское достоинство, а 9 октября 1849 г. оставил пост министра народного просвещения, не вполне разделяя те крутые меры по отношению к народному просвещению, которые стали применяться в России под влиянием европейских событий 1848 г. (XXI, 122). Менее благоприятно было управление Уварова для положения печати. Уваров хотя и был в свое время членом "Арзамаса" (см.) и близок к литературным кругам, а в особенно близких отношениях находился к Жуковскому , но цензура при нем проявляла особенное усердие, пагубное для литературы. При нем частью возник, частью получил особое развитие ряд специальных цензур, причем драматические произведения переданы были на цензуру третьего отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии, крестьянский вопрос совсем закрыт был для литературы, значительно усилены стеснения периодической печати, преследованиям подвергались органы как славянофилов, так и западников, даже ввоз невинных в политическом отношении французских романов воспрещался. Известно также враждебное отношение его к Пушкину . Умер Уваров 4 сентября 1855 г. Ср. П.А. Плетнев "Памяти гр. С.С. Уварова" и И.И. Давыдов "Воспоминание о гр. С.С. Уварове" (обе статьи панегирического характера в "Ученых Записках 2-го Отд. Академии Наук", кн. II); М.П. Погодин "Для биографии гр. С.С. Уварова" ("Русский Архив", 1871). Список литературных трудов графа С.С. Уварова в "Русском Архиве" (1871, стр. 2106 - 2107).
Комментарии