Былина

На модерации Отложенный

  Ой не гроза-то гремит да над Киевом.

   Ой не море-то студено да волнуется.

   То Владимир-то князь, Красно-Солнышко.

   Ай и пирует-то в палатах белокаменных.

  

  А по правую-то руку от Князюшки.

   Все бояре-то сидят да родовитые.

   Да по левую-то руку от Князюшки,

   Богатыри-то сидят, да знаменитые.

   Ой едят-то они явства сахарны,

   Ой и пьют-то меды да все заморские

   Распевают -то да песни удалые.

   Да пред друг-другом силой бахвалятся.

  

  Да то не туча закрыла вдруг солнышко.

  То не гром-то прогремел, да в ясном небушке.

   Ай и не ворон-то закаркал во-дубравушке

   То явилися гости незваны-непрошенны.

   Будто стужею да ветром повеяло.

  Во палатах белокаменных княжеских.

  

   Тут Владимир-князь да Красно Солнышко.

   Сдвинул брови-то свои да соболиные.

   Чело белое хмурил-то да неистово

  Ай и сверкает очами-то грозными.

  - Кто вы будете гости неведомы?

   Как посмели явиться незваными?

   На честной-то на пир, да на княжеский

   Где лишь место боярам с дружиною?

  

   Отвечали тут гости незваные.

   Исполать тебе Князь, да славный киевский.

   Володимер князь ой Красно Солнышко.

   Ты не хмурь-то чело свое светлое.

   Да не сверкай ты очами-то грозными.

   Ой не гостями пришли-то мы незваными.

   А лишь весть принесли да небывалую.

  

   Мы со братьями, люди не знатные

   Мы калики-то то лишь перехожие.

   По Святым-то местам да ходим пешими.

   Молим Бога мы за Русь Православную.

   Из Чернигова-то города славного,

   Мы дорогою шли все прямоезжею.

  Да у той ли то у Грязи-то Черноей,

  Да у той ли у речки у Смородины,

  У того у креста Леванидова.

  Ой и приключилося вдруг чудо чудное.

   Ярче солнышка небо-то вспыхнуло.

   Громче зверя вдруг взвыло пронзительно.

   Те кто свет тот видал, - поослепли все.

   Кто крик слышал, - на месте попадали.

  Вдруг из самого неба да высокого.

   Из-за облака-то белого да пышного.

   Появилася-то штука ой неведома.

   Средь людей, да никем не опознанна.

   Видом будто тарелка огромная,

   Из железа-то булатного да скована.

  Она рухнула да в речку во-Смородину

  Вскипятивши пучину да в единый миг.

  Вся-то рыба в той речке да позгинула.

  Темны лЕсы к земле да приклонилися.

  Уплелися то травы-муравошки,

  Да цветочки лазоревы обсыпались.

   А когда пар-туман да порассеялся.

   В той тарели вдруг дверца-то открылася.

   А из дверцы той, вышло чудовище,

   Шестиглазо и цветом зеленое,

   Об восьми ногах, да и с клювищем.

   Ой и застучали-то сердца наши трепетно.

   Души в пятки-то в момент да перекинулись.

   Побегли-то мы оттуда, да что было мочь.

   Ой не ища-то прямоезжей дороженьки.

  

   Речь их выслушал Володимер Князь.

  Володимер-князь, да Красно Солнышко.

   Сдвинул строго он брови-то сердитые

   Ох и грозою-то в палатах да повеяло.

   - Ай и не бывало такого досель поры.

   Чтобы враг да пришел на Святую Русь.

   Чтобы рыбу-то травил он во Смородине.

   Чтоб гнобил зелены бы да дубравушки.

   Осыпал бы-то цветочки лазоревы.

   И ушел, за ущерб да не расплАтившись.

  Эй, - бояре вы мои да родовитые.

   Эй - дружина моя да силой славная.

   Ополчайтеся во доспехи во железные.

   Да седлайте-то коней да богатырския.

   Мы поскачем-то ко речке к Смородине.

   Да и возьмем себе виру немалую.

   Да и не златом-сребром, не каменьями.

   А главою вражины зеленого.

  

   За столами вдруг все призамолкнули

   Опустили-то буйны головушки.

   Ясны очи-то ко полу да потупили.

   Устрашилися чудовища дивного.

  

   Лишь Алеша Попович млад,

   Из Ростова из города славного....

   Ой и вскакивал-то он на ноги резвые.

   Наливал-то себе чашу да ведерную.

   Выпивал-то ее во единый дух

   И вел речи свои богатырские.

  - Ай и не страшуся я чудовища-то дивного.

   Хоть зеленого, хоть шестиглазого.

   Лук тугой натяну я да разрывчатый.

   Ой тетевою крученой шелковую.

   Да пущу-то калену стрелу быструю,

   Враз все очи поганые выбою.

  

   Ох и заскрипела тут лавка дубовая.

   Со столов вся посуда-то да посыпалась.

   То Добрыня Никитич сын.

   Поднимался-то на ноженьки могучие.

   Наливал-то он себе да зелена вина.

   Чашу полную, двухведерную.

   Выпивал-то ее, да во единый дух.

   И такие вел речи да конкретные.

   - Ай не след тебе Леха, поповский сын.

   Наперед старшИх да разговор вести.

   Я, поеду-то на речку да на Смородину.

   И возьму-то копьецо свое малое.

   Что длинною-то, да и в полста сажень.

   Ай и проткну то я чудище дивное.

  Будто это лягуха обычная.

  

  Ай и прогнулись полы тут дубовые.

   Ой да и покачнулись у терема маковки.

   То Илья-богатырь, что из Мурома,

  Встал на ноги свои да богатырские.

   Наливал-то он себе меда крепкого,

   В злату чашу да три ведра полные.

   Выпивал-то ее да во единый дух,

   Говорил побратимам, да с усмешкою.

  - Молодые еще, ой да безмозглые.

   Все-то вы поперек батьки лезете.

   Я возьму-то булаву свою крепкую.

   Всю железную, да стопудовую.

   Да махну-то разок, по тарелке той.

   Тогда враз она и рассыпется.....

  

   Ой и вышли побратимы, да на княжий двор.

   Да седлали коней богатырския.

   Да поехали к вратам, да ко киевским.

   Что вели ко Чернигову городу.

   Вдруг споткнулися конюшки добрые.

   Спотыкнулися-оступилися.

  Поперек-то ворот, да на земле сидит.

   Дурачок Пафнутий юродливый.

  Ой да тело его неумытое

   Все одежи-то на нем поистлелися.

  Смрадный дух стоит да на версту кругом

   И вериги висят-то все железныя.

  На груди-то его крестик каменный.

   Ой да три пуда с четвертиною весящий.

  

   А й как старый-от казак да Илья Муромец

  Берет плеточку шелковую во белу руку,

  А он бил коня да по крутым ребрам,

  Говорил-то он, Илья, таковы слова:

  - Ах ты, волчья сыть да травяной мешок!

  Али ты идти не хошь, али нести не можь?

  Не слыхал ли посвиста соловьего,

  Не слыхал ли покрика звериного,

  Не видал ли ты ударов богатырскиих?

  

   Ай и Добрынюшка, да Никитич сын.

   Выезжал-то вперед, да на лихом коне.

   Ткнул Пафнутия копья искепищем,

   Говорил-то он, Добрыня, таковы слова:

   - Ой негоже-то тебе человечище.

   На дороге-то сидеть да прямоезжею.

   Добрым молодцам путь да загораживать.

   Ой да коней богатырских попугивать.

  

   А Алеша-то да Попович сын,

  из Ростова из города славного.

  Доставал из кошЕля-то да медный грош.

   И грошом-то тем Пафнутия одаривал.

  Говорил то он, Алеша, да таковы слова:

   - Шел бы лучше ты к Храму-то к Божьему.

  Да на паперти Храма то сидючи.

  Помолился бы Богу , да за Русь Святую.

   Да за славного-то князя Влодимера.

   Да за богатырей его силою славных

   Что с чудовищем биться да отважились.

  

   Дурачок же, во-грязи то сидючи.

   Лишь смеялся-то в ответ, да похихикивал.

   И на палец свой весело глядючи-то,

   Говорил он, Пафнутий, да таки слова:

  - Ай и не бывал-то я на речке да на Смородине

  Да у той ли у Грязи-то Черноей.

   У того ли у креста у Леванидова.

  Не видал никогда-то я чудовища

   Вы возьмите-ка братцы меня с собой.

   Искупаться в той речке во-Смородине.

   Поклониться-то кресту да Леванидову.

   Поглазеть-то на чудовище да ужасное.

  

  Сдвинул грозные брови тут Муромец.

   Плетку взял-то он во белые рученьки.

  Да на Пафнутия гадливо глядючи,

   Говорил-то он ему таковы слова.

  - Поди прочь ты вонючка смердящая.

   Ай не засти нам дорогу-то ровную.

   А не то моей плетки отведаешь.

  Угощеньеце тебе да не понравится.

  

  Подъезжал ко нему-то Добрынюшка.

  Да конем потоптать угрожаючи,

  Говорил-то он Добрыня, таковы слова:

  - Уходи прочь дурило юродливый

  Не просись к нам убогий во соратники.

  Не тебе-то человечку несчастному.

   С восьминогим чудовищем да ратиться.

  

   А Алеша ростовский, Попович сын.

   Побратимам тут глазом-то подмигивал.

  Дурачка-то он улыбкой да одаривал.

   И такие вел речи-то разумные.

  - Ой негоже на битву-то сбираючись.

   Обижать человека да убогого.

   Пусть он с нами во дорогу-то отправиться.

   Коль в пути он за нами угонится,

  То и станет он нашим соратником.

  Наши добрые кони да богатырския

  С горы на гору станут перескакивать,

  С холмы на холмы станут перамахивать,

  Мелки реченьки, озерка промеж ног пускать.

   У юродливого-то вериги да железныя.

  На груди его крестик-то каменный.

   В три пуда с четвертиною весящий.

   Он отстанет-то он нас да по дороженьке.

   Да и в Киев-то на паперть и воротиться.

  

  Согласились друзья со Алешею.

  Стороной дурачка-то объехали.

   И в Чернигов-то путь свой продолжили.

   Скачут быстро то, кони их резвые.

   С горы на гору вмиг перескакивают,

  С холмы на холмы враз перемахивают,

  Мелки реченьки, озерка промеж ног пускают.

  Проскакали деньской-день да без роздыха.

  От восхода-то, до самых и до сумерек.

   А как солнце за край закотилося

  На ночлег они встали во полюшке.

   Разложили-то шатры полотняные

  Стали явства едать то все сахарны.

  Стали вина пивать все заморские.

   Разговоры вести да богатырские.

  

  Вдруг как смрадом знакомым повеяло

  То юродьевый дурень Пафнутьюшко

   Их дорогой-то догнал прямоезжею.

   Да к костру их подсел, ухмыляяся.

  

   Подивилися тому да побратимушки.

   Ясны оченьки-то шибко расширили.

   Да ведь слово уже было сказано.

   Богатырское, крепче булатного.

   Коль в дороге за ними угониться.

   Взять Пафнутия во соратники.

   Потому они ртами-то дышачи.

  Хлеб да соль предложили убогому.

   Явства сахарны, вина заморские.

  Да в шатрах своих мягку перинушку.

  

   Рассмеялся Пафнутий придурошно.

   Да соплею одежи запачкавши

  Говорил он побратимам да таки слова:

  - Ай не надо мне явствов то сахарных.

   Ой не пью-то я вина да заморского.

   Я горбушечку хлебушка черствого,

  Погрызу чуток, да тем и буду сыт.

  Я росою вечерней напьюся-то.

  Постелю себе землю периною.

  Небом звездным я на ночь укроюся.

  Да и в стужу-то согреюсь молитвою.

  Так сказал юродивый Пафнутьишко.

   Да и вышел-то в степь да ночевничать....

  

   А поутру, лишь солнышко вскинулось

  Оседлали-то коней побратимушки.

   Поскакали ко речке к Смородине.

   Ко той ли то Грязе то Черноей.

   Ко тому ли кресту-то Леванидову.

  Где засело ужасно чудовище.

  Скачут быстро-то, кони их резвые.

   С горы на гору вмиг перескакивают,

  С холмы на холмы враз перемахивают,

  Мелки реченьки, озерка промеж ног пускают.

  Богатыри же коней не жалеючи.

   Плетками шелковыми их-то постегивают.

  Шпорами-то златыми да подбадривают.

   Да за спины украдкой поглядывают.

   Не бежит ли Пафнутий юродливый.

  

  Но как солнышко за край да закотилося

  На ночлег они встали-то во полюшке.

   Разложили шатры-то полотняные

  Стали явства едать-то все сахарны.

  Стали вина пивать да все заморские.

   Разговоры-то вести да богатырские.

  Вдруг вновь смрадом знакомым повеяло

  Вновь догнал их Пафнутий юродливый.

   Да к костру-то подсел ухмыляючись.....

  

  А когда еще солнце не вышло-то.

   Месяц ясный еше был на небушке.

   Поднялись побратимы да на ноженьки.

   Да скорей на коней-то взгромоздилися.

   Поскакали-то они да что было мочь

  Ни себя-то ни коней не жалеючи.

   Поскакали ко речке к Смородине.

   Да и кто ли то Грязи то Чероей.

   Ко тому ли кресту-то Леванидову.

  Ко тому ли чудовищу жуткому.

  Проскакали пол дня да единый час.

   И лишь солнце в зенит приподнялося.

   Увидали-то враз Грязи Черныя.

   Увидали то крест Леванидовый.

   Увидали то речку Смородину.

   Да чудовище дивное страшное.

  

   А Алеша-то Попович млад.

  Из Ростова, из города славного.

   Доставал-то он лук свой разрывчатый.

  Налагал-то стелу да каленую.

  Да тянул тетиву-то шелковую.

  Да и бил-то стрелой во чудовище.

   Полетела то стрелушка хищная.

   Вперед ветра, быстрее то молнии.

  Сокол быстрый за ней, да не угонится.

   Юркий стриж от нее, да не увертется.

  Щит дубовый железом окованный.

   От стрелы той не будет защитою.

   Взмыла стрелушка та выше облака.

  Ой да выше облака, к самому солнышку.

  И оттуда-то с неба высокого.

  Будто ястреб к добыче безжалостный,

  На чудовище дивное ринулась.

  Вперед звука, быстрее чем видит глаз.

  

   Только чудо случилося-то дивное.

   Подлетела стрела та, да к чудовищу.

  Да от цели-то своей и отклонилася.

  Будто бурей великую сбитая.

  В землю вбилась по самые перышки.

  От людских глаз, стыдливо скрываючись.

  

   Рассмеялся тогда-то Добрынюшка.

  Протянул свои руки да могучие.

  Драл руками-то он уши конячие

   Да ярил-то коня перед битвою.

  Наклонил копьецо свое малое.

   Свое малое, да во полста сажень.

  Из высокого тиса-то точеное.

  С острым жалом булатным-то кованным.

   Бил Добрыня коня богатырского.

  По крутым ребрам, да злою плеткою.

  Налились у коня очи кровию.

  Разьярилося-то сердце пред битвою.

   Поднапрягся-то конь, поднапружился,

   Да и ринулся враз на чудовище.

  Будто дикий вепрь, будто ярый тур.

  Поскакал на чудовище лютое.

  Где копыто со землею касается.

   Выбивает ком да на десять пуд.

  Где-то грудью сквозь воздух пробивается.

  Разлетаются ветры, да на десять верст.

  На сто верст кругом-то да земля гудит.

   Горы дальние, да будто лист трясет.

  А Добрынюшка, ой богатырь лихой.

   Во седле-то сидит дюже крепенько.

   В златы стремечки вдел ноги плотненько.

   Копьецо направляет умеючи.

  Прямо в сердце-то чудовищу дивному.

  Что засело да на речке на Смородине.

  

   Но случилась беда-то нежданная.

  Приключилось несчастье -то великое.

   То копье-то из тиса точеное.

   С острым жалом булатным-то кованным.

   Обломалось об сердце чудовища.

   Будто палка-то гнилая да истлевшая.

  Ой оступился-то конь да богатырский.

  Оступился то конь да и попятился.

  Разорвалась-то подпруга шелковая

  И Добрыню с коня то низринула.

  

  То ни жернов во мельнице крутится.

  То не трутся деревья в дубравушке.

  То старый-то казак да Илья Муромец.

  Ай и скрипнул-то зубами жемчужными.

  Брал во белые-то руки он булавушку.

   Ту булавушку-то, ла что во сто пудов.

  Ой да вертел-то он ее будто веточку.

  Будто веточку, да будто тростиночку.

   От булавы той, да ветры поднялися.

  На сто верст кругом древы согнулися.

  Тучи грозные в небе попятились.

  Ураганы в степи закружилися.

  

  Ой и бил то Илья да той булавошкой.

  Страшно чудище, да и в зеленый лоб.

  Будто громом-то тут небо да разверзнулось.

  Будто колокол-то с церквушки низринулся.

  Звонкий колокол, да во сто тыщ пудов.

  Звон пошел да и по всей-то Руси-матушке.

  Да по всей Руси, да и по окрестностям.

  (В Антарктиде пингвины да всполохнулись

  В Кордильерах-то ламы да попадали).

  По колени-то вбил он чудовище.

  Во сыру землю. Землю -матушку.

  Ой да опять неудача случилася.

  Отскочила от лба-то булавушка.

  Отскочила от лба-то чудовища.

  Да промеж глаз Илью да и стукнула.

  Расколся шелом да и богатырский.

  Да на сто кусков, да как сыро яйцо.

  Пошатнулся-то Илья, да и попятился.

  Оступился на ровном да и на местьюшке.

  Брал тогда он платочек-то матушкин.

  Да намоленный-заговоренный.

  Утирал-то со лба свово кровушку.

  Налилося-то враз тело силушкой.

  Ай и сжимал он кулаки-то свои да крепкия.

   Да и бил-то чудовище, да и в поганый клюв.

  Да и в поганый клюв, да во-пятый глаз.

  Наступал да на шестую-то, да на лапищу.

  Да с размаху отвесил затрещину.

  Подогнулись у чудища лапищи.

  Закричало оно да заухало.

  Да глазище седьмой-то да и разверзило.

  Ай и бил то из глазища того да и дивный свет.

  Колдовской то свет, цветом зеленнЫй.

  Будто хладом сковало Ильюшеньку.

  Как железом-то спутало дланюшки.

  Покачнулся то он, да и упал навзничь.

  Не моргнуть не по силам и глазиком.

  

  Ой и лежат- то побратимушки рядышком.

   Не ногой-то шевельнуть, ни мизинчиком.

   Закричало-то чудовище радостно.

   Да ой и разинуло клюв, ухмыляючась.

  Ой ухмыляючись, да похваляючись.

  -Ай и побило я воев-то княжеских.

  Разорю-то я теперь, да Землю Русскую.

  Уведу-то в полон семьи крестьянские.

   Все-то церквушки да храмы порушу я,

  Посмеюся-то, да над Верой Православною....

  

   Ай как снова тут смрадом, да повеяло.

  Из-за облака вышло вдруг солнышко.

  То Пафнутий, чудило юродливый.

  К тому чудищу резво приблизился.

  Ой да тело-то его неумытое

   Все одежи-то на нем поистлелися.

  Смрадный дух стоит, да на версту кругом

   И вериги висят-то все железныя.

  На груди-то его крестик каменный.

   Ой да три пуда с четвертиною весящий.

  Ай и творил он молитву да православную.

  Ай и клал-то он, да знамение крестное.

  Испужалось враз чудище, да закручинилось.

  Поменяло-то цвет, да на оранжевый.

  Поползло-то ко речке, да ко Смородине.

  Да и где лежала, тарелка булатная.

  

  Возмолилось чидище, да заплакало.

   Говорила-то, Чудище, да таковы слова:

  - Ой уйди от меня, да человечеще.

  Ой рецептор-то мой, да чувствительный.

  Не выносит твово смрада да ужасного.

  Ай не буду-то я зорить Землю-то Русскую.

   Не сведу в полон семьи-то, да крестьянские.

   Ни порушу я церквушки славные.

  Да не поглумлюся-то над верой православною.

  

  Не твори ты молитву-то да православную.

  Не клади-то ты знамения да крестного....

  Ой не супротивник я тебе, да не вражище.

  Путешественник-то я, да межпространственный.

  Ой летаю то я, да по планетушкам.

   По планетушкам, да по Святым Местам.

  Да молюся-то я Богу, да на свой, на лад.

   Ой да с челном-то моим да межпространственным.

  Приключалась-то в небе да авария.

  Гравицапу-то мне да раскурочило

   Подпространственным сдвигом-то материи.

  (Видно сволочи злые ремонтники.

  Контрафакт мне подсунули вазовский).

  

   Ай и смеялся-то тут, да Пафнутьишко.

  Да соплями на чудище брызгая.

  Говорил-то, да Пафнутий, таковы слова:

  - Не летал никогда-то я по небушку.

  Не видал-то земель, чужедальственных.

  Ой возьми-то ты меня да чудовище.

  Поглазеть-то на земли далекие.

  

  Сотворило они-то молитвушку.

   Кто как мог, да на свой на лад.

   И вошел то Пафунтутий в тарелушку.

  Да и принял-то там душ чудодейственный.

   Помогла та молитва единая.

   Враз короста с ПафнУтья осыпалась.

  Колтуны в волосах пораспутались.

  Смрадный дух-то исчез, во единый миг.

  А и вышел то отелль добрый молодец.

  Лицом бел, да пригож удивительно.

  

  Увидали его побратимушки.

  От незримых пут, враз освободилися.

  Разложили они шатры белые.

   Стали пир пировать разухабистый.

   Ой едали то они явства все сахарны.

  Ой и пили то меды, да все заморские.

   Ой и речи-то вели да богатырские.

  Как побили чудовище злобное.

  

  А Пафнутий с Чудовищем зеленным.

   Да и сели в свою во тарелочку.

   Полетели-то они да в небо ясное.

   По Святым-то местам, да путешествовать.

  

  

  

  Послесловие.

   Фуфло Феофилакт Феогностыч, с блеском окончил Краснокоровенское Производственно-Техническое Училище. Многие уважаемые преподаватели пророчили ему блестящую научную карьеру, но развал СССР, и последующие лихие года, вонзили кровавый нож в спину юному дарованию, прервав его полет на самом старте.

   Но этот блестящий ум, даже прозябая на вполне прозаичной должности грузчика-товароведа овощного ларька, не оставил научных изысканий.

  И скажем больше того, - вынужденная изоляция от официальной науки, расширило рамки сознания Феофилакта Феогностовича, позволив ему проникнуть гораздо дальше в тот Океан Знания, глубины которого пугают так называемых, - "официальный ученых".

   Его многочисленные научные работы, по подключению к Вселенскому Информационному потоку, с целью добывания информации, что называется "на прямую", стали настоящей сенсацией в очень узком кругу посвященных в Высшее Знание людей.

   Одной из этих побед, можно смело назвать данную былину, спасенную Феогностом из Информационного забвения, своими передовыми методами.

   Не надо объяснять, по каким причинам замшелая официальная наука никогда не признает ни методов Фуфло, ни его научных достижений.

   Однако я считаю своим гражданским долгом, познакомить широкую общественность, как и с самим Фуфло, так и с его работами, и что самое важное, с этим блестящим произведением истинно народного творчества, вырванным Фуфло из лап Забвения.

  

   Почетный Академик домашней Академии Истинных Наук и Знаний.

  Пупков-Задрищенко А.А.

  

  

  Послесловие, плавно переходящее в эпиграф.

  

   Все было совсем не так!!!!

  

   Пафнутий.