Любимые стихи (часть первая)

На модерации Отложенный

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

ИЗ ПОЭМЫ «ОБЛАКО В ШТАНАХ»


Вы думаете, что это бредит малярия?
Это было. Было в Одессе.
«Приду в четыре», - сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот и вечер в ночную жуть
Ушёл от окон, хмурый, декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
Канделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы:
Жилистая громадина стонет, корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно
И то, что бронзовый,
И то, что сердце – холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
Спрятать в мягкое, в женское.
И вот, громадный, горблюсь в окне,
Плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая – большая или крошечная?..

…Вошла ты, резкая, как «нате!»,
Муча перчатки замш.
Сказала: «Знаете –
Я выхожу замуж».
Что ж, выходите.
Ничего. Покреплюсь.
Видите – спокоен как!
Как пульс
Покойника.


ИЗ НЕОКОНЧЕННОГО

Уже второй. Должно быть, ты легла.
А может быть, и у тебя такое?
Я не спешу. И молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить.

Как говорят: инцидент исперчен.
Любовная лодка разбилась о быт.
С тобой мы в расчёте. И не к чему перечень
Взаимных болей, бед и обид.

Ты посмотри, какая в небе тишь!
Ночь обложила небо звёздной данью.
В такие вот часы встаёшь и говоришь
Векам, истории и мирозданию.

…любит? Не любит? Я руки ломаю
И пальцы разбрасываю, разломавши.
Так рвут, загадав, и пускают по маю
Венчики встречных ромашек.

Уже второй. Должно быть, ты легла.
В ночи Млечпуть серебряной Окою…
Я не спешу. И молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить…

Пускай седины обнаруживают стрижка и бритьё.
Пусть серебро годов вызванивает уймою.
Надеюсь, верую, - вовеки не придёт
Ко мне позорное благоразумие.

Я знаю силу слов. Я знаю слов набат.
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
Шагать четвёркою своих дубовых ножек.

Бывает: выбросят, не напечатав, не издав.
Но слово мчится, подтянув подпруги,
Звени в веках, и подползают поезда
Лизать поэзии мозолистые руки.

Я знаю силу слов. Глядится пустяком,
Опавшим лепестком под каблуками танца,
Но человек хребтом, зубами, костяком…

 

НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ 

* * *
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Гони её от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому,
Через сугроб, через ухаб!
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в чёрном теле
И не снимай с неё узды!
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвёт.
А ты хватай её за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.
Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день, и ночь!


ДМИТРИЙ КЕДРИН

СЕРДЦЕ

Дивчину пытает казак у плетня:
-Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?
Я саблей добуду для крали своей
И светлых цехинов, и звонких рублей!
Дивчина в ответ, заплетая косу:
-Про то мне ворожка гадала в лесу.
Пророчит она: мне полюбится тот,
Кто матери сердце мне в дар принесёт.
Не надо цехинов, не надо рублей,
Дай сердце мне матери старой твоей.
Я пепел его настою на хмелю,
Настоя напьюсь – и тебя полюблю!
Казак с того дня замолчал, захмурел,
Борща не хлебал, саламаты не ел.
Клинком разрубил он у матери грудь
И с ношей заветной отправился в путь.
Он сердце её на цветном рушнике
Коханой приносит в косматой руке.
В пути у него помутилось в глазах,
Всходя на крылечко, споткнулся казак.
И матери сердце, упав на порог,
Спросило его: «Не ушибся, сынок?»


ЛЕОНИД МАРТЫНОВ 

СЛЕД

А ты?
Входя в дома любые -
И в серые
И в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, светом залитые,
Прислушиваясь к звону клавиш
И на вопрос даря ответ,
Скажи:
Какой ты след оставишь?
След,
Чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или
Незримый прочный след
В чужой душе на много лет?



БОРИС КОРНИЛОВ


КАЧКА НА КАСПИЙСКОМ МОРЕ

За кормою вода густая –
Солона она, зелена.
Неожиданно вырастая,
На дыбы поднялась она.
И, качаясь, идут валы
От Баку до Махачкалы.
Мы теперь не поём, не спорим,
Мы водою увлечены –
Ходят волны Каспийским морем
Небывалой величины.
А потом затихают воды.
Ночь каспийская, мёртвая зыбь.
Знаменуя красу природы,
Звёзды высыпали, как сыпь.
От Махачкалы до Баку
Луны плавают на боку.
Я стою себе, успокоясь, 
Я насмешливо щурю глаз –
Мне Каспийское море по пояс,
Нипочём.… Уверяю вас.
Нас не так на земле качало.
Нас мотало кругом во мгле –
Качка в море берёт начало,
А бесчинствует на земле.
Нас качало в казачьих сёдлах,
Только стыла по жилам кровь,
Мы любили девчонок подлых –
Нас укачивала любовь.
Водка, что ли, ещё? И водка –
Спирт горячий, зелёный, злой, -
Нас качало в пирушках вот как –
С боку на бок и с ног долой…
Только звёзды летят картечью,
Говорят мне: «Иди, усни!...»
Дом, качаясь, идёт навстречу,
Сам качаешься, чёрт возьми…
Стынет соль девятого пота
На протравленной коже спины,
И качает меня работа
Лучше спирта и лучше войны.
Что мне море?
Какое дело 
Мне до этой зелёной беды?
Соль тяжёлого, сбитого тела
Солонее морской воды.
Что мне (спрашиваю я), если
Наши зубы, как пена, белы –
И качаются наши песни
От Баку до Махачкалы.




АЛЕКСАНДР ЯШИН

СПЕШИТЕ ДЕЛАТЬ ДОБРЫЕ ДЕЛА

Мне с отчимом невесело жилось,
Всё ж он меня растил – и оттого
Порой жалею, что не довелось
Хоть чем-нибудь порадовать его.
Когда он слёг и тихо умирал, -
Рассказывает мать, - день ото дня
Всё чаще вспоминал меня и ждал:
«Вот Шурку бы…. Уж он бы спас меня!»
Бездомной бабушке в селе родном
Я говорил: мол, так её люблю,
Что подрасту и сам срублю ей дом,
Дров наготовлю, хлеба воз куплю.
Мечтал о многом, много обещал…
В блокаде ленинградской старика
От смерти б спас, да на день опоздал,
И дня того не возвратят века.
Теперь прошёл я тысячи дорог-
Купить воз хлеба, дом срубить бы мог…
Нет отчима, и бабка умерла…
Спешите делать добрые дела!

 

 

МИХАИЛ ЛУКОНИН 

ОТСТУПЛЕНИЕ

Власть её не изучена,
Значительно преуменьшена.
Пока что, во всяком случае,
Всесильна над нами женщина.
Водительство пресловутое,
Нам данное от рождения,
Наше главенство дутое -
Чистое заблуждение.
Укоренилось ложное
Представленье привычное.
Женщина – дело сложное,
Явление необычное.
Эта простая истина
Не каждому открывается.
Застенчиво и таинственно
Женщина улыбается.
Приходим, бедой отмечены,
Подвигами небывалыми,
Мы всё равно для женщины
Детьми остаёмся малыми.
На взлёты и на крушения,
На все наши игры шумные
Смотрят, даря прощение,
Женщины – люди умные.
Спорится или ссорится,
Любится или дружится,
Забудется или помнится -
Женщину надо слушаться.
Она одарит надеждами,
Осмеивает сомнения.
Врачует руками нежными
Отметины и ранения.
Учит она. Воспитывает.

Потом
На разрыв испытывает.


ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ 


* * *

Ещё недавно нам вдвоём
Так хорошо и складно пелось.
Но вот гляжу в лицо твоё
И думаю: куда всё делось?

Но память прошлое хранит.
Душа моя к тебе стремится…
Так, вздрогнув, всё ещё летит
Убитая в полёте птица.


* * *

-Не изменяй! – ты говоришь, любя.
О, не волнуйся, я не изменяю.
Но, дорогая… Как же я узнаю,
Что в мире нет прекраснее тебя?


НИКОЛАЙ МАЙОРОВ 


Т Е Б Е

Тебе, конечно, вспомнится несмелый
И мешковатый юноша, когда
Ты надорвёшь конверт армейский белый
С «осьмушкой» похоронного листа…
Он был хороший парень и товарищ,
Такой наивный, с родинкой у рта.
Но в нём тебе не нравилась одна лишь
Для женщины обидная черта:
Он был поэт, хотя и малой силы,
Но был, любил и за строкой спешил.
И как бы ты ни жгла и ни любила,
Так, как стихи, тебя он не любил.
И в самый крайний миг перед атакой, 
Самим собою жертвуя, любя,
Он за четыре строчки Пастернака
В полубреду отдать бы мог тебя!
Земля не обернётся мавзолеем…
Прости ему: бывают чудаки,
Которые умрут, не пожалея,
За правоту прихлынувшей строки.


* * *

Мне б только жить и видеть росчерк грубый
Твоих бровей и пережить тот суд,
Когда глаза твои солгут, а губы
Чужое имя вслух произнесут.

Уйди – но так, чтоб я тебя не слышал,
Не видел. Чтобы, близким не грубя,
Я б дальше жил и подымался выше,
Как будто вовсе не было тебя.


БОРИС СЛУЦКИЙ 

ЛОШАДИ В ОКЕАНЕ

Лошади умеют плавать.
Но – нехорошо. Недалеко.
«Глория» - по-русски значит «слава».
Это вам запомнится легко.
Шёл корабль, своим названьем гордый,
Океан старался превозмочь.
В трюме, добрыми мотая мордами,
Тыща лошадей топталась день и ночь.
Тыща лошадей – подков четыре тыщи!
Счастья всё ж они не принесли.
Мина кораблю пробила днище
Далеко-далёко от земли.
Люди – сели в лодки. В шлюпки – влезли.
Лошади – поплыли просто так.
Как же быть и что же делать, если
Нету мест на лодках и плотах?
Плыл по океану рыжий остров.
В море, в синем, остров плыл гнедой.
И сперва казалось – плавать просто.
Океан казался им рекой.
Только нет у этой речки края.
На исходе лошадиных сил
Вдруг заржали кони, возражая
Тем, кто в океане их топил.
Кони шли на дно и ржали, ржали,
Все на дно покуда не пошли.
Вот и всё. А всё-таки мне жаль их –
Рыжих, не увидевших земли.


ВЛАДИМИР СОЛОУХИН

В ОЛ К И

Мы – волки. И нас,
По сравненью с собаками, мало.
Под грохот двустволки
Год от году нас убывало.
Мы, как на расстреле,
На землю ложились без стона.
Но мы уцелели,
Хотя и стоим вне закона.
Мы – волки. Нас мало.
Нас, можно сказать, единицы.
Мы – те же собаки,
Но мы не хотели смириться.
Вам – блюдо похлёбки,
Нам – впроголодь в поле морозном,
Звериные тропки,
Сугробы в молчании звёздном.
Вас в избы впускают
В январские лютые стужи.
А нас окружают
Флажки роковые всё уже.
Вы смотрите в щёлки,
Мы рыщем в лесу на свободе.
Вы – в сущности, волки,
Но вы изменили породе.
Вы серыми были,
Вы смелыми были вначале,
Но вас прикормили,
И вы в сторожей измельчали.
И льстить, и служить
Вы за хлебную корочку рады.
Но цепь и ошейник -
Достойная ваша награда!
Дрожите в подклети,
Когда на охоту мы выйдем.
Всех больше на свете
Мы, волки, собак ненавидим.


АРТУР КОРНЕЕВ

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

Я у тебя выпрашивал богатство:
Тепло в июле, снег среди зимы…
От многих бед не стоит зарекаться,
Но зарекаться должно от сумы!
И как я мог так долго и серьёзно
Просить тебя о свете и тепле,
Когда всё то, чем были наши вёсны,
Принадлежало мне, а не тебе…
И чтобы жить, мне надо было, надо,
Твою измену вымерив до дна,
Понять, что ты
Ни в чём не виновата,
В любом желанье в сущности скромна.
С таких, как ты, не спрашивают много,
И я б шутя от прошлого ушёл,
Да только жаль,
Что ничего смешного
Не видно в том, что был я так смешон!
Я сделался спокойным, но не праздным,
Я возмужал, оставшись молодым,
Я стал таким, что буду не напрасно
Хорошею девчонкою любим.
Тобою я нисколько не унижен:
Твоя судьба ведь не в моей судьбе…
…Лишь потому тебя я ненавижу,
Что, умирая, вспомню о тебе.


БЕЛЛА АХМАДУЛИНА 


* * *

Не уделяй мне много времени,
Вопросов мне не задавай,
Глазами добрыми и верными
Моей руки не задевай.

Не проходи весной по лужицам
По следу следа моего, -
Я знаю – снова не получится
Из этой встречи ничего.

Ты думаешь, что я из гордости
Хожу, с тобою не дружу?
Я не из гордости – из горести
Так прямо голову держу.



* * *
Жилось мне весело и шибко.
Ты шёл в заснеженом плаще.
И вдруг зелёный ветер «Шипра»
Срывал косынку на плече.
А был ты мне ни друг, ни недруг.
Но вот бревно, под ним – река.
В реке, в её ноябрьских недрах,
Займётся пламенем рука.

А глубоко? Попробуй, смеряй!
Смеюсь, зубами лист беру
И говорю: - Ты парень смелый.
Пройдись по этому бревну.

Ого, - тревоги выраженье
В твоей руке! – дрожит рука.
Ресниц густое ворошенье
Над замиранием зрачка.

А я иду – сначала боком –
О, поскорей бы, поскорей! –
Над тёмным холодом, над бойким,
Озябшим ходом пескарей.

А ты проходишь по перрону,
Укрыв лицо воротником,
И тлеющую папиросу
В снегу кончаешь каблуком.


МАРИНА СТРУКОВА

* * *

Анафема тебе, толпа рабов,
Бараньих глаз и толоконных лбов,
Трусливых душ и ослабевших тел.
Анафема тому, кто не был смел…

Ты – не народ, ты – полуфабрикат.
Тебя сожрут и сплюнут на закат.
Крестом поковыряют меж зубов –
Анафема тебе, толпа рабов!


* * *

Морозны горные луга.
Кровь на снегу сквозит огнями.
Как тяжело добить врага,
Что скорчился между камнями.
Ты видишь смуглое лицо,
Оскал страдания и злости.
Он ранен, он попал в кольцо.
Болят раздробленные кости.
Он смотрит русскому в глаза,
В отчаянную ярость взгляда,
Где совесть шепчет: "Так нельзя!"
А долг командует: «Так надо!»
И русский медлит…

* * *
В час восстания, грозный и дикий,
По колено в крови гуляй,
Но запомни закон великий:
Русский, в русского не стреляй!

Будет знамени красный сполох, 
Чёрно-жёлтый и белый стяг.
Нас кремлёвский политтехнолог
Станет стравливать, чуя страх.

Ты отравой обманов дышишь,
Только мыслями не петляй.
Нас так мало осталось, слышишь –
Русский, в русского не стреляй!

Этот лозунг простой, бесспорный
Пусть в бою утвердят стократ
И соратник мой в форме чёрной,
И спецназовец, и солдат.

В испытаниях бесконечных
Рода в сердце не разделяй
И не радуй врагов извечных –
Русский, в русского не стреляй!

 

 

 

МАЙЯ БОРИСОВА

* * *
Уходят не тогда, когда уходят.
Совсем иначе это происходит.
В какой-то день воскресный или будний
Он шлёпанцы привычные обует,
И зубы жёсткой щёткою почистит,
И выключатель сломанный починит,
За завтраком газету почитает,
Прикинет, как идёт футбольный счёт.
И вдруг увидит - женщина чужая
Тарелку держит: «Положить ещё?»
А дальше всё останется, как было:
Не вспыхнет стол малиновым огнём,
И в ванной не окаменеет мыло
(«Семейное» - написано на нём).
И станут годы скатываться в забыть.
Покой, густея, зацветёт в дому.
Но женщина начнёт всё время зябнуть,
Сама не понимая почему.
И муж – непьющий, и достаток нажит,
А всё как бы в предчувствии дождя.
А это он ушёл. Ушёл однажды.
И двери не захлопнул, уходя.


ВЛАДИМИР КОСТРОВ

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Над землёй кружится первый снег
На землю ложится первый снег…
Пишут все, печатают не всех,
Иногда печатают не тех!..

Пишут про зелёные глаза
Или про рюкзачные волненья,
Образы стоят, как образа
По углам в иных стихотвореньях.

Только есть стихи – как первый снег.
Чистые – как белый первый снег!
Есть они у этих и у тех,
Ненаписанные есть у всех!



РИММА КАЗАКОВА 


* * *

Есть женщинам иным о чём грустить
При всей похожей их судеб несхожести.
И надо бы простить, да не простить
Ни чёрствости мужской, ни толстокожести!
И женщина живёт, беду тая,
С душой усталой – а ведь не стара ещё!
А рядом – муж, не вышедший в мужья,
И дети – настоящие товарищи!



ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ 

* * *

Звякнет лодка оборванной цепью,
Вспыхнет яблоко в тихом саду,
Вздрогнет сон мой, как старая цапля
В нелюдимо застывшем пруду.
Сколько можно молчать? Может, хватит?
Я хотел бы туда повернуть,
Где стоит твоё белое платье,
Как вода, по высокую грудь.
Я хвачусь среди замершей ночи
Старой дружбы, сознанья и сил,
И любви, раздувающей ноздри,
У которой бессмертья просил.
С ненавидящей, тяжкой любовью
Я гляжу, обернувшись назад.
Защищаешься слабой ладонью:
-Не целуй. Мои губы болят.
Что ж, прощай! Мы в толпе затерялись.
Снилось мне, только сны не сбылись.
Телефоны мои надорвались,
Почтальоны вчистую спились.
Я вчера пил весь день за здоровье,
За румяные щёки любви.
На кого опустились в дороге
Перелётные руки твои?
Что за жизнь – не пойму и не знаю.
И гадаю, что будет потом.
Где ты, девочка? Я погибаю
Над твоим пожелтевшим письмом.




ВОЗВРАЩЕНИЕ

Шёл отец, шёл отец, невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым -
Ни могилы, ни боли.
Мама, мама, война не вернёт…
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.
Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука
Фронтовые.
Всякий раз, когда мать его ждёт, -
Через поле и пашню
Столб крутящейся пыли бредёт,
Одинокий и страшный.

ОТСУТСТВИЕ

Ты придёшь, не застанешь меня
И заплачешь, заплачешь.
В подстаканнике чай,
Догорая, чадит и чадит.
Стул в моём пиджаке
Тебя сзади обнимет за плечи.
А когда ты приляжешь,
Он рядом всю ночь просидит.
Догорит этот чай, догорит!
Ты уйдёшь потихоньку.
Станешь ждать: потащу
По театрам, что там ни идёт.
Стул в моём пиджаке
Подойдёт к телефону;
Скажет: - Вышел. Весь вышел.
Не знаю, когда и придёт.



АТОМНАЯ СКАЗКА

Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад.
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.
-Пригодится на правое дело!-
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.


ТРИДЦАТЬ ЛЕТ

Где ты, мальчик насмешливый, властный?
Вижу светлый твой облик во мгле.
Десять лет ожиданий и странствий
Миновало на этой земле.
Ты твердил: «К тридцати успокоюсь,
К тридцати невозможным своим
Застрелюсь или брошусь под поезд…»
Ты хотел умереть молодым!
Вспомнил, вспомнил я эти заветы,
К роковым тридцати подойдя…
Отказали твои пистолеты,
Опоздали твои поезда.
Завещаний мальчишеских иго
Я свободе решил предпочесть.
Не написана лучшая книга,
Но небесные замыслы есть.
Не кори меня мальчик, не сетуй…
Ничего, на другие года
Сохраню я твои пистолеты,
Подожду я твои поезда.



ВЛАДИМИР СОКОЛОВ 

* * *

Время пройдёт. Охладеет
Имя моё для тебя.
Буду я спать, не вставая,
Не лепеча, не грубя.
Но и забыв о колоде,
Лёгшей на прах моих мук,
Чьё-то заслышав: «Володя!»,
Как ты оглянешься вдруг…


* * *

Я забыл свою первую строчку,
А была она так хороша,
Что как взрослый на первую дочку,
Я смотрел на неё, не дыша.
Луч по кляксам, как по чечевицам,
Колыхался. И млело в груди.
Я единственным был очевидцем
Посвященья. Тот миг позади.
Но доныне всей кровью – в рассрочку -
За своё посвященье плачу.
Я забыл свою первую строчку.
А последней я знать не хочу.


ДМИТРИЙ СУХАРЕВ

ЧЕЛОВЕК

То большой человек, то маленький,
То чернявый, то чубом рус.
То в тайге идёт в накомарнике,
То взбирается на Эльбрус.
Не обижены мы алмазами,
Есть и нефть у нас, и песцы, -
А ему всё мало, всё лазает,
Всё подальше его пусти. 
Но порой до рассвета мглистого
Он сидит, сидит у стола,
А зрачки набухают истово,
А бумага белым-бела.
Отойдите, не стойте около:
Мало смертному божества,
Мало Пушкина, мало Гоголя, -
Хочет сам отыскать слова!



ФЕЛИКС ЧУЕВ 

* * *

Четыре человека выпивали,
Забыв про жён, забыв про все дела.
Они не выпивали, а летали,
И комната кабиною была.
И командир подымется, 
сломившись,
И "Звёздочку" поднимет над вином.
А завтра – спрячет, 
показав сынишке, -
Ведь лётчики не носят орденов!
У лётчиков все звания равны.
На поле лётном мало козыряют.
А в воздухе погоны не нужны -
У лётчиков и маршалы летают!
А я люблю их, рослых и отчаянных,
Когда они гуляют, как никто, -
Не потому, что много получают,
А потому что завтра: "От винтов!"
И если разобьётся слово "нужно",
Друзья исполнят
непосильный труд:
Те "Звёздочки" 
на бархатных подушках
По улицам застывшим пронесут…
Но не венков заплаканную зелень,
А вижу я, как спрыгнув с корабля,
Они идут, отталкивая землю, -
Поэтому и вертится Земля!



РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ 


* * *

Надо верить в обычное,
надо рассчитывать здраво…
У поэтов с убийцами,
в сущности, равная «слава».
Кто в веках уцелел?
Разберись в наслоеньи мотивов…
Мы не помним царей.
Помним: были Дантес и Мартынов.
Бесшабашные, нервные,
святы «блюстители долга»…
Ну, подумаешь, невидаль:
Однажды вспылили – и только!
За могильной оградою
все обвиненья напрасны…
Пахнут их биографии
лишь типографскою краской.
Вот они на портретах
с улыбками благопристойными…
Так что цельтесь в поэтов -
И вы попадёте в историю!


С Л У Ч А Й

Убили парня за здорово живёшь.
За просто так.
Спокойно. Как в игре…
И было это не за тыщу вёрст
От города. А рядом. Во дворе.
Ещё пылали окна…
Между тем
Он так кричал, 
прижав ладонь к груди,
Как будто накричаться захотел
За долгое молчанье впереди…
Крик жил отдельно!
Вырастал стеной.
Карабкался, обрушивался с крыш.
Растерзанный, отчаянный, больной,
Нечеловечески огромный крик!
Он тёк по трубам,
полз по этажам,
Подвалы заполнял и чердаки.
Он ошалело тыкался в звонки,
Ломился в двери и в замках визжал.
Он умолял,
он клянчил: «Защити»!..
Навстречу ослабевшему ему,
Плыл шепоток:
«Не надо…», «Не ходи…»,
«Простудишься…»,
«Не надо…», «Ни к чему…».
Да, случай. Как-то. В городе одном.
Но помните, другие города!
…«Вот если бы не вечером, а днём»…,
…«Вот если бы на фронте -
- я б тогда…».
И всё. И только молний пересверк.
И всё. И не остановился век.
Какое это чудо – Человек!
Какая это мерзость 
– человек.

ИЗ ПОЭМЫ «ДО ТВОЕГО ПРИХОДА»

Люб! –
(Воздуха! Воздуха! Самую малость бы! Самую-самую)
лю! –
(Хочешь, уедем куда-нибудь заново, замертво, за море?..)
Люб! -
(Богово – богу, а женское – женщине, сказано, воздано)
лю! -
(Ты – покорённая. Ты – непокорная. Воздуха! Воздуха!)
Люб! -
(Руки разбросаны, губы закушены, волосы скомканы)
лю! -
(Стены расходятся. Звёзды, качаясь, врываются в комнату)
Люб! -
(В загнанном мире кто-то рождается, что-то предвидится)
лю! –
(Где-то законы, запреты, заставы, заносы, правительства)

Люб! -
(Врут очевидцы. Сонно глядят океаны застывшие)
лю! -
(Охай,бесстрашная! Падай, наивная! Смейся, бесстыжая!)
Люб! -
(Пусть эти сумерки станут проклятием или ошибкою)
лю! -
(Бейся в руках моих каждым изгибом и каждою жилкою)
Люб! -
(Радостно всхлипывай, плачь и выскальзывай, вздрагивай, жалуйся)
лю! -
(Хочешь – уедем? Сегодня? Пожалуйста. Завтра? Пожалуйста…)
Люб! –
(Царствуй, рабыня! Бесчинствуй, учитель! Неистовствуй, женщина!)
лю! -
(Вот и глаза твои. Жалкие, долгие и сумасшедшие)
Люб! -
(Чёртовы горы уставились в небо тёмными бивнями)
лю! -
(Только люби меня! Слышишь, люби меня! Знаешь, люби меня!)
Люб! -
(Чтоб - навсегда! Чтоб отсюда – до гибели! Вот оно… Вот оно…)
лю! -
(Мы никогда, никогда не расстанемся… Воздуха… Воздуха!...)


ОЖИДАНИЕ (МОНОЛОГ ЖЕНЩИНЫ)

ОТРЫВОК

…Современная женщина, 
современная женщина!
Суетою замотана, 
но, как прежде, божественна!
Пусть немного усталая, 
но, как прежде, прекрасная,
До конца непонятная, никому не подвластная!
Современная женщина, современная женщина –
То грустна и задумчива, 
то светла и торжественна.
Доказать её слабости, побороть её в дерзости
Зря мужчины стараются, 
понапрасну надеются!
Не бахвалится силою, 
но на ней – тем не менее –
И заботы служебные, и заботы семейные!
Всё на свете познавшая, все невзгоды прошедшая –
Остаётся загадкою 
современная женщина!

 

АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ 

* * *

Почему два великих поэта.
Проповедники вечной любви,
Не мигают, как два пистолета?
Рифмы дружат,
А люди – увы…
Почему два великих народа
Холодеют на грани войны,
Под непрочным шатром кислорода?
Люди дружат,
А страны – увы…
Две страны, две ладони тяжёлые,
Предназначенные для любви,
Обхватившие в ужасе голову
Чёрт-те что натворившей Земли…

-------------------
…Как сердце жмёт, когда над осенью,
Хоть никогда не быть мне с ней.
Уносит лодкой восьмивёсельной
В затылок ниточку гусей!..


Т О С К А 

Загляжусь ли на поезд с осенних откосов,
Забреду ли в осеннюю деревушку –
Будто душу высасывают насосом,
Будто тянет вытяжка или вьюшка,
Будто что-то случилось или случится –
Ниже горла высасывает ключицы.
Или ноет какая вина запущенная?
Или женщину мучил и вот наказание?
Сложишь песню – отпустит, а дальше – пуще.
Показали дорогу, да путь заказали.
Точно тайный гроб на груди таскаю-
Тоска такая!
Я забыл, какие у тебя волосы,
Я забыл, какое твоё дыханье,
Подари мне прощенье, коли виновен,
А просивши – опять одари виною…



Т И Ш И Н Ы !

Тишины хочу, тишины…
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины…
Чтобы тень от сосны,
Щекоча нас, перемещалась,
Холодящая, словно шалость,
Вдоль спины, до мизинца ступни,
Тишины…
Звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание – молчаливо.
Тишины.
Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее – неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.
Кожа тоже ведь человек,
С впечатленьями, голосами.
Для неё музыкально касанье,
Как для слуха – поёт соловей.
Как живётся вам там, болтуны,
На низинах московских, аральских?
Горлопаны не наорались?
Тишины…
Мы в другое погружены.
В ход природы неисповедимый.
И по едкому запаху дыма
Мы поймём, что идут чабаны.
Значит, вечер. Вскипает приварок.
Они курят, как тени, тихи.
И из псов, как из зажигалок.
Светят красные языки…


* * *

Ты поставила лучшие годы,
Я – талант.
Нас с тобой секунданты угодливо
Развели. Ты – лихой дуэлянт!
Получив твою меткую ярость,
Пошатнусь и скажу как актёр,
Что я с бабами не стреляюсь,
Из-за бабы – другой разговор.
Из-за Той, что вбегала в июле,
Что возлюбленной называл,
Что сейчас соловьиною пулей
Убиваешь во мне наповал!


* * *

Проснётся он от темнотищи,
Почувствует чужой уют
И голос ближний и смутивший:
«Послушай, как меня зовут?»
Тебя зовут – весна и случай,
Измены бешеной жасмин,
Твоё внезапное: «Послушай»… -
И ненависть, когда ты с ним.
Тебя зовут – подача в аут,
Любви кочевный баламут,
Тебя в удачу забывают.
В минуту гибели зовут.



НОВОГОДНЕЕ ПЛАТЬЕ

Подарили, подарили
Золотое, как пыльца.
Сдохли б Вены и Парижи
От такого платьица!
Драгоценная потеря,
Царственная нищета.
Будто тело запотело,
А на теле – ни черта.
Обольстительная сеть,
Золотая ненасыть.
Было нечего надеть,
Стало некуда носить.
Так поэт, затосковав,
Ходит праздно на проспект.
Было слов не отыскать,
Стало не для кого спеть.
Было нечего терять.
Стало нечего найти.
Для кого играть в театр,
Если зритель не на «ты».
Было зябко от надежд,
Стало пусто напоследь.
Было нечего надеть,
Стало незачем надеть.
Я б сожгла его, глупыш.
Не оцените кульбит.
Было страшно полюбить,
Стало некого любить.

===========
Стихи не пишутся – случаются,
Как чувства или же закат.
Душа – слепая соучастница.
Не написал – случилось так.
======== 

Из стихотворения «Смерть Шукшина»:

Занавесить бы чёрным Байкал,
Словно зеркало в доме покойника.


ПЕРВЫЙ ЛЁД

Мёрзнет девочка в автомате,
Прячет в зябкое пальтецо
Всё в слезах и губной помаде
Перемазанное лицо.
Дышит в худенькие ладошки.
Пальцы – льдышки. 
В ушах – серёжки.
Ей обратно одной, одной
Вдоль по улочке ледяной.
Первый лёд. Это в первый раз.
Первый лёд телефонных фраз.
Мёрзлый лёд на щеках блестит -
Первый лёд от людских обид.
Поскользнёшься.
Ведь в первый раз.
Бьёт по радио поздний час.
Эх, раз, ещё раз,
Ещё много, много раз.

========================
Можно и не быть поэтом,
Но нельзя терпеть, пойми,
Как кричит полоска света,
Прищемлённая дверьми!



ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО 

* * *
Поэзия – великая держава.
Она легла на много вёрст и лет,
Строга, невозмутима, величава,
Распространяя свой спокойный свет.
В ней есть большие, малые строенья,
Заборы лжи и рощи доброты,
И честные нехитрые растенья,
И синие отравные цветы.
И чем подняться выше, тем предметней
Плоды её великого труда –
Над мелкой суетливостью предместий
Стоящие сурово города.
Вот Лермонтов под бледными звездами
Темнеет в стуках капель и подков
Трагическими очерками зданий,
Иронией молчащих тупиков.
Село Есенино сквозь тихие берёзки
Глядит в далёкость утренних дорог.
Гудит, дымится город Маяковский.
Заснежен, строг и страстен город Блок.
В густых садах равнины утопают.
Гудят леса без тропок и следов,
А вдалеке туманно проступают
Прообразы грядущих городов.


* * *
Нет, мне ни в чём не надо половины! 
Мне дай всё небо, землю всю положь! 
Моря и реки, горные лавины –
Мои! Не соглашаюсь на делёж!

Нет, жизнь, меня ты не заластишь частью –
Всё полностью! Мне это по плечу!
Я не хочу ни половины счастья,
Ни половины горя не хочу.

Хочу лишь половину той подушки,
Где, бережно прижатое к щеке,
Беспомощной звездой, звездой падучей
Кольцо мерцает на твоей руке…


* * *
Всегда найдётся женская рука,
Чтобы она, прохладна и легка,
Жалея и немножечко любя.
Как брата, успокоила тебя.

Всегда найдётся женское плечо,
Чтобы в него дышал ты горячо,
К нему припав беспутной головой,
Ему доверив сон мятежный свой.

Всегда найдутся женские глаза,
Чтобы они, всю боль твою глуша,
А если и не всю, то часть её,
Увидели страдание твоё.

Но есть такая женская рука,
Которая особенно близка,
Когда она измученного лба
Касается, как вечность и судьба.

Но есть такое женское плечо,
Которое неведомо за что
Не ночь, а на век тебе дано,
И это понял ты давным-давно.

Но есть такие женские глаза,
Которые глядят, всегда грустя,
И это до последних твоих дней
Глаза любви и совести твоей.

А ты живёшь себе же вопреки
И мало тебе только той руки,
Того плеча и тех печальных глаз –
Ты предавал их в жизни столько раз!

И вот оно, возмездье, настаёт, -
Предатель! – дождь тебя наотмашь бьёт,
Предатель! – ветви хлещут по лицу.
Предатель! – эхо слышится в лесу…

Ты мечешься, ты мучишься, грустишь,
Ты сам себе всё это не простишь,
И только та усталая рука
Простит, хотя обида и тяжка,

И только то печальное плечо
Простит сейчас, да и простит ещё,
И только те любимые глаза
Простят всё то, чего прощать нельзя.


СМЕЯЛИСЬ ЛЮДИ ЗА СТЕНОЙ…

Смеялись люди за стеной.
А я смотрел на эту стену
С душой, как с девочкой больной
В руках, пустевших постепенно.
Смеялись люди за стеной;
Они как будто издевались.
Они смеялись надо мной
И так бессовестно смеялись!
На самом деле там, в гостях,
Устав кружиться по паркету,
Они смеялись просто так -
Не надо мной и не над кем-то.
Смеялись люди за стеной,
Себя вином подогревали
И обо мне с моей больной
Смеясь, и не подозревали.
Смеялись люди…. Сколько раз
Я тоже, тоже так смеялся,
А за стеною кто-то гас
И с этим горестно смирялся.
И думал он, бедой гоним
И ей почти уже сдаваясь,
Что это я смеюсь над ним
И даже, может, издеваюсь.
Да, так устроен шар земной
И так устроен будет вечно -
Рыдает кто-то за стеной,
Когда смеёмся мы беспечно.
Но так устроен шар земной
И тем вовек неувядаем -
Смеётся кто-то за стеной,
Когда мы чуть ли не рыдаем.
Двойной исполнись доброты
И, чтоб кого-то не обидеть,
Когда смеёшься громко ты,
Умей сквозь стену сердцем видеть.
Но не прими на душу грех,
Когда ты мрачный и разбитый,
Там, за стеною, чей-то смех
Сочесть завистливо обидой.
Как равновесье – бытие.
В нём зависть – самооскорбленье.
Ведь за несчастие твоё
Чужое счастье – искупленье.
Желай, чтоб в час последний твой,
Когда замрут глаза, смыкаясь,
Смеялись люди за стеной.
Смеялись, всё-таки смеялись!

* * *

Был я столько раз так больно ранен,
Добираясь до дому ползком.
Но не только злобой протаранен -
Можно ранить даже лепестком.

Ранил я и сам – совсем невольно
Нежностью небрежной на ходу.
А кому-то после было больно,
Словно босиком ходить по льду.

Почему иду я по руинам
Самых моих близких, дорогих,
Я, так больно и легко ранимый
И так просто ранящий других?


* * *

Я люблю тебя больше природы,
Ибо ты, как природа сама.
Я люблю тебя больше свободы -
Без тебя и свобода – тюрьма.
Я люблю тебя неосторожно,
Словно пропасть, а не колею.
Я люблю тебя больше, чем можно -
Больше, чем невозможно, люблю.
Я люблю безоглядно, бессрочно,
Даже пьянствуя, даже грубя.
И уж больше себя – это точно! -
Даже больше, чем просто тебя.
Я люблю тебя больше Шекспира,
Больше всей на земле красоты, -
Даже больше всей музыки мира,
Ибо книга и музыка – ты.
Я люблю тебя больше, чем славу,
Даже в будущие времена,
Чем заржавленную державу,
Ибо Родина – ты, не она.
Ты несчастна? Ты просишь участья?
Бога просьбами ты не гневи.
Я люблю тебя больше счастья.
Я люблю тебя больше любви.

ТАЙНЫ

Тают отроческие тайны,
Как туманы на берегах…
Были тайнами – Тони, Тани,
Даже с цыпками на ногах.

Были тайнами звёзды, звери,
Под осинами стайки опят,
И скрипели таинственно двери –
Только в детстве так двери скрипят.

Возникали загадки мира,
Словно шарики изо рта
Обольстительного факира,
Обольщающего неспроста.

Мы таинственно что-то шептали
На таинственном льду катка,
И пугливо, как тайна к тайне,
Прикасалась к руке рука…

Но пришла неожиданно взрослость.
Износивший свой фрак до дыр,
В чьё-то детство, как в дальнюю область,
Гастролировать убыл факир.

Мы, как взрослые, им забыты.
Эх, факир, ты плохой человек.
Нетаинственно до обиды
Нам на плечи падает снег.

Где вы, шарики колдовские?
Нетаинственно мы грустим.
Нетаинственны нам другие,
Да и мы нетаинственны им.

Ну, а если рука случайно
Прикасается, гладя слегка,
Это только рука, а не тайна,
Понимаете – только рука!

Дайте тайну простую-простую,
Тайну – робость и тишину,
Тайну худенькую, босую…
Дайте тайну – хотя бы одну!


ИЗ ПОЭМЫ «БРАТСКАЯ ГЭС»

Поэт в России – больше чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
Кому уюта нет, покоя нет.

Поэт в ней – образ века своего
И будущего призрачный прообраз.
Поэт подводит, не впадая в робость,
Итог всему, что было до него.

Сумею ли? Культуры не хватает…
Нахватанность пророчеств не сулит…
Но дух России надо мной витает
И дерзновенно пробовать велит.

И, на колени тихо становясь,
Готовый и для смерти и победы,
Прошу смиренно помощи у вас,
Великие российские поэты…

Дай, Пушкин, мне свою певучесть,
Свою раскованную речь,
Свою пленительную участь –
Как бы шаля, глаголом жечь.

Дай, Лермонтов, свой желчный взгляд,
Своей презрительности яд
И келью замкнутой души,
Где дышит, скрытая в тиши,
Недоброты твоей сестра –
Лампада тайного добра.

Дай, Некрасов, уняв мою резвость,
Боль иссеченной музы твоей –
У парадных подъездов, у рельсов
И в просторах лесов и полей.

Дай твоей неизящности силу.
Дай мне подвиг мучительный твой,
Чтоб идти, волоча всю Россию,
Как бурлаки идут бечевой.

О, дай мне, Блок, туманность вещую
И два кренящихся крыла,
Чтобы, тая загадку вечную,
Сквозь тело музыка текла.

Дай, Пастернак, смещенье дней,
Смущенье веток,
Сращенье запахов, теней
С мученьем века,
Чтоб слово, садом бормоча,
Цвело и зрело,
Чтобы вовек твоя свеча
Во мне горела.

Есенин, дай на счастье нежность мне
К берёзкам и лугам, к зверью и людям
И ко всему другому на земле,
Что мы с тобой так беззащитно любим.

Дай, Маяковский, мне 
глыбастость, 
буйство,
бас,
Непримиримость грозную к подонкам,
Чтоб смог и я, 
сквозь время прорубясь,
Сказать о нём 
товарищам потомкам.


* * *

Я толкаюсь в толкучке столичной
Над весёлой апрельской водой,
Возмутительно нелогичный,
Непростительно молодой.
Занимаю трамваи с бою,
Увлечённо кому-то лгу…
И бегу я час за собою,
И себя догнать не могу.
Удивляюсь баржам бокастым, 
Самолётам, стихам своим…
Наделили меня богатством.
Не сказали, что делать с ним.


* * *

Любимая, больно, любимая, больно!
Ведь это не бой, а какая-то бойня.
Неужто мы оба испиты, испеты?
Куда я и с кем я? Куда ты и с кем ты?
Сначала ты мстила. Тебе это льстило.
И мстил я ответно, за то, что ты мстила.
И мстила ты снова, а кто-то, проклятый,
Дыша леденящею смертной прохладой,
Глядел, наслаждаясь, с улыбкой змеиной
На замкнутый круг этой мести взаимной.
Не стану твердить – и не будет иного! –
Что ты невиновна, ни в чём невиновна.
Не стану кричать я повсюду, повсюду,
Что ты неподсудна, ни в чём неподсудна.
Тебя я во всём осеню в твои беды
И лягу мостом через все наши бездны. 

 

* * *

Каплет ли над лирой
Или в неё – молния,
Не капитулируй.
Белый флаг – безмолвие.
К чёрту пораженчество,
Белый флаг – в клочки,
Если пара шепчется
Где-то у реки…


ЗАПОЗДАЛОЕ ПРИЗНАНИЕ 

Так много было сил, так мало было мыслей,
Но как я куролесил, колбасил!
Не стал мессией и устал от миссий…
Так много мыслей и так мало сил!

ИЗ «ЗАБУДЬТЕ МЕНЯ»

…Забудьте меня. Поступите отважно.
Я был или не был – не так это важно,
Лишь вы бы глядели тревожно и влажно
И жили бы молодо и непродажно…
Но не забывать – это право забытых,
Как сниться живым – это право убитых.


ИЗ ПОЭМЫ «КАЗАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ» 

...Люди, синие от стужи,
Обнимают фонари.
Сорок градусов снаружи,
Сорок градусов внутри.
Кто Россию травит?
Кто Россией правит?
Барыня стеклянная -
Водка окаянная.
Мчат по пьяным рысаки.
Боже, что творится!
Нынче водка на Руси -
Как императрица!
И сургучный венец
На головке царственной,
А солёный огурец -
Скипетр государственный.
Твои очи, Русь, поблёкли,
И в ослаблых пальцах – дрожь.
Вниз по матушке по водке
Далеко не уплывёшь…

* * *
Зашумит ли клеверное поле,
Заскрипят ли сосны на ветру,
Я замру, прислушаюсь и вспомню,
Что и я когда-нибудь умру.
Но на крыше возле водостока
Встанет мальчик с голубем тугим,
И пойму, что умереть – жестоко
И к себе, и, главное, к другим.
Чувства жизни нет без чувства смерти.
Мы уйдём не как в песок вода,
Но живые, те, что мёртвых сменят,
Не заменят мёртвых никогда.
Кое-что я в этой жизни понял, -
Значит, я недаром битым был.
Я забыл, казалось, всё, что помнил,
Но запомнил всё, что я забыл.
Понял я, что в детстве снег пушистей,
Зеленее в юности холмы,
Понял я, что в жизни столько жизней,
Сколько раз любили в жизни мы.
Понял я, что тайно был причастен
К стольким людям сразу всех времён.
Понял я, что человек несчастен,
потому что счастья ищет он.
В счастье есть порой такая тупость.
Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь,
Потому и видит глубоко.
Счастье – словно взгляд из самолёта.
Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то –
Горе человека не предаст.
Счастлив был и я неосторожно,
Слава Богу – счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно.
Хорошо, что мне не удалось.
Я люблю вас, люди-человеки,
И стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки,
Потому что счастья не ищу.
Мне бы только клевера сладинку,
На губах застывших уберечь.
Мне бы - только малую слабинку
Всё-таки совсем не умереть.


ИЗ ПОЭМЫ «ГОЛУБИ В САНТЬЯГО»

…Но постепенно новая жена
Как новая игрушка, надоела,
Когда её, как прежнюю игрушку,
С жестоким любопытством разломав,
Увидел в ней нехитрый механизм,
А в нём пружинки глупости, жеманства,
Которые так розово скрывал
Холёной кожи гладкий целлулоид.

* * *

Когда мы юны, тянет к тем, кто старше.
Когда стареем, тянет к тем, кто юн.
И всё-таки, чтобы понять себя,
Ровесника, ровесницу нам надо.

=========================

…Век двадцатый – убийца и тать,
Но он знал, что такое есть книга.
Двадцать первый – а вдруг ты барыга
И умеешь лишь деньги листать?..


НЕРВЫ ВЗРОСЛЫХ

Нервы, нервы…
Разгулялись, однако, они на Руси…
«Первый я!». «Нет, я первый!» -
И в поэзии, и на стоянке такси.
Словно пропасть
Меж людьми, даже если впритирку трещащие швы.
«Что вы прётесь?».
«Чего вы орёте?». «А вы?».
Обалденье
Подкашивает людей
От галденья
Магазинных, автобусных, 
прочих очередей.
Добыванье
Ордеров и путёвок, 
бесчисленных справок, сапог на меху –
Это как добиванье
Самих же себя на бегу.
Чтоб одеться красиво,
Надо быть начеку.
Надо хищно, крысино
Урывать по клочку.
На колготки из Бельгии,
На румынскую брошь
Наши женщины бедные
Чуть не с криком: «Даёшь!»
От закрута, замота,
От хрустенья хребта
Что-то в душах замолкло,
Жабы прут изо рта.
Горький воздух собесов
И нотариальных контор
Пробуждает в нас бесов,
Учиняющих ор.
Я, измотанный в джунглях редакций,
Злость скрываю на ком? – на жене,
А жена, чтобы не разрыдаться,
Злость, усталость срывает на мне.
И дитя, к стене припадая,
В страхе плачет, когда, свистя,
Оголёнными проводами
Нервы взрослых калечат дитя.
Лучше розги для ребёнка, чем дрязги,
Где дело доходит почти до когтей.
Нервы взрослых, пожалейте – молю! –
Паутиночки – нервы детей.


* * *

Наверно, с течением дней
Я стану ещё одней.
Наверно, с течением лет
Пойму, что меня уже нет
Наверно, с теченьем веков,
Забудут, кто был я таков.
Но лишь бы с течением дней
Не жить бы стыдней и стыдней.
Но лишь бы с течением лет
Двуликим не стать, как валет.
И лишь бы с теченьем веков
Не знать на могиле плевков!..


* * *

В любви безнравственна победа.
Позорен в дружбе перевес.
Кто победит – глядит побито,
Как будто в дёгте, в перьях весь.
Когда победы удаются,
Они нас поедом едят.
Но если оба вдруг сдаются,
То сразу оба победят.


К О Л И З Е Й 

Колизей, я к тебе не пришёл, как в музей.
Я – не праздный какой-нибудь ротозей.
Наша встреча – как встреча двух старых друзей
И двух старых врагов, Колизей.
Ты напрасно на гибель мою уповал.
Я вернулся, тобою забыт,
Как на место, где тысячи раз убивал
И где тысячи раз был убит.
Твои львы меня лапами гладили.
Эта ласка была страшна.
Гладиатору – гладиаторово,
Колизей, во все времена.
Ты хотел утомлённо, спесиво,
Чтобы я ни за что, ни про что
Погибал на арене красиво,
Но красиво не гибнет никто.
И когда, уже копий не чувствуя,
Падал я, подыхая, как зверь,
Палец, вниз опущенный, чудился
Даже в пальце, поднятом вверх.
Я вернулся, как месть. Нету мести грозней.
Ты не ждал, Колизей? Трепещи, Колизей!
И пришёл я не днём, а в глубокой ночи,
Когда дрыхнут все гиды твои - ловкачи,
А вокруг только запах собачьей мочи
И осколки, и битые кирпичи.
Но хоть криком кричи, но хоть рыком рычи–
В моём теле ворочаются мечи, 
и обломки когтей, и обломки страстей…
Снова слышу под хруст христианских костей
Хруст сластей на трибунах в зубах у детей…
Колизей, ты отвык от подобных затей?
Что покажешь сегодня ты мне, Колизей? 
…Рыщут крысы непуганые
Среди царства ночного, руинного.
Педерасты напудренные
Жмут друг дружку у выхода львиного.
В бывшем ложе нероновом
Дама светская сладостно вздрагивает.
Слышен шелест нейлоновый –
Жиголо с неё трусики стягивает.
Там, где пахнет убийствами,
Где в земле мои белые косточки, 
Проститутка по - быстрому
Деловито присела на корточки
Там, где мы, гладиаторы,
Гибли жалкие, горемычные,
Кто-то в лица заглядывает:
-Героинчик? Кому героинчика?
Принимай, Колизей, безропотно
Эту месть, и судьбу не кори.
Постигает всегда бескровие
Всё, что зиждется на крови. 
Но скажу, Колизей, без иронии:
Я от страха порой холодею.
Только внешнее безнероние
В мире этом, сплошном Колизее.
Расщепляют, конечно, атомы,
Забираются в звёздный простор,
Но на зрителей и гладиаторов
Разделяется мир до сих пор.
Гладиаторов не обижу.
Их жалею всей шкурой, нутром,
Ну, а зрителей ненавижу:
В каждом зрителе жив Нерон.
Да, страшны эти зрители сытые, 
С мест кричащие: - Бей, коли!
Но страшнее всего – это зрители,
Наживающиеся на крови.
Подстрекатели, горлодратели,
Вы натравливаете без стыда.
Вы хотели б, чтоб мы, гладиаторы,
Убивали друг друга всегда.
Улюлюкатели, науськиватели,
Со своих безопасных мест
Вы визжите, чтоб мы не трусили,
Чтобы лезли красиво на меч.
Проклинаю Нероновы жесты!
Только слышите, подлецы? –
В мире есть палачи и жертвы.
Но и есть ещё третьи – борцы.
Я бреду, голодая по братству.
Спотыкаясь, бреду сквозь века.
И во снах моих гладиаторских
Вижу нового Спартака.
Вот стою на арене эстрады
Перед залом, кипящим, как ад.
Я измотан, истрёпан, изранен,
Но не падаю – не пощадят…
Львиный рык ожидающий – в рокоте.
Весь театр под когтями трещит.
В меня мечут вопросы, как дротики.
Ну, а шкура – единственный щит.
Колизей, аплодируй, глазей!
Будь ты проклят, палач Колизей!
И спасибо тебе за науку.
Поднимаю сквозь крики и визг
Над тобою мстящую руку
И безжалостно – палец – вниз…


* * *

Подавляющее большинство,
Пахнешь ты, как навозная роза.
Ты всегда подавляешь того,
Кто высовывается из навоза.
Удивляющее меньшинство,
Сколько раз тебя брали на вилы!
Подавляющее большинство,
Сколько гениев ты раздавило!
В подавляющем большинстве
Есть невинность преступная стада,
И козлы-пастухи во главе,
И тупое козлиное «надо».
Превеликое множество зла
Удушает добро, не высовываясь…
Счастлив я, что у слова «совесть»
Нету множественного числа.

==========
…Разве слышит ухо, видит глаз
Этих переломов след и хруст?
Любящие нас ломают нас
Круче и умелей, чем Прокруст…

======== 
…Бойся друга, а не врага -
Не враги нам ставят рога…

===========
Я умру, и ты умрёшь.
Будет в поле та же рожь.
А у власти, что же,
Те же будут рожи?..

==========
Какие же всё-таки вы дураки,
Слепые поклонники сильной руки.
Ведь эта рука, сжимаясь в кулак,
Таких же, как вы, загоняла в Гулаг.
Тот, кто вчерашние жертвы забудет,
Может быть, завтрашней жертвою будет.
=============
Когда, забыв о третьем, двое взрослых
Ребёнком бьют по голове друг друга,
То разбивают голову ребёнку.

================

Народ, народ… Затрёпанное слово,
Которым очень любят спекульнуть
Сидящие на шее у народа,
Привыкшие болтать с трибун о том,
Как нежно они любят эту шею…

============

Смерть многолика. У самоубийства
Не может быть всего одна причина.
Когда за что-то зацепиться можно,
Нам не конец. А не за что – конец.
=============


* * *

Всё, ей-Богу же, было бы проще
И, ей-Богу, добрей и мудрей.
Если б я не сорвался на просьбе,
Необдуманной просьбе моей.
И во мгле, настороженной чутко,
Из опавших одежд родилось
Это белое лишнее чудо
В тёмном облаке грешных волос.
А когда я на улицу вышел.
То случилось, чего я не ждал, -
Только снег под собою услышал,
Только снег над собой увидал.
Было в городе чисто и лыжно,
Под сугробами пряталась грязь.
И летели сквозь снег неподвижно
Опушённые краны, кренясь.
Ну зачем, почему и откуда,
От какой неразумной любви
Это новое лишнее чудо
Вдруг свалилось на плечи мои?..
Лучше б, жизнь, ты меня ударяла,
Из меня наломала бы дров,
Чем бессмысленно так одаряла.
Тяжелее от этих даров.
Ты добра и к тебе не придраться.
Но в своей сердобольности зла.
Если б ты не была так прекрасна,
Ты б жестокой такой не была.
И тот Бог, что кричит из-под спуда
Где-то там, у меня в глубине,
Тоже, может быть, лишнее чудо?
Без него бы спокойнее мне…
Так по белым, пустым тротуарам,
И казнясь, и кого-то казня,
Брёл и брёл я, раздавленный даром
Красоты, подкосившей меня…

===============

Если сил не хватает для крика,
У людей остаётся вздох…

================

В России жалеют лежачих –
В гробу безответно лежащих.



ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ «Качался старый дом…»


…«Постойте умирать!» - звучало в ржанье с луга,
В протяжном вое псов и сосенной волшбе,
Но умирали мы навеки друг для друга,
А это всё равно, что умирать вообще.

…Я думал о тупом несовершенстве браков,
О подлости всех нас – предателей, врунов.
Ведь я тебя любил, как сорок тысяч братьев,
И я тебя губил, как столько же врагов.

Да, стала ты другой. Твой злой прищур нещаден,
Насмешки над людьми горьки и солоны.
Но кто же, как не мы, любимых превращает
В таких, каких любить уже не в силах мы?...

 

 

 

АНАТОЛИЙ ПЕРЕДРЕЕВ 

ДНИ ПУШКИНА

Духовной жаждою томим…
А.С. Пушкин

Всё беззащитнее душа
В тисках расчётливого мира,
Что сотворил себе кумира
Из тёмной власти барыша.

Всё обнажённей его суть,
Его продажная основа,
Где стоит всё чего-нибудь,
Где ничего не стоит слово.

И всё дороже, всё слышней
В его бездушности преступной
Огромный мир души твоей,
Твой гордый голос неподкупный.

Звучи, божественный глагол,
В своём величье непреложный,
Сквозь океан ревущих волн
Всемирной пошлости безбожной…

Ты светлым гением своим
Возвысил душу человечью,
И мир идёт к тебе навстречу,
Духовной жаждою томим.




ВЛАДИМИР КОРНИЛОВ

* * *
Когда просили каши сапоги,
Наполеон в армейском простодушье
Замазывал белёсые чулки
Казённой, наспех разведённой тушью.
Сжевав сухарь, что Робеспьер послал,
И не занявши храбрости в графине,
Шёл молодой опальный генерал
К своей лихой зазнобе – Жозефине.
Средь наших бардов я – не Бонапарт.
Смиренье из меня не просто выбить.
И до поры, когда сам чёрт не брат,
Необходимо мне порядком выпить.
Я занимаю денег на вино.
Иду к тебе и здорово глупею.
Товарищам моим с тобой везло.
А я тебя поцеловать робею…
Не поднимай ощипанную бровь.
Я знаю время, как швейцарский анкер.
Сейчас моя смущённая любовь
Тебе всего нужней, мой падший ангел.
…Одни храбры, другие влюблены.
Одним страшны, другим нужны победы.
Одни растопчут женщин, как слоны,
Другие их поднимут, как поэты.


ПАВЕЛ МЕЛЁХИН

* * *
Нас кормит жизнь, а не искусство.
А я в искусстве – с головой!
И потому бывает скудно
С едой и прочей ерундой.
Но у меня такого не было,
Чтоб я без хлеба день сидел.
Во всяком случае, я хлеба
Побольше Хлебникова ел.
И сверстников его побольше –
Изголодавшихся в боях,
Деливших меж собой по-божески
Осьмушку, чёрную, как прах.
Всё Перекопы да походы,
А всё тот прах, да ржавь во щах.
Такая тяжкая работа – 
И при таких пустых харчах.
Вот это, понимаю, подвиг!
Вот это, понимаю, да!
Как жаль, что булок из сегодня
Нельзя подбросить в те года.
И, вглядываясь в дали русские,
Ещё я думаю про то:
С тем хлебом - сделать Революцию!
А с современным можно что?!

* * *

Как много хорошего нами увидено
Глазами Есенина, глазами Уитмена!
Иду за титанами – это не тайна.
И на ночь на кухне сажусь у титана.
Опять мне сегодня соседкой позволено
Описывать мир до рассвета по-своему.
Стихи не моими пока получаются:
То слишком немы они, то поучающи.
То ямбы, как ямы,
То ритмы, как рытвины,
То явны-преявны приёмы Уитмена.
Земля золотеет – заря занимается,
Рука тяжелеет, и ручка ломается.
Черкаю, клочкую гектары гекзаметров,
Кручу себе чуб, бормочу, как факир…
Я очень хочу, чтоб моими глазами
Когда-нибудь люди взглянули на мир.



ВЛАДИМИР МОЛЧАНОВ

* * *

То не роща наряд свой роняет –
Это детство меня догоняет.
Говорит: «Наплевать на усталость,
Посмотри, сколько листьев осталось!..»

То не дождь над землёю осенней –
Это юность пришла, как спасенье.
Говорит: «Набирайся отваги,
Как земля набирается влаги…»

То не иней упал на дорогу –
Это зрелость спешит на подмогу.
Говорит, как всегда, о насущном:
«Ты не прошлым живи, а грядущим».

То не землю укрыли сугробы –
Это старость, подруга до гроба,
Говорит, будто листья роняет:
«Это детство тебя догоняет…»




ЕВГЕНИЙ СЕМИЧЕВ

ОТЦЫ И ДЕТИ

В небесах ревели истребители.
В подворотнях шастали каратели.
Ваше поколенье – победители.
Наше поколение – предатели.

С вами лозунг: «Люди, будьте бдительны!»
С нами – «Будьте, граждане, внимательны!»
И не все вы были победители,
Да и среди нас не все предатели.

Но гореть, гореть нам синим пламенем –
Общая судьба нам уготована.
И плевать мне, под которым знаменем
Русь моя безвинно замордована!


* * *

-Кто это в землю под окнами врос,
Весь изогнувшись, как ящер?
-Батюшка-князь! Это – Русский Вопрос,
Пёс беспородный смердящий.
-С кручи в Днепро опустите его,
Яко гнилое полено.
-Солнышко-князь! Мы и так, и тово…
Море ему по колено.
-Что же, пытайте его. Так и быть!
Мором, огнём, лихолетьем.
-Сокол родимый! Нам не перебить
Обух и княжеской плетью!
-Ну так тащите скорее руньё
И обряжайте бродягу.
Пусть он пугает собой вороньё, 
Миру являя отвагу.
…Княжеский двор лихобылом порос.
Ворон над берегом кружит.
А горемычный мой Русский Вопрос
Доблестно пугалом служит.


* * *

Что потерял я и что приобрёл –
Кто теперь в том разберётся?
Сердце моё, как двуглавый орёл,
В разные стороны рвётся.

Рок мой безжалостен. Век мой жесток.
Слева и справа напасти.
Запад коварный и хищный Восток
Рвут моё сердце на части.

Им помогает лихая родня…
Господи, как тут не спиться,
Если клекочет в груди у меня
Сердце – двуглавая птица?

А разорвётся на части оно,
Служащий морга со вздохом
Бросит в раскрытое настежь окно
Сердце моё кабысдохам.

Ах ты, сердечный мой, мать твою так!
Верным ты ведаешь средством.
Ведь прикормить можно лютых собак
Лишь человеческим сердцем.




НИКОЛАЙ ДМИТРИЕВ

* * *

Трудно малому поэту помирать –
На Руси поэтов средних – цельна рать!
Хорошо, коль был хотя бы добряком,
Это легче – есть не чокаться по ком.
Средний слесарь – тот не бойся – помирай.
Помирать поэту малому – не рай.
Станут речи на могиле городить,
А глаза – по закоулкам разводить.
Правда, есть ещё надежда-уголёк,
Что проклюнется хоть строчка-стебелёк.
Так случилось – ты у знающих спроси –
И у малого поэта на Руси.
…Ты уж стебель, выбирайся из травы –
За тобою две соломенных вдовы,
Сто несчастий, сорок бочек куража,
Два ли, двадцать ли смертельных антраша.
Злые дети. Быт почти что без порток.
И не пять ли упорхнувших паспортов?
Бестолково? Но такая уж стезя:
Только ступишь – ни назад, ни вбок нельзя!


АЛЕКСАНДР ЧЕЛНОКОВ

ДРУЗЬЯ

Один сказал: - Ты в трудный час
Всегда найдёшь поддержку в нас.
Другой сказал: - Ты на друзей
Надейся, сам же не робей.
А третий – слов, знать, не нашёл
И друга усадил за стол.
Жену позвал: - Налей нам щей,
Я стану потчевать друзей.
И друг, присевший за столом,
Вдруг встрепенулся. В горле ком
Заклокотал…
Уж десять дней
Он голодал среди друзей.


СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ

* * *

Добро должно быть с кулаками,
Добро суровым быть должно, 
Чтобы летела шерсть клоками
Со всех, кто лезет на добро.
Добро – не жалость и не слабость,
Добром дробят замки оков.
Добро – не слякоть и не святость,
Не отпущение грехов.
И смысл истории – в конечном,
В добротном действии одном:
Спокойно вышибать коленом
Не уступающих добром!


ИГОРЬ ИРТЕНЬЕВ 


* * *

Сильно вы себя поистаскали,
Честно вам скажу, как правдоруб.
Представляю, скольких вы ласкали,
Сколько рук вы знали, сколько губ!
Позабыв о личной гигиене,
Где не довелось вам побывать.
Многим вы садились на колени,
Из кровати прыгали в кровать.
Ваши егозливые натуры
Помани лишь только калачом.
С кем вы нынче, мастера культуры?
Как? Кому? А главное – почём?


* * *

Женщины носят чулки и колготки.
И равнодушны к вопросам культуры.
Двадцать процентов из них – идиотки,
Тридцать процентов – набитые дуры.
Сорок процентов из них – психопатки,
В сумме нам это даёт девяносто.
Десять процентов имеем в остатке,
Да и из этих-то выбрать непросто.


ТАМАРА ПАНФЁРОВА

* * *

Носят мужчины усы и бородки,
И обсуждают проблемы любые.
Двадцать процентов из них – голубые,
Сорок процентов – любители водки.
Тридцать процентов из них – импотенты,
У десяти – с головой не в порядке.
В сумме нам это даёт сто процентов
И ничего не имеем в остатке…



ИГОРЬ ШКЛЯРЕВСКИЙ 

МОЁ РЕМЕСЛО

Пришло высокое прозренье,
Прекрасным душу обожгло,
Но лишь уменье, лишь уменье
С прозреньем вместе не пришло.
И вот его желанье гложет,
А по ночам бессилье точит,
Но так, как хочет, он не может,
А так, как может, он не хочет!
И вот лежит он, как покойник!
Раскинул руки и лежит.
Звезда течёт на подоконник.
Листва бессмысленно шумит.
А он встаёт, как воскресает,
Но сам не знает, для чего.
Он никого не обвиняет
И не прощает никого!



КАК СТАРУХА СОЛНЦЕ ВОРОВАЛА

Я жил в глухом районе Минска, 
Средь лая, хохота и визга, 
Среди старух и стариков, 
И каждый вечер в семь часов 
Скрипел засов, скрипел засов! 
Старуха ставни закрывала, 
Ключами ржавыми звеня. 
Старуха солнце воровала 
У солнцелюба, у меня! 
Прекрасно и неуловимо. 
Как золотой плавник налима, 
Тонул закат во тьме кромешной, 
Тонул закат, всплывал рассвет. 
Но я не помню их, конечно. 
Их просто не было и нет. 
Шестьсот рассветов и закатов,
И каждый месяц треть зарплаты
Заплачено за тот чердак,
За тот колодец неглубокий,
Где сочинял один дурак
Такие солнечные строки.
А в девять ставни открывала
Старуха эта, ну и дрянь!
Как будто солнце даровала -
Мол, полюбуйся, ну-ка, глянь…
Все краски, отблески и звуки,
Как нищему, дарила мне.
Желаю сгинуть той старухе!
Желаю солнца всей земле!


* * *

Когда тоска за глотку схватит, 
Для лучшей песни слов не хватит. 
С другим любимая уйдёт, 
А ночью дворник заскребёт 
Своей железною лопатой 
По дну бессонницы проклятой, - 
Страданьями не упивайся. 
Не расслабляйся, не сдавайся, - 
Окно морозное открой, 
Чтоб хлынул воздух ледяной,
Чтоб в душу свежести нагнало
И с головой под одеяло,
Под одеяло с головой!
Не горькой водкою и дымом,
А чистым холодом лечись,
Назло беде своей проснись
Весёлым и непобедимым!

ВЕСЁЛАЯ БАЛЛАДА

Я мало ел и много думал.
Ты много ел и мало думал.
А в результате – как же так? -
Ты – умница, а я дурак!
Ты засмеёшься – я заплачу.
Ты сбережёшь, а я растрачу.
Ты помнишь – я уже забыл.
Ты знаешь – я уже не знаю.
Но если ты меня простил,
То я вовеки не прощаю.
Ты стар? Глаза твои устали
Следить пронзительные стаи
Несущихся куда-то птиц,
Осенних листьев и страниц?
Тогда я молод, молод, молод,
Люблю охоту, бокс и холод,
Весенний гай, грачиный грай.
Ты умираешь? Умирай!
Но поскорее выбирай.
Ты в рай? Тогда я в ад! Прощай!

 

 

ВАСИЛИЙ КАЗАНЦЕВ 

* * *

Беда приходит не оттуда,
Откуда ждёшь её всегда.
Как деспотичная причуда
Судьбы, врывается беда.
Ни осторожности, ни знаний
Не хватит, чтоб от встречи с ней
Уйти. И чем она нежданней,
Тем одолеть её трудней.
Но хуже всех – другое худо:
Настанет где-то череда,
Когда беда придёт оттуда,
Откуда ждал её всегда.
Её ты издали увидишь.
И сразу всё поймёшь. И выйдешь
Навстречу ей. И примешь бой,
В котором верх – не за тобой.


* * *

Друг – другом быть перестаёт.
Ещё всё движется по кругу,
И поздравленья в Новый год
Ещё спешим послать друг другу.
Ещё взаимно ищем встреч.
Но в разговоре вдруг – длинноты.
И речь, глядишь, уже не речь -
Дипломатические ноты.
Когда при мне другой рискнёт
Его хулить – с душой открытой,
Смяв отчуждённости налёт,
Ещё бросаюсь на защиту.
Но в тишине, наедине
С собой и совестью своею,
Прямой вопрос: «А друг он мне?» -
Задать себе уже не смею.


* * *

Мы пили с ним у автомата.
И он пошёл. И я пошёл.
Свернули в зал кинотеатра.
И он в Большой. И я в Большой.
В фойе слонялись до сеанса.
И он зевал. И я зевал.
Потом над Чарли он смеялся.
И я, конечно, не зевал.
Сеанс окончился – на воздух
Мы поспешили поскорей.
Он ждал трамвай, смотрел на звёзды.
И я на звёзды посмотрел.
А утром, встретившись со мною.
Стихи он новые читал.
Вчера написанные. Ночью.
А я стихов не написал.
Да как же так? Мы были вместе!
Проспектом шли. Входили в зал.
Я был на том же самом месте.
А вот стихов не написал.
Когда он пил у автомата,
То, значит, он не только пил.
Когда входил он в зал театра,
То он не только в зал входил.
Когда с задумчивостью кроткой
Вздымал он ввысь лицо своё,
То видел высь и нечто кроме.
А я не видел. Вот и всё.



НИКОЛАЙ РУБЦОВ 

ПРО ЗАЙЦА

Заяц в лес бежал по лугу.
Я из лесу шёл домой.
Бедный заяц с перепугу
Так и сел передо мной!

Так и обмер, бестолковый,
Но, конечно, в тот же миг
Поскакал в лесок сосновый,
Слыша мой весёлый крик.

И ещё, наверно, долго
С вечной дрожью в тишине
Думал где-нибудь под ёлкой
О себе и обо мне.

Думал, горестно вздыхая,
Что друзей-то у него
После дедушки Мазая
Не осталось никого.



ВИДЕНИЯ НА ХОЛМЕ

Взбегу на холм и упаду в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звёздных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя…
Россия, Русь – куда я ни взгляну…
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы.
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шёпот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя…
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времён татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили.
И не леса мне видятся окрест.
А лес крестов
в окрестностях России.
Кресты, кресты…
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они – и где-то у осин
Подхватит эхо медленное ржанье,
И надо мной –
бессмертных звёзд Руси,
Спокойных звёзд безбрежное мерцанье…



ТИХАЯ МОЯ РОДИНА

Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
-Где же погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.
Тихо ответили жители:
-Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зелёный простор.
Словно ворона весёлая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!
Время придёт уезжать -
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.




АЛЕКСАНДР КУШНЕР 


* * *
Ну прощай, прощай до завтра,
Послезавтра, до зимы.
Ну прощай, прощай до марта.
Зиму порознь встретим мы.

Порознь встретим и проводим.
Ну прощай до лучших дней.
До весны. Глаза отводим.
До весны. Ещё поздней.

Ну прощай, прощай до лета.
Что ж перчатку теребить?
Ну прощай до как-то где-то,
До когда-то, может быть.

Что ж тянуть, стоять в передней,
Да и можно ль быть точней?
До черты прощай последней,
До смертельной. И за ней.


ЕВГЕНИЙ МАРКИН

* * *

День уйдёт. И вечер усталь сдунет.
Снег в окне закружится, рябя…
Лёгкое вечернее раздумье
Мне в подарок приведёт тебя.
И опять в лугах густеют росы.
Нам семнадцать. Травы да луна.
Но заходит в комнату без спроса
Тоненькая женщина одна.
Ей привычно в тумбочках копаться,
Удин немудрёный накрывать.
На кушетку шлёпаются пяльцы,
Туфельки ныряют под кровать…
Не ревнуй! Не подымай ресницы.
Ты сама ведь чья-то там жена.
Надо же и мне остепениться,
Чтоб семья, уют и тишина,
Чтоб она вот родила мне сына…
Но, взглянув с упрёком на неё,
Ты уходишь гордо в сумрак синий,
Счастье настоящее моё!
А в окошке ветер колобродит,
И опять пурга белым-бела…
Ты уходишь. В сотый раз уходишь.
А зачем ты в первый раз ушла? 
АННА АХМАТОВА 

* * *

Сжала руки под тёмной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
- Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала. Перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдёшь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».

* * *

Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит.
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.

И эту песню я невольно
Отдам на смерть и поруганье,
Затем, что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье.


* * *

Нам свежесть слов и чувства простоту
Терять не то ль, что живописцу – зренье,
Или актёру – голос и движенье,
А женщине прекрасной – красоту?
Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены – и это знаем сами –
Мы расточать, а не копить.
Иди один и исцеляй слепых, 
Чтобы узнать в тяжёлый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.


ПОСЛЕДНИЙ ТОСТ

Я пью за разорённый дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоём,
И за тебя я пью, -
За ложь меня предавших губ,
За мёртвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас.


М У З А

1.
Когда я ночью жду её прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?» Отвечает: «Я».

МУЗА

2.
Как и жить мне с этой обузой,
А еще называют музой,
Говорят: «Ты с ней на лугу…»
Говорят: «Божественный лепет…»
Жестче, чем лихорадка, оттреплет,
И опять весь год ни гугу.

ТВОРЧЕСТВО

Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шёпотов и звонов
Встаёт один, всё победивший звук.
Так вкруг него неповторимо тихо,
Что слышно, как в лесу растёт трава,
Как по земле идёт с котомкой лихо…
Но вот уже послышались слова
И лёгких рифм сигнальные звоночки, -
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.


МАРИНА ЦВЕТАЕВА 

* * *

Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти
- Нечитанным стихам, –
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берёт!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.



* * *

Ты запрокидываешь голову, -
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника весёлого
Привёл мне нынешний февраль!
Позвякивая карбованцами
И медленно пуская дым,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным
Чьи руки бережные трогали
Твои ресницы, красота,
Когда, и как, и кем, и много ли
Целованы твои уста -
Не спрашиваю. Дух мой алчущий
Переборол сию мечту.
В тебе божественного мальчика, -
Десятилетнего я чту.
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков-царей…
Мальчишескую боль высвистывай
И сердце зажимай в горсти…
-Мой хладнокровный, 
мой неистовый
Вольноотпущенник – прости!


* * *
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно
Где совершенно одиноко.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично – на каком
Не понимаемой быть встречным!
Всяк дом мне чужд, 
всяк храм мне пуст…
И всё – равно, и всё – едино…
Но если по дороге - куст
Встаёт, особенно – рябина…


* * *
Вчера ещё в глаза глядел,
А нынче – всё косится в сторону!
Вчера ещё до птиц сидел, -
Все жаворонки нынче – вороны!
Я глупая, а ты умён,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времён:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
И слёзы ей – вода, и кровь –
Вода, - в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
Вчера ещё в ногах лежал,
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, -
Жизнь выпала – копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал – колесовать;
Другую целовать", - ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую.
Вот что ты, милый, сделал – мне.
Мой милый, что тебе – я сделала?
Всё ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Само – что дерево трясти! –
В срок яблоко спадает спелое…
-За всё, за всё меня прости,
Мой милый, что тебе я сделала!


* * *
Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь.
О милая! Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.
И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спелёнатых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.
Нет, выпростаю руки, - стан упругий
Единым взмахом из твоих пелён,
Смерть, выбью! – вёрст на тысячу в округе
Растоплены снега – и лес спалён.
И если всё ж – плеча, крыла, колена
Сжав – на погост дала себя увезть, -
То лишь затем, чтобы, смеясь над тленом,
Стихом восстать – иль розаном расцвесть!


ЛЮБОВЬ

Ятаган? Огонь?
Поскромнее, - куда как громко!

Боль, знакомая, как глазам – ладонь,
Как губам – 
Имя собственного ребёнка.

 

 

 

ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН. Древний Рим

НАУКА ЛЮБВИ


Из книги 1

Будь уверен в одном: нет женщин, тебе недоступных!
Ты только сеть распахни – каждая будет твоей!
Смолкнут скорее весной соловьи, а летом цикады,
А меналийские псы зайцев пугаться начнут,
Нежели женщина станет противиться ласке мужчины, -
Как ни твердит «не хочу», скоро захочет, как все.
Тайная радость Венеры мила и юнцу, и девице,
Только скромнее – она, и откровеннее – он.
Если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать, -
Женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас.
Тёлка быка на лугу сама выкликает мычаньем,
Ржаньем кобыла своим кличет к себе жеребца.
В нас, мужчинах, куда осторожней и сдержанней страсти:
Похоть, кипящая в нас, помнит узду и закон…


Из книги 2

Женщина к поздним годам становится много искусней:
Опыт учит её, опыт, наставник искусств.
Что отнимают года, то она возмещает стараньем;
Так она держит себя, что и не скажешь: стара.
Лишь захоти, и такие она ухищренья предложит,
Что ни в одной из картин столько тебе не найти.
Чтоб наслажденья достичь, не надобно ей подогрева:
Здесь в сладострастье равны женский удел и мужской.
Я ненавижу, когда один лишь доволен в постели
(Вот почему для меня мальчик-любовник не мил),
Я ненавижу, когда отдаётся мне женщина с виду,
А на уме у неё недопряденная шерсть;
Сласть не в сласть для меня, из чувства даримая долга, -
Ни от какой из девиц долга не надобно мне!
Любо мне слышать слова, звучащие радостью ласки,
Слышать, как стонет она: «Ах, подожди, подожди!»
Любо смотреть в отдающийся взор, ловить, как подруга,
Изнемогая, томясь, шепчет «Не трогай меня!»
Этого им не даёт природа в цветущие годы,
К этому нужно придти, семь пятилетий прожив.
Пусть к молодому вину поспешает юнец торопливый –
Мне драгоценнее то, что из старинных амфор.

…Но не спеши! Торопить не годится Венерину сладость:
Жди, чтоб она, не спеша, вышла на вкрадчивый зов.
Есть такие места, где приятны касания жёнам;
Ты, ощутив их, ласкай: стыд – не помеха в любви.
Сам поглядишь, как глаза осветятся трепетным блеском,
Словно в прозрачной воде зыблется солнечный свет,
Нежный послышится стон, сладострастный послышится ропот,
Милые жалобы жён, лепет любезных забав!
Но не спеши распускать паруса, чтоб отстала подруга,
И не отстань от неё сам, поспешая за ней:
Вместе коснитесь черты! Нет выше того наслажденья,
Что простирает без сил двух на едином одре!
Вот тебе путь, по которому плыть, если час безопасен,
Если тревожащий страх не побуждает: «Кончай!»
А пред угрозой такой – наляг, чтобы выгнулись вёсла,
И, отпустив удила, шпорой коня торопи.

Перевод М.Л. Гаспарова



ГАЙ ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ. Древний Рим

ЖЕНСКИЕ КЛЯТВЫ

Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,
Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.
Так говорит. 
Но что женщина в страсти любовнику шепчет,
В воздухе и на воде быстротекущей пиши!

Перевод Пиотровского


ОМАР ХАЙЯМ. Иран, Персия

* * *
Общаясь с дураком, не оберёшься срама.
Поэтому совет ты выслушай Хайяма:
Яд, мудрецом тебе предложенный, прими,
Из рук же дурака не принимай бальзама.

* * *
Мы пьём не потому, что тянемся к веселью,
И не разнузданность себе мы ставим целью.
Мы от самих себя хотим на миг уйти
И только потому к хмельному склонны зелью.

* * *
Чьё сердце не горит любовью страстной к милой, -
Без утешения влачит свой век унылый.
Дни, проведённые без радостей любви,
Считаю тяготой ненужной и постылой.


* * *
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

* * *
«Вино пить – грех». Подумай, не спеши!
Сам против жизни явно не греши.
В ад посылать из-за вина и женщин?
Тогда в раю, наверно, ни души…

* * *
Опасайся плениться красавицей, друг!
Красота и любовь – два источника мук.
Ибо это прекрасное царство не вечно:
Поражает сердца и - уходит из рук.

* * *
Не моли о любви, безнадёжно любя,
Не броди под окном у неверной, скорбя.
Словно нищие дервиши, будь независим –
Может статься, тогда и полюбят тебя.

* * *
Я к неверной хотел бы душой охладеть,
Новой страсти позволить собой овладеть.
Я хотел бы – но слёзы глаза застилают,
Слёзы мне не дают на другую глядеть!

* * *
Когда бываю трезв – нет радости ни в чём.
Когда бываю пьян – ум затемнён вином.
Но между трезвостью и хмелем есть мгновенье,
Которое ценю за то, что жизнь лишь в нём.

* * *
Ах, сколько, сколько раз, вставая ото сна,
Я обещал, что впредь не буду пить вина.
Но нынче, Господи, я не даю зарока:
Могу ли я не пить, когда пришла весна?

* * *
Блуднице шейх сказал: «Ты что ни день – пьяна,
И что ни час, то в сеть другим завлечена!»
Ему на то: «Ты прав, но ты-то сам таков ли,
Каким всем кажешься?» - ответила она.


* * *
Коль на день у тебя лепёшка есть
И в силах ты себе кувшин воды принесть,
Что за нужда тебе презренным подчиняться,
И низким угождать, свою теряя честь?

* * *
По утрам я слышу крики из окрестных кабаков:
«Эй, несчастный ринд безумный, завсегдатай погребков!
К нам иди! И пусть нам кравчий поживей наполнит чаши,
Прежде чем вином наполнят чаши наших черепов!»

* * * 
Я не от бедности решил вино забыть,
Не в страхе, что начнут гулякою бранить;
Я для веселья пил. Ну, а теперь другое:
Ты – в сердце у меня, и мне не нужно пить.


* * *
Пред тем, как испытать превратности сполна,
Давай-ка разопьём сегодня ратль вина.
Что завтра нам сулит вращенье небосвода?
Быть может, и вода не будет нам дана.

* * *
Ты не бываешь пьяным? Но пьяных не упрекай!
Ты не живи обманом, низостей не совершай!
Ты предо мной возгордился тем, что вином не упился?
Трезв ты, но полон скверны, и скверна бьёт через край!

* * *
Я болен, духовный недуг моё тело томит.
Отказ от вина мне воистину смертью грозит.
И странно, что сколько ни пил я лекарств и бальзамов, -
Всё вредно мне! Только одно лишь вино не вредит.

* * *
Конечно, цель всего творенья – мы.
Источник знанья и прозренья – мы.
Круг мироздания подобен перстню,
Алмаз в том перстне без сомненья – мы.

* * *
Не зарекайся пить бесценных гроздей сок,
К себе раскаянье ты пустишь на порог.
Рыдают соловьи, и расцветают розы…
Ужели в час такой уместен твой зарок?



* * *

Чем за общее счастье без толку страдать,
Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.
Лучше друга к себе привязать добротою,
Чем от пут человечество освобождать.

* * *
Лучше пить и весёлых красавиц ласкать,
Чем в постах и молитвах спасенья искать.
Если место в аду для влюблённых и пьяниц,
То кого же прикажете в рай допускать?

РОБЕРТ БЕРНС. Шотландия

* * *

Ты меня оставил, Джемми,
Ты меня оставил,
Навсегда оставил, Джемми,
Навсегда оставил.
Ты шутил со мною, милый,
Ты со мной лукавил, -
Клялся помнить до могилы,
А потом оставил, Джемми,
А потом оставил!
Нам не быть с тобою, Джемми,
Нам не быть с тобою.
Никогда на свете, Джемми,
Нам не быть с тобою.
Пусть скорей настанет время
Вечного покоя.
Я глаза свои закрою,
Навсегда закрою, Джемми,
Навсегда закрою!

Перевод С. Маршака

ФИНДЛЕЙ

-Кто там стучится в поздний час?
-Конечно, я, - Финдлей!
-Ступай домой. Все спят у нас!
-Не все! – сказал Финдлей.
-Как ты придти ко мне посмел?
-Посмел! – сказал Финдлей.
-Небось наделаешь ты дел..
-Могу! – сказал Финдлей.
-Тебе калитку отвори…
-А ну! – сказал Финдлей.
-Ты спать не дашь мне до зари!
-Не дам! – сказал Финдлей.
-Попробуй в дом тебя впустить…
-Впусти! – сказал Финдлей.
-Всю ночь ты сможешь прогостить.
-Всю ночь! – сказал Финдлей.
-С тобою ночь одну побудь…
-Побудь! – сказал Финдлей.
-Ко мне опять найдёшь ты путь.
-Найду! – сказал Финдлей.
-О том, что буду я с тобой…
-Со мной! – сказал Финдлей.
-Молчи до крышки гробовой!
-Идёт! – сказал Финдлей.

Перевод С. Маршака


РЕДЬЯРД КИПЛИНГ. Англия

* * *

Горб верблюжий,
Такой неуклюжий,
Видал я в зверинце не раз.
Но горб ещё хуже,
Ещё неуклюжей
Растёт у меня и у вас.
У всех, кто слоняется праздный,
Немытый, нечёсаный, грязный,
Появится горб,
Невиданный горб,
Косматый, кривой, безобразный.
Мы спим до полудня
И в праздник, и в будни,
Проснёмся и смотрим уныло,
Мяукаем, лаем, вставать не желаем
И злимся на губку и мыло.
Скажите, куда
Бежать от стыда,
Где спрячете горб свой позорный,
Невиданный горб,
Неслыханный горб,
Косматый, мохнатый и чёрный?
Совет мой такой:
Забыть про покой
И бодро заняться работой.
Не киснуть, не спать,
А землю копать,
Копать до десятого пота.
И ветер, и зной,
И дождь проливной,
И голод, и труд благотворный
Разгладят ваш горб,
Невиданный горб,
Косматый, мохнатый и чёрный!

Перевод С. Маршака

ШАРЛЬ БОДЛЕР. Франция

АЛЬБАТРОС

Временами хандра заедает матросов,
И они ради праздной забавы тогда
Ловят птиц Океана, больших альбатросов,
Провожающих в бурной дороге суда.
Грубо кинут на палубу, жертва насилья,
Опозоренный царь высоты голубой,
Опустив исполинские белые крылья,
Он, как вёсла, их тяжко влачит за собой.
Лишь недавно прекрасный, взвивавшийся к тучам,
Стал таким он бессильным, нелепым, смешным!
Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим,
Тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним.
Так, Поэт, ты паришь под грозой, в урагане,
Недоступный для стрел, непокорный судьбе,
Но ходить по земле среди свиста и брани
Исполинские крылья мешают тебе.

Перевод В. Левика 
ПОЛЬ ВЕРЛЕН. Франция

ХАНДРА

«Над городом накрапывает дождь…»
Артюр Рембо

И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда ты, право,
Такая хандра?

О дождик желанный,
Твой шорох – предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.

Откуда ж кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.

Хандра ниоткуда,

На то и хандра,
Когда не от худа
И не от добра.


Перевод Б. Пастернака



АРТЮР РЕМБО. Франция

МОЯ ЦЫГАНЩИНА

Я брёл, засунув руки в дырявые карманы
И бредил про любое дрянное пальтецо.
Я брёл под небом, Муза, глядел в твоё лицо
И – о – ля – ля! – влюблялся в блестящие туманы.

Последняя штанина, истёртая до дыр,
Последний мальчик с пальчик стихи рифмует скверно.
Казалась мне Большая Медведица таверной.
Со мною в звёздном небе шептался звёздный клир.

Я слушал звёздный шёпот при придорожном камне.
Сентябрьский тихий вечер мерцал издалека мне
И каждою росинкой в меня отвагу лил.

Весь этот мир волшебный рифмуя понемногу,
Из башмака худого вытягивал я ногу
И между тем мозгами немного шевелил.

Перевод П. Антокольского



ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН. Англия

СТАНСЫ К АВГУСТЕ

Когда время моё миновало
И звезда закатилась моя,
Недочётов лишь ты не искала
И ошибкам моим не судья.
Не пугают тебя передряги,
И любовью, которой черты
Столько раз доверял я бумаге,
Остаёшься мне в жизни лишь ты.
Оттого-то, когда мне в дорогу
Шлёт природа улыбку свою,
Я в привете не чаю подлога
И в улыбке тебя узнаю.
Когда ж вихри с пучиной воюют,
Точно души, в изгнанье скорбя,
Тем-то волны меня и волнуют,
Что несут меня прочь от тебя.
И хоть рухнула счастья твердыня
И обломки надежды на дне,
Всё равно, и в тоске и в унынье
Не бывать их виновником мне.
Сколько б бед не нашло отовсюду,
Растеряюсь - найдусь через миг,
Истомлюсь – но себя не забуду,
Потому что я твой, а не их.
Ты из смертных, и ты не лукава,
Ты из женщин, но им не чета,
Ты любви не считаешь забавой,
И тебя не страшит клевета.
Ты от слова не ступишь ни шагу,
Ты в отъезде – разлуки как нет,
Ты на страже, но дружбе во благо,
Ты беспечна, но свету во вред.
Я ничуть его низко не ставлю,
Но в борьбе одного против всех
Навлекать на себя его травлю
Так же глупо, как верить в успех.
Слишком поздно узнав ему цену,
Излечился я от слепоты:
Мало даже утраты вселенной,
Если в горе наградою – ты.
Гибель прошлого, всё уничтожа,
Кое в чём принесла торжество:
То, что было всего мне дороже,
По заслугам дороже всего.
Есть в пустыне родник, чтоб напиться.
Деревцо есть на лысом горбе,
В одиночестве певчая птица
Целый день мне поёт о тебе.



ФАХРИ ЭРДИНЧ. Турция

Р А З В Е ?

То, что ты зовёшь головою,
Голова, конечно, когда она варит.
Но если она котелок с дырою,
Разве её назовёшь головою?

То, что землёю зовёшь ты,
Земля, когда за неё умирают.
Но эту яму, в которой гниёшь ты,
Разве землёю её называют?

То, что флагом зовём мы с тобою,
Флаг, если реет над головою.
Но если у нищего стал он сумою,
Разве флагом его назовём мы с тобою?

Те, кого называешь людьми ты,
Люди, когда недовольны собою.
Но если за всё шлют аллаху молитвы,
Разве людьми назовём их с тобою?

То, что терпеньем тобою зовётся,
Терпенье, если однажды взорвётся.
Но если, как порох подмокший, скисает,
Разве терпеньем его называют?

Перевод Р. Фиша



НАСЛЕДСТВО

От первой любви остаётся печаль.
От упавшей звезды остаётся след.
И несколько строк остаётся,
Когда умирает поэт.
Перевод Р. Фиша



ОРХАН ВЕЛИ. Турция

СТИХИ СО ЗВОНКОМ

Мы – чиновники. Служим.
Себе мы принадлежим
В девять, в двенадцать и в пять,
Когда по улице мы идём.
Аллах заповедал нам этот режим.
Всю жизнь мы ждём
То звонка на обед,
То дня, когда выдают получку.

Перевод Р. Фиша

СТИХИ О ПИНЦЕТЕ ДЛЯ ВЫЩИПЫВАНИЯ БРОВЕЙ

Что ей атомная бомба?!
Что ей совещанье в Лондоне?!
Держит в ладошке зеркальце,
Щиплет брови пинцетом.
Что ей до целого света?!

Перевод Р. Фиша


* * *

Выпьешь вечером – шум в голове. Приятно.
Весёлый мотивчик насвистываешь невнятно.
Но кто там поёт за окном невесёлые песни
Голосом, острым, как лезвие?
Наверное, трезвые…

Перевод А. Янова


АПРЕЛЬ

Это немыслимо – писать стихи,
Когда ты влюблён и на сердце тревожно.
Но если на улице нынче капель
И апрель –
Не писать всё равно невозможно!

Перевод А. Янова



МЕЛИХ ДЖЕВДЕТ. Турция

36,7

Температура упала очень.
Завтра выходишь ты из больницы…
Проси у меня, чего хочешь,
Веточка моя, баловница.
Я награжу тебя целым светом,
Звёздами, солнцем;
И днём, и ночью я беден, я родился поэтом.
Но проси у меня, чего хочешь.

И У МЕНЯ БЫВАЮТ ВЕЧЕРА

И у меня бывают вечера,
Когда домой я возвращаюсь рано,
Не заходя в пивную, как вчера,
И медяки бренчат в моих карманах.
Мне хорошо. Я мать обнять спешу.
И детям карамелек приношу,
И нет врагов на свете у меня,
Сажусь, и грею руки у огня.
И утихает горе до утра…
И у меня бывают вечера.


ХИРОСИМА

В мир мы все пришли поодиночке:
Дед мой, я, отец мой, дочки –
Все мы в мир пришли поодиночке;
В своё время и в своём месте,
И каждый по-своему
Был счастливым…
Но из мира ушли мы
Все вместе.
В грохоте взрыва.

Переводы А. Янова


ТАО ЦЯНЬ. Китай

БРОСАЮ ПИТЬ

Легко я бросал города и уезды,
И бросил бродить, промотавшись до нитки.
Теперь под зелёной сосной моё место –
Я если хожу, то не дальше калитки.
Я бросил беспечное непостоянство,
Я бросил пирушки и радуюсь детям.
Но я никогда не бросал своё пьянство –
И мы это с вами особо отметим.
Коль к ночи не выпьешь – не будет покоя.
Не выпьешь с утра – и подняться не в силах.
Я бросил бы днём своё пьянство святое,
Но кровь леденела бы в старческих жилах.
Ну, брошу – и радости больше не будет.
А будет ли, в сущности, выгода в этом?
А вот когда вечность мне годы присудят,
А птицы поздравят с последним рассветом –
Тогда, равнодушно и трезво, поверьте,
Я с плеч своих скину житейскую ношу
И с ясной душою в обители смерти,
Быть может, действительно, пьянствовать брошу.

Перевод А. Гитовича


ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР. Англия

СОНЕТ 66

Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живётся богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли заткнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывёт,
И доброта прислуживает злу.
Измучась всем, не стал бы жить и дня.
Да другу будет трудно без меня.

Перевод Б. Пастернака

СОНЕТ 66

Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеяньи,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывёт,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Всё мерзостно, что вижу я вокруг,
Но жаль тебя покинуть, милый друг!

Перевод С. Маршака


СОНЕТ 90

Уж если ты разлюбишь – так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!
И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром – утром без отрады.
Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб снова я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее.
Что нет невзгод, а есть одна беда -
Твоей любви лишиться навсегда.

Перевод С. Маршака

СОНЕТ 102

Люблю, - но реже говорю об этом,
Люблю нежней, - ноне для многих глаз.
Торгует чувством тот, кто перед светом
Всю душу выставляет напоказ.
Тебя встречал я песней, как приветом,
Когда любовь была нова для нас.
Так соловей гремит в полночный час
Весной, но флейту забывает летом.
Ночь не лишится прелести своей,
Когда его умолкнут излиянья,
Но музыка, звуча со всех ветвей,
Обычной став, теряет обаянье.
И я умолк, подобно соловью.
Пропел своё и больше не пою.

Перевод С. Маршака


СОНЕТ 130

Её глаза на звёзды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И чёрной проволокой вьётся прядь.
С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щёк.
А тело пахнет так, как пахнет тело.
Не как фиалки нежный лепесток.
Ты не найдёшь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.
И всё ж она уступит им едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.

Перевод С. Маршака


СОНЕТ 141

Мои глаза в тебя не влюблены,
Они твои пороки видят ясно.
А сердце ни одной твоей вины
Не видит, и с глазами не согласно.
Ушей твоя не услаждает речь,
Твой голос, взор и рук твоих касанье
Прельщая, не могли меня увлечь
На праздник слуха, зренья, осязанья.
Но всё же внешним чувствам не дано,
Ни всем пяти, ни каждому отдельно
Уверить сердце бедное одно, 
Что это рабство для него смертельно.
В моём несчастье одному я рад,
Что ты – мой грех, и ты – мой вечный ад.

Перевод С. Маршака


НИКОЛОЗ БАРАТАШВИЛИ. Грузия


МЕРАНИ

Мчит, несёт меня без пути-следа мой Мерани.
Вслед доносится злое карканье, окрик враний.
Мчись, Мерани мой, несдержим твой скач и упрям,
Размечи мою думу чёрную всем ветрам!
Рассекай вихри, разрезай волны, над горной кручей смелее лети.
Скачи быстрее, чтоб легче были нетерпеливому дни пути.
Не ведай страха, мой конь крылатый, презирай бури, презирай зной.
Лети, не станет просить пощады самозабвенный наездник твой.
Печали мало, если я брошу мою отчизну, моих друзей,
Если забуду семью и кровных, и нежный голос милой моей, –
Где ночь застигнет, где свет застанет – пусть там и будет родимый дом.
О, лишь бы верным поведать звёздам, что в тёмном сердце горит моём!
Вверить сердца стон, вверить прах любви волнам шумным
И крылам твоим восхитительным и безумным!
Мчись, Мерани мой, несдержим твой скач и упрям,
Размечи мою думу чёрную всем ветрам!
Пусть не усну я в земле отчизны среди старинных могильных плит,
Пусть дорогая мои останки слезой печальной не окропит;
Мне чёрный ворон выроет яму в краю безвестном, в пустых полях,
И вихрь бездомный с плачем и воем песком засыплет мой бедный прах.
Не слёзы милой – дожди и росы мне в час прощальный омоют грудь,
Не вздохи близких – орлиный клёкот меня проводит в последний путь.
Несись, Мерани, мой конь крылатый, умчимся вместе за грань судьбы!
Твой всадник не был пленником рока и с ним, как прежде, жаждет борьбы!
Пусть погибну я, роком проклятый, им сражённый, -
Меч о меч, как враг, буду биться с ним, непреклонный.
Мчись, Мерани мой, несдержим твой скач и упрям,
Размечи мою думу чёрную всем ветрам!
Нет, не исчезнет душевный трепет того, кто ведал, что обречён,
И в диких высях твой след, Мерани, пребудет вечно для всех времён.
Твоей дорогой мой брат грядущий проскачет, смелый, быстрей меня
И, поравнявшись с судьбиной чёрной, смеясь, обгонит её коня.
Мчит, несёт меня без пути-следа мой Мерани.
Вслед доносится злое карканье, окрик враний.
Мчись, Мерани мой, несдержим твой скач и упрям,
Размечи мою думу чёрную всем ветрам!

Перевод М. Лозинского



САМЕД ВУРГУН. Азербайджан

ПОЭТ, КАК РАНО ПОСТАРЕЛ ТЫ…

Поэт, как рано постарел ты…
Ты, говорят, счастливый самый,
Хотя всю жизнь ты горем сыт.
Как снег в горах, оно висит
Над головой твоей упрямой.
И сколько бы других ни грел ты,
Ни влёк их к сердца очагу, -
Вся голова твоя в снегу.
Поэт, как рано постарел ты…
Вчера, когда окончил ты
Читать, когда в руках цветы,
Безмолвная, перед поэтом
Стояла девушка с букетом.
Как долго на неё смотрел ты,
Читая у неё в глазах
Наивное по-детски: «Ах
Поэт, как рано постарел ты!»
Охотой увлекался ты.
Под буркой ночевал в пустыне.
И за козлами по стремнине
Спускался с горной высоты.
Как прежде, брал их на прицел ты.
Но пули мимо них прошли
И только свистнули вдали:
«Поэт, как рано постарел ты!»
ты был жесток в житейских схватках,
был друг друзьям, был враг врагам.
Но тот, кто в жизни только лгал,
Кто дружбу предлагал, как взятку,
Кто с лестью лез, чтоб подобрел ты,
Сейчас, скрывая торжество,
В твой дом вползая, шепчут: «О,
Поэт, как рано постарел ты!»
Да, голова твоя седа,
Поэт. Но это не беда.
Ни женщина, что ты любил,
Ни Родина, чьим сыном был,
Те двое, для кого сгорел ты,
Пусть голова твоя седа,
Тебе не скажут никогда:
«Поэт, как рано постарел ты…»

Перевод К. Симонова

* * *
Всё небо в звёздах, с моря дует ветер.
Мы встретим со стаканами зарю.
Не говорю: «Забудем всё на свете!»
«Согреемся немного», - говорю.
Пусть длится ночь, пусть опоздает утро,
В объятьях дум сижу я у огня.
Пусть то, что я скажу, не так уж мудро,
Но мудрость друга – выслушать меня!
Пока любить и петь я мучим жаждой,
Пока, живой, теплом земли дышу,
Я жизнь продлю в её мгновенье каждом.
Мне некуда спешить
Я не спешу.
Любовь моя! Чтоб лет моих не выдать,
Не говори, что я устал и стар.
Я видел меньше, чем хотел бы видеть!
Встань, обойдём земной летящий шар.
И если парус дум моих летучих
Нас бросит в океаны и моря,
Не бойся! Я дорог не знаю лучших,
Чем те, где не встают на якоря.
Звезда ль меня лучами с неба тронет
Иль я звезду на небе погашу,
Пусть радость и печаль своих коней не гонят.
Мне некуда спешить.
Я не спешу.
И ты, мой друг, охотник, всю округу
Облазивший со мною на веку,
Давай пройдёмся медленно по кругу
И «здравствуй» скажем каждому цветку.
Я должен над цветами наклониться,
Не для того, чтоб рвать или срезать,
А чтоб увидеть добрые их лица
И доброе лицо им показать.
Они раскроются по доброй воле
На час, на день, на сколько попрошу.
Куда спешить мне? Я не ветер в поле.
Мне некуда спешить. Я не спешу.
Пусть туча медленней пройдёт над нами,
Пусть медленней течёт река. И пусть,
Весь мир на капли разделив глазами,
Я каждую запомню наизусть.
Не думай, я не постарел, я просто
Хочу, чтоб всё в нас оставляло след,
Чтоб мы, не доживающие до ста.
Прожить умели за день десять лет.
Пусть не спешит перо в руке поэта
Скорее книгу жизни завершить.
Пусть длится день! Пусть вертится планета!
Я не спешу.
Мне некуда спешить.

Перевод К. Симонова


ИОСИФ НОНЕШВИЛИ. Грузия

ДЕНЬ ПОЭЗИИ

Когда в полночной тишине
Всё зыбко, смутно,
А в сердце, будто бы в окне,
Проступит утро,
И солнце с криком петухов
Родится, мглу прорезывая, -
Тогда настанет день стихов,
Настанет День Поэзии!
Когда у девушки в глазах
Кусочки солнца,
Когда, ни слова не сказав,
Она смеётся,
И смех прозрачней родников
Засветится, поблескивая, -
Тогда настанет день стихов,
Настанет День Поэзии!
Когда отчаянье начнёт
Толкать с обрыва,
Но вдруг нечаянно качнёт
Ветвями ива,
И ты увидишь бархат мхов,
На нём – росы созвездия –
Тогда настанет день стихов,
Настанет День Поэзии!
Когда ворвётся ночью в сон
Беда чужая,
Или твоя беда, твой стон
Опережая,
И станет не до пустяков,
И боль пронзит, как лезвие, -
Тогда настанет день стихов,
Настанет День Поэзии!
Когда ты, словно в небесах,
Дыша грозою,
И на строительных лесах
И над лозою,
И взглянешь ты в глазах веков,
В глаза страны по-честному –
Тогда настанет день стихов,
Настанет День Поэзии!
Когда ты вовсе изнемог
От слёз, сомнений
И от того, что ты не Бог
И ты не гений,
Но от своих земных грехов
Прорвёшься в небо песнею –
Тогда настанет день стихов,
Настанет День Поэзии!
Подобный день – он, как судьба,
Неназначаем.
Почти случаен он всегда
И не случаен.
Но если трусость или лень
Вам крылышки подрезали –
То не придёт не только день,
Но даже миг поэзии.

Перевод Е. Евтушенко 



МАКСИМ ТАНК. Белоруссия

* * *
Я обиду простил тем речушкам, что в давние дни
В сушь и зной напоить меня не захотели,
Соснам тем, что меня приютить не желали в тени,
Тем кострам, что меня не согрели средь белой метели.
Даже пули простил я, что срезать меня на бегу
Норовили, ища под шинелькою сердце солдата.
Лишь тебе до сих пор всё простить я никак не могу,
Что меня подождать лишний день, 
лишний час не могла ты.

* * *
Сейсмографом уловлен пульс земной.
А вот о взрыве том, что в сердце грохнул,
Не знают даже близкие порой.
И как узнать? Не вылетели стёкла.
Ничто не потревожило людей.
В набат не бьют. Сирены слух не ранят.
А номер скорой помощи твоей,
Когда б ни позвонил я, вечно занят.

* * *
Из гильзы пустой, в которой когда-то смерть ночевала,
Сработана медная кружка. Служит не первый уж год.
Но всякий раз, прикоснувшись к начищенному металлу,
Вижу друзей не вернувшихся, в пламени небосвод,
И горьковатым, как слёзы, становится даже мёд!

ВЫСОТА

Здесь расстреляны трое.
Стояли три партизана,
Расправив широкие плечи,
Не склонив перед смертью голов.
Ты должен запомнить это.
Свидетельствует об этом
На старой стене израненной
Высота пулевых следов.



ЭДУАРДАС МЕЖЕЛАЙТИС. Литва

ВОЛОСЫ

Ты спросишь: зачем слишком рано седела, светлела
Моя голова, что была, словно пашня, темна?
От светлого счастья, что в сердце беду одолело,
Пресветлою стала она.
Когда же беда окончательно сгинет и скроется,
В моей седине не сверкнёт ни единая тёмная нить;
Как яблоня белая, вырасту я у околицы
И буду стоять и светить.
Перевод Б. Слуцкого




РАСУЛ ГАМЗАТОВ. Дагестан


* * *
Напрасно плачешь ты, меня ревнуя,
Несправедливо ты меня коришь.
Я, может быть, и вспомню ту, другую,
Когда ты мне обиду причинишь.
Верь, не она – хоть ты её не хвалишь –
В моей судьбе играет злую роль.
Она и помнит обо мне тогда лишь,
Когда другой ей причиняет боль.


* * *
Если в мире тысяча мужчин
Снарядить к тебе готова сватов,
Знай, что в этой тысяче мужчин
Нахожусь и я – Расул Гамзатов.
Если пленены тобой давно
Сто мужчин, чья кровь несётся с гулом,
Разглядеть меж них не мудрено
Горца, наречённого Расулом.
Если десять влюблены в тебя
Истинных мужей – огня не спрятав,
Среди них, ликуя и скорбя,
Нахожусь и я – Расул Гамзатов.
Если без ума всего один
От тебя, не склонная к посулам,
Знай, что это с облачных вершин
Горец, именуемый Расулом.
Если не влюблён в тебя никто
И грустней ты сумрачных закатов,
Значит, на базальтовом плато
Погребён в горах Расул Гамзатов.


* * *
Капли на щёки поэта упали.
На правой щеке его и на левой.
То капля радости, капля печали,
Слезинка любви и слезинка гнева.
Две маленьких капли, чисты и тихи.
Две капли бессильны, пока не сольются.
Но, слившись, они превратятся в стихи,
И молнией вспыхнут, и ливнем прольются.

 

 

 

АННА АХМАТОВА 


* * *

Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит.
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.

И эту песню я невольно
Отдам на смерть и поруганье,
Затем, что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье. 



ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА. Италия

* * *

Мгновенья счастья на подъём ленивы,
Когда зовёт их алчный зов тоски;
Но, чтоб уйти, мелькнув, - как тигр, легки.
Я сны ловить устал. Надежды лживы.
Скорей снега согреются, разливы
Морей иссохнут, невод рыбаки
В горах закинут – там, где две реки,
Евфрат и Тигр, влачат свои извивы
Из одного истока, Феб зайдёт, -
Чем я покой найду иль от врагини,
С которой ковы на меня куёт
Амур, мой бог, дождуся благостыни,
И мёд скупой – устам, огонь полыни
Изведавшим, - не сладок, поздний мёд!
Перевод Вяч. Иванова

* * *

Коль не любовь сей жар, какой недуг
Меня знобит? Коль он – любовь, то что же
Любовь? Добро ль?.. А сладость этих мук!..
На что ж ропщу, коль сам вступил в сей круг?
Коль им пленён, напрасны стоны. То же,
Что в жизни смерть, - любовь. На боль похоже
Блаженство. «Страсть», «страданье» - тот же звук
Призвал и я иль принял поневоле
Чужую власть?.. Блуждает разум мой.
Я – утлый чёлн в стихийном произволе,
И кормщика над праздной нет кормой.
Чего хочу, - с самим собой в расколе, -
Не знаю. В зной – дрожу; горю – зимой.

Перевод Вяч. Иванова

ПОЛЬ ВЕРЛЕН 


ИСКУССТВО ПОЭЗИИ

За музыкою только дело.
Итак, не размеряй пути.
Почти бесплотность предпочти
Всему, что слишком плоть и тело.
Не церемонься с языком
И торной не ходи дорожкой.
Всех лучше песни, где немножко
И точность точно под хмельком.
Так смотрят из-за покрывала,
Так зыблет полдни южный зной,
Так осень небосвод ночной
Вызвезжживает как попало.
Всего милее полутон.
Не полный тон, но лишь полтона.
Лишь он венчает по закону
Мечту с мечтою, альт, басон.
Нет ничего острот коварней
И смеха ради шутовства:
Слезами плачет синева
От чесноку такой поварни.
Хребет риторике сверни.
О, если б в бунте против правил
Ты рифмам совести прибавил!
Не ты – куда зайдут они?
Кто смерит вред от их подрыва?
Какой глухарь или дикарь
Всучил нам побрякушек ларь
И весь их пустозвон фальшивый?
Так музыки же вновь и вновь!
Пускай в твоём стихе с разгону
Блеснут в дали преображённой
Другое небо и любовь.
Пускай он выболтает сдуру
Всё, что впотьмах, чудотворя,
Наворожит ему заря…
Всё прочее – литература.

Перевод Б. Пастернака


* * *

Я не люблю тебя одетой, -
Лицо прикрывши вуалетой,
Затмишь ты небеса очей.
Как ненавистны мне турнюры -
Пародии, карикатуры
Столь пышной красоты твоей!
Глядеть на платье мне досадно, -
Оно скрывает беспощадно
Всё, что уводит сердце в плен: 
И дивной шеи обаянье,
И милых плеч очарованье,
И волхование колен.
А ну их, дам, одетых модно!
Спеши прекрасную свободно,
Сорочка милая, обнять,
Покров алтарный мессы нежной
И знамя битвы, где, прилежный,
Не уставал я побеждать.

Перевод Ф. Сологуба


ЖЕНЩИНА И КОШКА

Она играла с кошкой. Странно
В тени, сгущавшейся вокруг,
Вдруг очерк выступал нежданно
То белых лап, то белых рук.

Одна из них, сердясь украдкой,
Ласкалась к госпоже своей,
Тая под шёлковой перчаткой
Агат безжалостных когтей.

Другая тоже злость таила
И зверю улыбалась мило…
Но дьявол здесь был, их храня.

И в спальне тёмной, на постели
Под звонкий женский смех, горели
Четыре фосфорных огня.

Перевод В. Брюсова


ВТИХОМОЛКУ 

Где от густой бузины 
Не рассветает и днём, 
В самую глубь тишины 
Нашу любовь окунём. 
Сядем под старой сосной 
И растворим до конца 
В тёмной печали лесной 
Наши слепые сердца. 
Медленно веки смежи, 
Руки сложи на груди 
И задремавшей души
Больше ничем не буди.
Вверимся дрёме полян,
Где с колыбелью лесной
Под ноги рыжий бурьян
Стелет волну за волной.
Ночь перелески зальёт,
Брызнут росой светляки -
И соловей запоёт
Голосом нашей тоски.

Перевод А Гелескул

ПЕСНЯ К НЕЙ

Мне говорят, что ты – блондинка,
И что блондинка – неверна,
И добавляют: «Как былинка…»
Но мне такая речь смешна!
Твой глаз – яснее, чем росинка,
До губ твоих – душа жадна! 

Мне говорят, что ты – брюнетка,
Что взор брюнетки – как костёр,
И что в огне его нередко
Сгорает сердце… Что за вздор!
Ты целовать умеешь метко,
И по душе мне твой задор!

Мне говорят: «Не будь с шатенкой:
Она бледна, скучна чуть-чуть…»
Смеюсь над дружеской оценкой!
Дай запах кос твоих вдохнуть,
Моя царица, - и коленкой
Стань, торжествуя, мне на грудь!



ЭДГАР АЛАН ПО. США

ВОРОН


Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки - стук у входа моего.
"Это - гость,- пробормотал я,- там, у входа моего,
Гость, - и больше ничего!"

Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак - отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, - бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,
На земле же - нет его.

Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: "То - посещенье просто друга одного".
Повторял: "То - посещенье просто друга одного,
Друга, - больше ничего!"

Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
"Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего".
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, - и больше ничего.

И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: "Линор" - и эхо повторило мне его,
Эхо, - больше ничего.

Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это - ветер, только и всего.
Ветер, - больше ничего! "

Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, - и больше ничего.

Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности - сурова и горда была тогда.
"Ты, - сказал я, - лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?" Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!"

Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было - ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой "Больше никогда!".

Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: "Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!.." Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!"

Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
"Это - все, - сказал я, - видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!"

Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане, думал я: "Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?"

Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда...
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!

И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
"Бедный!- я вскричал,- то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, - да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, - о, да?"
Ворон: "Больше никогда!"

"Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или демон
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?"
Ворон: "Больше никогда!"

"Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или демон
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?"
Ворон; "Больше никогда!"

"Это слово - знак разлуки! - крикнул я, ломая руки. -
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста - прочь, и навсегда!
Прочь - из сердца клюв, и с двери - прочь виденье навсегда!
Ворон: "Больше никогда!"

И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, -
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, -
Знаю, - больше никогда!

Перевод В. Брюсова


ВОРОН

Мрачной полночью бессонной, беспредельно
утомленный.
В книги древние вникал я и, стремясь постичь их суть
Над старинным странным томом задремал, и вдруг
сквозь дрему
Стук нежданный в двери дома мне почудился
чуть-чуть,
"Это кто-то, - прошептал я, - хочет в гости
заглянуть,
Просто в гости кто-нибудь!"

Так отчетливо я помню - был декабрь, глухой и
темный,
И камин не смел в лицо мне алым отсветом сверкнуть,
Я с тревогой ждал рассвета: в книгах не было ответа,
Как на свете жить без света той, кого уж не вернуть,
Без Линор, чье имя мог бы только ангел мне шепнуть
В небесах когда-нибудь.

Шелковое колыханье, шторы пурпурной шуршанье
Страх внушало, сердце сжало, и, чтоб страх с души
стряхнуть,
Стук в груди едва умеря, повторял я, сам не веря:
Кто-то там стучится в двери, хочет в гости заглянуть,
Поздно так стучится в двери, видно, хочет заглянуть
Просто в гости кто-нибудь.

Молча вслушавшись в молчанье, я сказал без
колебанья:
"Леди или сэр, простите, но случилось мне вздремнуть,
Не расслышал я вначале, так вы тихо постучали,
Так вы робко постучали..." И решился я взглянуть,
Распахнул пошире двери, чтобы выйти и взглянуть, -
Тьма, - и хоть бы кто-нибудь!

Я стоял, во мрак вперяясь, грезам странным
предаваясь,
Так мечтать наш смертный разум никогда не мог
дерзнуть,
А немая ночь молчала, тишина не отвечала,
Только слово прозвучало - кто мне мог его шепнуть?
Я сказал "Линор" - и эхо мне ответ могло шепнуть...
Эхо - или кто-нибудь?

Я в смятенье оглянулся, дверь закрыл и в дом
вернулся,
Стук неясный повторился, но теперь ясней чуть-чуть.
И сказал себе тогда я: "А, теперь я понимаю:
Это ветер, налетая, хочет ставни распахнуть,
Ну конечно, это ветер хочет ставни распахнуть...
Ветер - или кто-нибудь?"

Но едва окно открыл я, - вдруг, расправив гордо
крылья,
Перья черные взъероша и выпячивая грудь,
Шагом вышел из-за штор он, с видом лорда древний
ворон,
И, наверно, счел за вздор он в знак приветствия
кивнуть.
Он взлетел на бюст Паллады, сел и мне забыл кивнуть,
Сел - и хоть бы что-нибудь!

В перья черные разряжен, так он мрачен был и важен!
Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь:
"Право, ты невзрачен с виду, но не дашь себя в обиду,
Древний ворон из Аида, совершивший мрачный путь
Ты скажи мне, как ты звался там, откуда держишь
путь?"
Каркнул ворон: "Не вернуть!"

Я не мог не удивиться, что услышал вдруг от птицы
Человеческое слово, хоть не понял, в чем тут суть,
Но поверят все, пожалуй, что обычного тут мало:
Где, когда еще бывало, кто слыхал когда-нибудь,
Чтобы в комнате над дверью ворон сел когда-нибудь
Ворон с кличкой "Не вернуть"?

Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,
Чтоб опять молчать сурово и пером не шелохнуть.
"Где друзья? - пробормотал я. - И надежды
растерял я,
Только он, кого не звал я, мне всю ночь терзает
грудь...
Завтра он в Аид вернется, и покой вернется в грудь..."
Вдруг он каркнул: "Не вернуть!"

Вздрогнул я от звуков этих, - так удачно он ответил,
Я подумал: "Несомненно, он слыхал когда-нибудь
Слово это слишком часто, повторял его всечасно
За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть,
Чьей последней, горькой песней, воплотившей жизни
суть,
Стало слово "Не вернуть!".

И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе
Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сжимала грудь,
Сел, раздумывая снова, что же значит это слово
И на что он так сурово мне пытался намекнуть.
Древний, тощий, темный ворон мне пытался намекнуть,
Грозно каркнув: "Не вернуть!"

Так сидел я, размышляя, тишины не нарушая,
Чувствуя, как злобным взором ворон мне пронзает
грудь.
И на бархат однотонный, слабым светом озаренный.
Головою утомленной я склонился, чтоб уснуть...
Но ее, что так любила здесь, на бархате, уснуть,
Никогда уж не вернуть!

Вдруг - как звон шагов по плитам на полу, ковром
покрытом!
Словно в славе фимиама серафимы держат путь!
"Бог,- вскричал я в исступленье,- шлет от страсти
избавленье!
Пей, о, пей Бальзам Забвенья - и покой вернется в
грудь!
Пей, забудь Линор навеки - и покой вернется в грудь! "
Каркнул ворон: "Не вернуть!"

"О вещун! Молю - хоть слово! Птица ужаса ночного!
Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит
ныне, -
В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы
заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне, чтобы, все забыв,
заснуть?"
Каркнул ворон: "Не вернуть!"

"О вещун! - вскричал я снова, - птица ужаса
ночного!
Заклинаю небом, богом! Крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придет ли время,
И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?
Вновь вернуть ее в объятья суждено ль когда-нибудь?
Каркнул ворон: "Не вернуть!"

"Слушай, адское созданье! Это слово-знак прощанья!
Вынь из сердца клюв проклятый! В бурю и во мрак-
твой путь!
Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю!
Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь
когда-нибудь!
Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь! "
Каркнул ворон: "Не вернуть!"

И не вздрогнет, не взлетит он, все сидит он, все
сидит он,
Словно демон в дреме мрачной, взгляд навек вонзив
мне в грудь,
Свет от лампы вниз струится, тень от ворона ложится,
И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть...
Никогда из мрака душу, осужденную тонуть,
Не вернуть, о, не вернуть!

Перевод В. Бетаки

 

АРТЮР РЕМБО 

ПРЕДЧУВСТВИЕ

В вечерней синеве, полями и лугами,
Когда ни облачка на бледных небесах,
По плечи в колкой ржи, с прохладой под ногами,
С мечтами в голове, и с ветром в небесах,

Всё вдаль, не думая, не говоря ни слова,
Но чувствуя любовь, растущую в груди,
Без цели, как цыган, впивая всё, что ново,
С природою вдвоём, как с женщиной, идти.

Перевод В. Левика



СПЯЩИЙ В ЛОЖБИНЕ

Вот в зелени уют, где, музыкой чаруя
Бравурной, по весне – в лохмотьях серебра –
Ручей проносится, и в пенистые струи
Бьёт солнца горного спектральная игра.

И бледный на своём сыром и свежем ложе,
Откинув голову, бессмертники примяв,
С полураскрытым ртом, с облупленною кожей,
Под тучей грозовой спит молодой зуав.

Ногами в шпажники, он спит, и так чеканно
Лицо с улыбкою больного мальчугана.
Природа! Смилуйся и горячо провей:

На солнце развалясь – рука к груди прижата –
Он холоден, ноздря не чует аромата:
В разрушенном боку гроздь розовых червей.

Перевод Д. Бродского



ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ

«Между тем, как несло меня вниз по теченью,
Краснокожие кинулись к бичевщикам…»
П. Антокольский

«Я медленно плыл по реке величавой –
И вдруг стал свободен от старых оков…
Тянувших бичевы индейцы в забаву
Распяли у пёстрых высоких столбов».
В. Эльснер

«Когда бесстрастных рек я вверился теченью,
Не подчинялся я уже бичевщикам…».
Б. Лившиц

До 30 переводов на русский язык – Л. Мартынова, В. Набокова, 
Ю. Кузнецова и т.д.


Те, что мной управляли, попали впросак:
Их индейская меткость избрала мишенью,
Той порою, как я, без нужды в парусах,
Уходил, подчиняясь речному теченью.

Вслед за тем, как дала мне понять тишина,
Что уже экипажа не существовало, -
Я – голландец, под грузом шелков и зерна,
В океан был отброшен порывами шквала.

С быстротою планеты, возникшей едва,
То ныряя на дно, то над бездной воспрянув,
Я летел, обгоняя полуострова,
По спиралям смещающихся ураганов.

Чёрт возьми! Это было триумфом погонь, -
Девять суток, как девять кругов преисподней.
Я бы руганью встретил маячный огонь,
Если б он просиял мне во имя Господне!

И как детям вкуснее всего в их года
Говорит кислота созревающих яблок, -
В мой расшатанный трюм прососалась вода
И корму отделила от скреповищ дряблых.

С той поры я не чувствовал больше ветров –
Я всецело ушёл, окунувшись, назло им,
В композицию великолепнейших строф,
Отдающих озоном и звёздным настоем.

И вначале была мне поверхность видна,
Где утопленник, набожно поднявший брови,
Меж блевотины, желчи и плёнок вина
Проплывал, иногда с ватерлинией вровень.

Где сливались, дробились, меняли места
Первозданные ритмы, где в толще прибоя
Ослепительные раздавались цвета,
Пробегая, как пальцы по створкам гобоя.

Я знавал небеса – гальванической мглы,
Случку моря и туч, и бурунов кипенье,
И я слушал, как солнцу возносит хвалы
Всполошённой зари среброкрылое пенье.

На закате, завидевши солнце вблизи,
Я все пятна на нём сосчитал. Позавидуй!
Я сквозь волны, дрожавшие, как жалюзи,
Любовался прославленною Атлантидой.

С наступлением ночи, когда темнота
Становилась внезапно тошней и священней,
Я вникал в разбивавшиеся о борта
Предсказанья зелёных и жёлтых свечений.

Я следил, как с утёсов, напрягших крестцы,
С окровавленных мысов, под облачным тентом,
В пароксизмах прибоя свисали сосцы,
Истекающие молоком и абсентом.

А вы знаете ли? Это я пролетал
Среди хищных цветов, где, как знамя Флориды,
Тяжесть радуги, образовавшей портал,
Выносили гигантские кариатиды.

Область крайних болот… Тростниковый уют –
В огуречном рассоле и вспышках метана.
С незапамятных лет там лежат и гниют
Плавники баснословного Левиафана.

Приближенье спросонья целующих губ,
Ощущенье гипноза в коралловых рощах,
Где, добычу почуяв, кидается вглубь
Перепончатых гадов дымящийся росчерк.

Я хочу, чтобы детям открылась душа,
Искушённая в глетчерах, штилях и мелях,
В этих дышащих пеньем, поющих дыша,
Плоскогубых и золотопёрых макрелях.

Где Саргассы развёртываются, храня
Сотни бравых каркасов в глубинах бесовских,
Как любимую женщину, брали меня
Воспалённые травы – в когтях и присосках.

И всегда безутешные, - кто их поймёт, -
Острова под зевающими небесами,
И раздоры парламентские, и помёт
Глупышей-болтунов с голубыми глазами.

Так я плавал. И разве не стоило свеч
Это пьяное бегство, поспеть за которым, -
Я готов на пари, - если ветер чуть свеж, 
Не под силу ни каперам, ни мониторам.

Пусть хоть небо расскажет о дикой игре,
Как с налёту я в нём пробивал амбразуры,
Что для добрых поэтов хранят винегрет
Из фурункулов солнца и сопель лазури,

Как летел мой двойник, сумасшедший эстамп,
Отпечатанный сполохами, как за бортом, -
По уставу морей, - занимали места
Стаи чёрных коньков неизменным эскортом.

Почему ж я скучаю? Иль берег мне мил?
Парапетов Европы фамильная дрёма?
Я, что мог лишь томиться, за тысячу миль
Чуя течку слоновью и тягу Мальстрёма.

Забываю созвездия и острова,
Умоляющие: оставайся, поведав:
Здесь причалы для тех, чьи бесправны права,
Эти звёзды сдаются внаём для поэтов.

Впрочем, будет! По-прежнему солнца горьки,
Исступлённы рассветы и луны свирепы, -
Пусть же бури мой кузов дробят на куски,
Распадаются с треском усталые скрепы.

Если в воды Европы я всё же войду,
Ведь они мне покажутся лужей простою,
Я – бумажный кораблик, - со мной не в ладу
Мальчик, полный печали, на корточках стоя.

Заступитесь, о волны! Мне, в стольких морях
Побывавшему, мне ли под грузом пристало
Пробиваться сквозь флаги любительских яхт
И клеймёных баркасов на пристани малой?!

Перевод Д. Бродского



ИОГАНН ГЕТЕ 

УШЕДШЕЙ

Так ты ушла? Ни сном ни духом
Я не виновен пред тобой.
Еще ловлю привычным слухом
Твои слова и голос твой.

Как путник с беспокойством смутным
Глядит в бездонный небосвод,
Где жаворонок ранним утром
Над ним - невидимый - поет;

Как взгляд мой, полный нетерпенья,
Следит - сквозь чащи - даль и высь,
Так все мои стихотворенья
"Вернись! - безумствуют.- Вернись!"

перевод О.Чухонцева


* * *
Помню, как она глядела -
Помню губы, руки, грудь -
Сердце помнит - помнит тело
Не забыть. И не вернуть.

Но она была, была!
Да, была! Все это было:
Мимоходом обняла -
И всю жизнь переменила.

Перевод Б. Заходера



ГЕНРИХ ГЕЙНЕ. 


АНЖЕЛИКА

Ты быстро шла, но предо мною
Вдруг оглянулася назад…
Как будто спрашивали гордо
Уста открытые и взгляд…

К чему ловить мне было белый,
По ветру бившийся покров?
А эти маленькие ножки…
К чему искал я их следов?

Теперь исчезла эта гордость,
И стала ты тиха, ясна –
Так возмутительно покорна
И так убийственно скучна!

Перевод А. Майкова


МАЦУО БАСЁ
ИЗБРАННЫЕ ХОККУ 

* * *
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.

* * *
Разлив на реке.
Даже у цапли в воде
Коротки ноги. 

* * *
Для чайных кустов
Сборщица листа - словно
Ветер осени. 

* * *
Ива на ветру.
Соловей в ветвях запел,
Как ее душа. 

* * *
Пируют в праздник,
Но мутно мое вино
И черен мой рис. 

* * *
Крылья бабочек!
Разбудите поляну
Для встречи солнца. 

* * *
Цветы засохли,
Но семена летят,
Как чьи-то слезы. 

* * *
Чайку качает,
Никак спать не уложит,
Колыбель волны. 

* * *
Мать похоронив,
Друг все стоит у дома,
Смотрит на цветы. 

* * *
Верь в лучшие дни!
Деревце сливы верит:
Весной зацветет. 
Перевод Владимира Соколова 
ЁСА БУСОН
ИЗБРАННЫЕ ХОККУ 

* * *
Прохладный ветерок.
Колокол покинув,
Плывёт вечерний звон. 

* * *
Ударил я топором
И замер... Каким ароматом
Повеяло в зимнем лесу! 

* * *
Поет соловей!
Как он раскрыл широко
Маленький клюв! 

* * *
Ливень грозовой!
За траву чуть держится
Стайка воробьев. 

* * *
Холод до сердца проник:
На гребень жены покойной
В спальне я наступил. 

КОБАЯСИ ИССА
ИЗБРАННЫЕ ХОККУ 

* * *
Новый год
Все никак войти не решится
В лавку старьевшика. 

* * *
Снова весна.
Приходит новая глупость
Старой на смену. 

* * *
Как на ветру
Лепестки мака, колышутся
Передние зубы. 

* * *
Эй, кукушка,
Не стукнись, смотри, головою
О месяца серп! 

* * *
Снова напрасно
Клюв широко раскрывает
Птенец неродной. 

* * *
Снова зарница.
Даже ночью спрятать непросто
Свои морщины. 

* * *
Первый иней.
С прошлого года не по зубам
Соленая редька. 

* * *
Луна в горах
Льет свой свет благосклонно
На крадущих цветы. 

* * *
За старца глухого
Меня принимает, должно быть, комар -
Звенит у самого уха. 

* * *
"Дайте-дайте!" -
Плача, ручки тянет дитя
К светлой луне. 

* * *
Вечерний туман.
Помнит каждую щель моста
Умная лошадь. 
Перевод Т.Л.Соколовой-Делюсиной 
МИРЗА ШАФИ ВАЗЕХ 

* * *
То, что скажу я, может, и не ново,
Счастливым хочешь быть – начни с простого:
Не говори, когда пора молчать,
И не молчи, коль надо молвить слово.


* * *
Те добрые деянья хороши,
Что рождены движением души.
Но то добро, что страхом рождено,
Приветствовать должны мы всё равно.
Что порождает добрые деянья.
Не может быть предметом порицанья. 

* * *
Тот не любил, кто размерял свой пыл,
Не выбивался из последних сил.
Тех далеко любовь не уводила,
Кто далеко в любви не уходил.


* * *
Звучание и звон колоколов
Зависит от того.
Какая медь.
Звучанье в песне заключённых слов
Зависит от того,
Кому их петь!


* * *
Лучше вина из кувшина,
Чем кувшины без вина.
Лучше зёрна без мякины,
Чем мякина без зерна.
Лучше деньги без кармана,
Нежели карман пустой.
Лучше и не брать кальяна,
Чем сосать кальян пустой.

* * *

От мысли весомой – лёгкость остроты.
Лёгкость стиха – от тяжёлой работы.


* * *
Снова песни любви зазвенели на празднике нашем,
И звенят над столом искромётные полные чаши.
Наша радость взошла, словно солнце ночное, для нас,
Свет печаль разогнал, и отныне туман нам не страшен.
Словно розы в росе, наши алые губы в вине,
Новизной засверкав, старый мир красотою украшен.
Где вино и любовь, там светильники ярче горят,
Будто вспыхнул алмаз, и на гранях созвездия пляшут.
Этой власти огня, как любви, покоряются все,
Даже тот, кто во всём, как юнец, невпопад бесшабашен.
То – поэзии власть; то Мирза-Шафи светоч зажёг
И горит этот свет – он поныне никем не погашен.
Это вечный восторг, это мудрость и снег седины,
Это чудо весны, это щедрость возделанных пашен.

* * *
Над миром глупость властвует, и это
Для всех столетий общая примета.

 

ВИТЕЗСЛАВ НЕЗВАЛ


МОЯ ЛЮБОВЬ

Моя любовь не соловьиный скит,
Где с пеньем пробуждаются от сна,
Пока земля наполовину спит,
От поцелуев солнечных красна.
Моя любовь не тихий пруд лесной,
Где плещут отраженья лебедей
И, выгибая шеи пред луной,
Проходят вплавь, раскланиваясь с ней.
Моя любовь не сладость старшинства
В укромном доме, средь густых ракит,
Где безмятежность, дому голова,
По-матерински радость-дочь растит.
Моя любовь – дремучий тёмный лес,
Где проходимцем ревность залегла
И безнадёжность, как головорез,
С кинжалом караулит у ствола.



ЭДУАРДАС МЕЖЕЛАЙТИС


РАЗВЯЖИТЕ ГЛАЗА

Поставили у ямы и очи завязали…
И ждут, что смертник скажет последний в жизни раз.
А он взглянул на солнце завязанными глазами.
Нашёл его. Сказал врагам:
-Сорвите тряпку с глаз.
А ну, сорвите тряпку! Я заявляю ясно,
Что я пред красным солнцем ни в чём не виноват.
Я вижу это солнце сквозь чёрную повязку.
Сто тряпок накрутите, но не убьёте взгляд!
Глаза мне развяжите! Хочу глядеть на солнце.
Всегда любил я солнце и ненавидел мглу.
Мир для меня навеки уснёт и не проснётся,
Но пусть в нём будет солнце,
Хоть нынче я умру…
А ну, снимите тряпку! Хочу взглянуть на небо,
Хочу ещё немного побыть со всем живым.
Хочу увидеть облако, что белоснежней снега,
Хочу увидеть птицу под облачком седым.
Глаза мне развяжите! И пусть листы деревьев
Мне западут во взоры, чтоб я их помнить мог.
Я в чёрную могилу их унести намерен…
Ведь сам я опадаю, как с дерева листок.
Глаза мне развяжите! Сорвите поскорее
Свою повязку! Жажду 
последний в жизни раз
Взглянуть на вас. Увидеть: 
так всё же чьи сильнее,
Мои глаза иль ваши?
Сорвите тряпку с глаз!
Перевод В. Корнилова



ИВАН КОЗЛОВ 

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН 

Т. С. В-ой

Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом,
И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!

Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
И сколько нет теперь в живых
Тогда веселых, молодых!
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.

Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!


ВАСИЛИЙ ЖУКОВСКИЙ 


* * * 

Я музу юную, бывало,
Встречал в подлунной стороне,
И Вдохновение летало
С небес, незваное, ко мне;
На все земное наводило
Животворящий луч оно –
И для меня в то время было
Жизнь и Поэзия одно.

Но дарователь песнопений
Меня давно не посещал;
Бывалых нет в душе видений,
И голос арфы замолчал.
Его желанного возврата
Дождаться ль мне когда опять?
Или навек моя утрата
И вечно арфе не звучать?

Но все, что от времен прекрасных,
Когда он мне доступен был,
Все, что от милых темных, ясных
Минувших дней я сохранил –
Цветы мечты уединенной
И жизни лучшие цветы, –
Кладу на твой алтарь священный,
О Гений чистой красоты!

Не знаю, светлых вдохновений
Когда воротится чреда, –
Но ты знаком мне, чистый Гений!
И светит мне твоя звезда!
Пока еще ее сиянье
Душа умеет различать:
Не умерло очарованье!
Былое сбудется опять.

1824 


ПЕТР ВЯЗЕМСКИЙ 


* * * 
Послушать: век наш – век свободы,
А в сущность глубже загляни –
Свободных мыслей коноводы
Восточным деспотам сродни.

У них два веса, два мерила,
Двоякий взгляд, двоякий суд:
Себе дается власть и сила,
Своих наверх, других под спуд.

У них на всё есть лозунг строгой –
Под либеральным их клеймом:
Не смей идти своей дорогой,
Не смей ты жить своим умом.

Когда кого они прославят,
Пред тем – колена преклони.
Кого они опалой давят,
Того и ты за них лягни. 

Свобода, правда, сахар сладкий,
Но от плантаторов беда;
Куда как тяжки их порядки
Рабам свободного труда!

Свобода – превращеньем роли –
На их условном языке
Есть отреченье личной воли,
Чтоб быть винтом в паровике;

Быть попугаем однозвучным,
Который, весь оторопев,
Твердит с усердием докучным
Ему насвистанный напев.

Скажу с сознанием печальным:
Не вижу разницы большой
Между холопством либеральным
И всякой барщиной другой.

16 мая 1860


АЛЕКСАНДР ПУШКИН 

* * *

Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись! 
В день уныния смирись: 
День веселья, верь, настанет.

Сердце будущим живёт.
Настоящее уныло:

Всё мгновенно, всё пройдёт;
Что пройдёт, то будет мило.



* * *

Я Вас любил…Любовь ещё, быть может,
В моей душе угасла не совсем.
Но пусть она Вас больше не тревожит, -
Я не хочу печалить Вас ничем.
Я Вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим…
Я Вас любил так искренне, так нежно,
Как дай Вам Бог любимой быть другим.



К ЧААДАЕВУ

Любви, надежды, тихой славы 
Недолго тешил нас обман. 
Исчезли юные забавы, 
Как сон, как утренний туман; 
Но в нас горит ещё желанье, 
Под гнётом власти роковой 
Нетерпеливою душой 
Отчизны внемлем призыванье. 
Мы ждём с томленьем упованья 
Минуты вольности святой, 
Как ждёт любовник молодой 
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!

-------------------
…Я верю: я любим; для сердца нужно верить…
--------------- 

* * *
Мне вас не жаль, года весны моей
Протекшие в мечтах любви напрасной, -
Мне вас не жаль, о таинства ночей,
Воспетые цевницей сладострастной.
Мне вас не жаль, неверные друзья,
Венки пиров и чаши круговые, -
Мне вас не жаль, изменницы младые, -
Задумчивый, забав чуждаюсь я.
Но где же вы, минуты умиленья,
Младых надежд, сердечной тишины?
Где прежний жар и слёзы вдохновенья?..
Придите вновь, года моей весны!

-------------------------- 

…Я пережил свои желанья, 
Я разлюбил свои мечты…
--------------------------------

* * *

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить, и глядь – как раз умрём.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.



П О Э Т

Пока не требует поэта 
К священной жертве Аполлон, 
В заботах суетного света 
Он малодушно погружён; 
Молчит его святая лира, 
Душа вкушает хладный сон, 
И меж детей ничтожных мира, 
Быть может, всех ничтожней он. 
Но лишь божественный глагол 
До слуха чуткого коснётся, 
Душа поэта встрепенётся,
Как пробудившийся орёл.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы.
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков, и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы…

* * *

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленье,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змиёй,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаёшься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле –
И делишь наконец мой пламень поневоле!


* * *

На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою.
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может.


ТЫ И ВЫ

Пустое вы сердечным ты 
Она, обмолвясь, заменила 
И все счастливые мечты 
В душе влюблённой возбудила. 
Пред ней задумчиво стою,
Свести очей с неё нет силы;
И говорю ей: как вы милы!
И мыслю: как тебя люблю!

* * *

Когда б не смутное влеченье 
Чего-то жаждущей души, 
Я здесь остался б - наслажденье 
Вкушать в неведомой тиши: 
Забыл бы всех желаний трепет,
Мечтою б целый мир назвал -
И всё бы слушал этот лепет,
Всё б эти ножки целовал…


Э Л Е Г И Я

Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино – печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья.
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть – на мой закат печальный
Блеснёт любовь улыбкою прощальной.

* * *
Что в имени тебе моём?
Оно умрёт, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мёртвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нём? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его, тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…

-----------------------------
Нет ни в чём вам благодати;
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати
И умны вы невпопад.
---------------------------

ПРОЗАИК И ПОЭТ

О чём, прозаик, ты хлопочешь?
Давай мне мысль какую хочешь!
Её с конца я завострю,
Летучей рифмой оперю,
Взложу на тетиву тугую,
Послушный лук согну в дугу,
А там пошлю напропалую,
И горе нашему врагу!


ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ

Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!
Да здравствуют нежные девы
И юные жёны, любившие нас!
Полнее стакан наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы,
да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце,
да скроется тьма!

ИЗ «19 СЕНТЯБРЯ»

Роняет лес багряный свой убор.
Сребрит мороз увянувшее поле.
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать весёлых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовёт;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждёт.
…Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен –
Неколебим, свободен и беспечен.
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина,
Отечество нам – Царское село.
…Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
----------------------------
…Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды –
Ярмо с гремушками да бич…


ПРИМЕТЫ

Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.
Я ехал прочь: иные сны...
Душе влюбленной грустно было,
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.


ЗИМНЕЕ УТРО

Мороз и солнце; день чудесный! 
Еще ты дремлешь, друг прелестный – 
Пора, красавица, проснись: 
Открой сомкнуты негой взоры 
Навстречу северной Авроры, 
Звездою севера явись! 

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, 
На мутном небе мгла носилась; 
Луна, как бледное пятно, 
Сквозь тучи мрачные желтела, 
И ты печальная сидела – 
А нынче… погляди в окно: 

Под голубыми небесами 
Великолепными коврами, 
Блестя на солнце, снег лежит; 
Прозрачный лес один чернеет, 
И ель сквозь иней зеленеет, 
И речка подо льдом блестит. 

Вся комната янтарным блеском 
Озарена. Веселым треском 
Трещит затопленная печь. 
Приятно думать у лежанки. 
Но знаешь: не велеть ли в санки 
Кобылку бурую запречь? 

Скользя по утреннему снегу, 
Друг милый, предадимся бегу 
Нетерпеливого коня 
И навестим поля пустые, 
Леса, недавно столь густые, 
И берег, милый для меня.

 

 

ЕВГЕНИЙ БАРАТЫНСКИЙ 

РАЗУВЕРЕНИЕ

Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности своей:
Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней!
Уж я не верю увереньям,
Уж я не верую в любовь
И не могу предаться вновь
Раз изменившим сновиденьям!
Слепой тоски моей не множь,
Не заводи о прежнем слова,
И, друг заботливый, больного
В его дремоте не тревожь!
Я сплю, мне сладко усыпленье;
Забудь бывалые мечты:
В душе моей одно волненье,
А не любовь разбудишь ты.


* * * 

Мой дар убог и голос мой не громок,
Но я живу, и на земле мое
Кому-нибудь любезно бытие:
Его найдет далекий мой потомок.
В моих стихах: как знать? душа моя
Окажется с душой его в сношенье,
И, как нашел я друга в поколенье,
Читателя найду в потомстве я.


МУЗА

Не ослеплён я музою моею:
Красавицей её не назовут,
И юноши, узрев её, за нею
Влюблённою толпой не побегут.
Приманивать изысканным убором,
Игрою глаз, блестящим разговором
Ни склонности у ней, ни дара нет;
Но поражён бывает мельком свет
Её лица необщим выраженьем, 
Её речей спокойной простотой;
И он, скорей чем едким осужденьем,
Её почтит небесной похвалой.



ФЁДОР ТЮТЧЕВ 

* * *

Не то, что мнете вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода, 
В ней есть любовь, в ней есть язык…

* * *
Ещё томлюсь тоской желаний,
Ещё стремлюсь к тебе душой -
И в сумраке воспоминаний
Ещё ловлю я образ твой.
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…

* * *

Слёзы людские, о слёзы людские,
Льётесь вы ранней и поздней порой…
Льётесь безвестные, льётесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые, -
Льётесь, как льются струи дождевые
В осень глухую, порою ночной.

* * *

О как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей! 


* * *

В разлуке есть высокое значенье:
Как ни люби, хоть день один, хоть век,
Любовь есть сон, а сон – одно мгновенье,
И рано ль, поздно ль пробужденье,
А должен наконец проснуться человек.

----------------------

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить. 


НАКАНУНЕ ГОДОВЩИНЫ
4 АВГУСТА 1864 г. 

Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня,
Тяжело мне, замирают ноги...
Друг мой милый, видишь ли меня?

Все темней, темнее над землею –
Улетел последний отблеск дня...
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня...
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня? 

3 августа 1865 



НИКОЛАЙ ЯЗЫКОВ 


ЭЛЕГИЯ 

Свободы гордой вдохновенье!
Тебя не слушает народ:
Оно молчит, святое мщенье,
И на царя не восстает.
Пред адской силой самовластья,
Покорны вечному ярму,
Сердца не чувствуют несчастья
И ум не верует уму. 
Я видел рабскую Россию:
Перед святыней алтаря,
Гремя цепьми, склонивши выю,
Она молилась за царя.

24 января 1824



ЭЛЕГИЯ 

Еще молчит гроза народа,
Еще окован русский ум,
И угнетенная свобода
Таит порывы смелых дум.
О! долго цепи вековые
С рамен отчизны не спадут,
Столетья грозно протекут, –
И не пробудится Россия!

1824

ЭЛЕГИЯ

Блажен, кто мог на ложе ночи
Тебя руками обогнуть;
Челом в чело, очами в очи,
Уста в уста и грудь на грудь!
Кто соблазнительный твой лепет
Лобзаньем пылким прерывал
И смуглых персей дикий трепет
То усыплял, то пробуждал!..
Но тот блаженней, дева ночи,
Кто в упоении любви
Глядит на огненные очи,
На брови дивные твои, 
На свежесть уст твоих пурпурных,
На черноту младых кудрей,
Забыв и жар восторгов бурных,
И силы юности своей!


МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ 


К Д.

Будь со мною, как прежде бывала;
О, скажи мне хоть слово одно,
Чтоб душа в этом слове сыскала,
Что хотелось ей слышать давно;
Если искра надежды хранится
В моём сердце – оно оживёт;
Если может слеза появиться
В очах – то она упадёт.
Есть слова – объяснить не могу я,
Отчего у них власть надо мной;
Их услышав, опять оживу я,
Но от них не воскреснет другой;
О, поверь мне, холодное слово
Уста оскверняет твои,
Как листки у цветка молодого
Ядовитое жало змеи!



* * *

Я жить хочу! хочу печали 
Любви и счастию назло; 
Они мой ум избаловали 
И слишком сгладили чело. 
Пора, пора насмешкам света 
Прогнать спокойствия туман; 
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
Он хочет жить ценою муки,
Ценой томительных забот.
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берёт.

П А Р У С

Белеет парус одинокой 
В тумане моря голубом!.. 
Что ищет он в стране далёкой? 
Что кинул он в краю родном? 
Играют волны – ветер свищет, 
И мачта гнётся и скрипит… 
Увы! он счастия не ищет,
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!


БЛАГОДАРНОСТЬ

За Всё, за всё тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слёз, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей;
За жар души, растраченный в пустыне,
За всё, чем я обманут в жизни был…
Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я ещё благодарил.

* * *

Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.
Я говорю с подругой юных дней;
В твоих чертах ищу черты другие;
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.


НИЩИЙ

У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку.
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!


* * *

Расстались мы; но твой портрет
Я на груди моей храню:
Как бледный призрак лучших лет,
Он душу радует мою.
И новым преданный страстям,
Я разлюбить его не мог:
Так храм оставленный – всё храм.
Кумир поверженный – всё Бог!


* * *

Нет, я не Байрон, я другой,
Ещё неведомый избранник,
Как он гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? кто
Толпе мои расскажет думы?
Я – или Бог – или никто!


* * *

Я не унижусь пред тобою; 
Ни твой привет, ни твой укор 
Не властны над моей душою. 
Знай: мы чужие с этих пор. 
Ты позабыла: я свободы 
Для заблужденья не отдам; 
И так пожертвовал я годы 
Твоей улыбке и глазам, 
И так я слишком долго видел 
В тебе надежду лучших дней, 
И целый мир возненавидел, 
Чтобы тебя любить сильней. 
Как знать, быть может, 
те мгновенья, 
Что протекли у ног твоих, 
Я отнимал у вдохновенья! 
А чем ты заменила их? 
Быть может, мыслию небесной 
И силой духа убеждён 
Я дал бы миру дар чудесный, 
А мне за то бессмертье он? 
Зачем так нежно обещала 
Ты заменить его венец, 
Зачем ты не была сначала, 
Какою стала наконец? 
Я горд!.. Прости! люби другого,
Мечтай любовь найти в другом;
Чего б то ни было земного
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга,
Чтобы друг друга позабыть.
Отныне стану наслаждаться
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем;
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил;
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?
Я был готов на смерть и муку
И целый мир на битву звать,
Чтобы твою младую руку -
Безумец! – лишний раз пожать!
Не знав коварную измену,
Тебе я душу отдавал;
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала – я тебя не знал!


НИКОЛАЙ НЕКРАСОВ 

=======
…Люди холопского звания
Сущие псы иногда.
Чем тяжелей наказание,
Тем им милей господа.


* * *

Мы с тобой бестолковые люди:
Что минута, то вспышка готова!
Облегченье взволнованной груди,
Неразумное, резкое слово.

Говори же, когда ты сердита,
Всё, что душу волнует и мучит!
Будем, друг мой, сердиться открыто:
Легче мир – и скорее наскучит.

Если проза в любви неизбежна,
Так возьмём и с неё долю счастья:
После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья…


ГРОБОК

Вот идёт солдат. Под мышкою
Детский гроб несёт детинушка.
На глаза его суровые
Слёзы выжала кручинушка.

А как было живо дитятко,
То и дело говорилося:
«Чтоб ты лопнуло, проклятое!
Да зачем ты и родилося?»


ТРОЙКА

Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от весёлых подруг?
Знать, забило сердечко тревогу –
Всё лицо твоё вспыхнуло вдруг.

И зачем ты бежишь торопливо
За промчавшейся тройкой вослед?..
На тебя, подбоченясь красиво,
Загляделся проезжий корнет.

Не тебя заглядеться не диво,
Полюбить тебя всякий не прочь:
Вьётся алая лента игриво
В волосах твоих, чёрных, как ночь.

Сквозь румянец щеки твоей смуглой
Пробивается лёгкий пушок,
Из-под брови твоей полукруглой
Смотрит бойко лукавый глазок.

Взгляд один чернобровой дикарки,
Полный чар, зажигающих кровь,
Старика разорит на подарки,
В сердце юноши кинет любовь.

Поживёшь и попразднуешь вволю,
Будет жизнь и полна, и легка…
Да не то тебе пало на долю:
За неряху пойдёшь мужика.

Завязавши под мышки передник,
Перетянешь уродливо грудь,
Будет бить тебя муж-привередник
И свекровь в три погибели гнуть.

От работы и чёрной, и трудной
Отцветёшь, не успевши расцвесть,
Погрузишься ты в сон непробудный,
Будешь нянчить, работать и есть.

И в лице твоём, полном движенья,
Полном жизни, - появится вдруг
Выраженье тупого терпенья
И бессмысленный вечный испуг.

И схоронят в сырую могилу,
Как пройдёшь ты тяжёлый свой путь,
Бесполезно угасшую силу
И ничем не согретую грудь.

Не гляди же с тоской на дорогу
И за тройкой вослед не спеши,
И тоскливую в сердце тревогу
Поскорей навсегда заглуши!

Не нагнать тебе бешеной тройки:
Кони крепки, и сыты, и бойки, -
И ямщик под хмельком, и к другой
Мчится вихрем корнет молодой…


ДМИТРИЙ МИНАЕВ 


В КАБИНЕТЕ ЦЕНЗОРА

Здесь над статьями совершают
Вдвойне убийственный обряд:
Как православных их крестят
И как евреев обрезают.
1881


АЛЕКСЕЙ АПУХТИН 


* * * 

«Жизнь пережить – не поле перейти!»
Да, правда: жизнь скучна и каждый день скучнее;
Но грустно до того сознания дойти,
Что поле перейти мне все-таки труднее!


ИВАН СУРИКОВ 

ДЕТСТВО

(ОТРЫВОК)

Вот моя деревня;
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой.

Вот свернулись санки,
И я на бок – хлоп!
Кубарем качуся
Под гору, в сугроб.

И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.

Всё лицо и руки
Залепил мне снег…
Мне в сугробе горе,
А ребятам смех!

Но меж тем уж село
Солнышко давно;
Поднялася вьюга,
На небе темно.

Весь ты перезябнешь,
Руки не согнёшь,
И домой тихонько,
Нехотя придёшь.

Ветхую шубёнку
Скинешь с плеч долой;
Заберёшься на печь
К бабушке седой.

И сидишь, ни слова…
Тихо всё кругом;
Только слышишь – воет
Вьюга за окном.



ИННОКЕНТИЙ АННЕНСКИЙ 


* * * 

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

 

ИВАН БУНИН 

ОДИНОЧЕСТВО 

И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом, и дует в окно.

Вчера ты была у меня,
Но тебе уж тоскливо со мной.
Под вечер ненастного дня
Ты мне стала казаться женой...
Что ж, прощай! Как-нибудь до весны
Проживу и один – без жены...

Сегодня идут без конца
Те же тучи – гряда за грядой.
Твой след под дождем у крыльца
Расплылся, налился водой.
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.

Мне крикнуть хотелось вослед:
«Воротись, я сроднился с тобой!»
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила – и стал ей чужой.
Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.

СВЕТ НЕЗАКАТНЫЙ

Там, в полях, на погосте,
В роще старых берёз,
Не могилы, не кости –
Царство радостных грёз.
Летний ветер мотает
Зелень длинных ветвей –
И ко мне долетает
Свет улыбки твоей.
Не плита, не распятье –
Предо мной до сих пор
Институтское платье
И сияющий взор.
Разве ты одинока?
Разве ты не со мной
В нашем прошлом далёком,
Где и я был иной?
В мире круга земного,
Настоящего дня,
Молодого, былого
Нет давно и меня!

 

ИВАН ТХОРЖЕВСКИЙ 

* * * 

Легкой жизни я просил у Бога: 
Посмотри, как мрачно все кругом. 
И ответил Бог: пожди немного, 
Ты еще попросишь о другом. 
Вот уже кончается дорога, 
С каждым годом тоньше жизни нить – 
Легкой жизни я просил у Бога, 
Легкой смерти надо бы просить.

САША ЧЁРНЫЙ (1880-1932)


ОШИБКА

Это было в провинции, в страшной глуши.
Я имел для души
Дантистку
С телом белее извёстки и мела,
А для тела – 
Модистку
С удивительно нежной душой.

Десять лет пролетело.
Теперь я большой…
Так мне горько и стыдно
И жестоко обидно:
Ах, зачем прозевал я в дантистке
Прекрасное тело,
А в модистке
Удивительно нежную душу!
Так всегда:
Десять лет надо скучно прожить,
Чтоб понять иногда,
Что водой можно жажду свою утолить,
А прекрасные розы – для носа.

О, я продал бы книги свои и жилет
(Весною они не нужны)
И под свежим дыханьем весны
Купил бы билет
И поехал в провинцию, в страшную глушь…
Но, увы!
Ехидный рассудок уверенно каркает: «Чушь!
Не спеши –
У дантистки твоей,
У модистки твоей
Нет ни тела уже, ни души».

НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ (1886 – 1921)

ШЕСТОЕ ЧУВСТВО

Прекрасно в нас влюблённое вино,
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
Но что нам делать с розовой зарёй
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.
Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Всё ж мучится таинственным желаньем;
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Ещё не появившиеся крылья;
Так век за веком - скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства,
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.



ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ (1886 – 1939)


* * * 

Слышать я вас не могу.
Не подступайте ко мне.
Волком бы лечь на снегу!
Дыбом бы шерсть на спине!

Белый оскаленный клык
В небо ощерить и взвыть –
Так, чтобы этот язык
Зубом насквозь прокусить...

Впрочем, объявят тогда,
Что исписался уж я,
Эти вот все господа:
Критики, дамы, друзья.


* * * 

Перешагни, перескочи,
Перелети, пере– что хочешь –
Но вырвись: камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи...
Сам затерял – теперь ищи...

Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.

ПЕРЕД  ЗЕРКАЛОМ 

Nel mezzo del cammin di nostra vita*

Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, –
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, –
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?

Впрочем – так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины – к причине,
А глядишь – заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами, –
Только есть одиночество – в раме
Говорящего правду стекла.

18–23 июля 1924, Париж

• На середине пути нашей жизни (итал.) 




ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН (1887-1941)


СТАНСЫ

Ни доброго взгляда, ни нежного слова –
Всего, что бесценно пустынным мечтам…
А сердце… а сердце всё просит былого!
А солнце… а солнце – надгробным крестам!

И всё – невозможно! и всё – невозвратно!
Несбыточней бывшего нет ничего…
И ты, вся святая когда-то, развратна…
Развратна! – не надо лица твоего!..

Спуститесь, как флёры, туманы забвенья,
Спасите, укройте обломки подков…
Бывают и годы короче мгновенья,
Но есть и мгновенья длиннее веков

 

 

 

САМУИЛ МАРШАК (1887 – 1964)

ПОЖЕЛАНИЯ ДРУЗЬЯМ

Желаю вам цвести, расти, 
Копить, крепить здоровье. 
Оно для дальнего пути - 
Главнейшее условье. 
Пусть каждый день и каждый час 
Вам новое добудет. 
Пусть добрым будет ум у вас,
А сердце добрым будет.
Вам от души желаю я,
Друзья, всего хорошего.
А всё хорошее, друзья,
Даётся нам недёшево!



* * * 

Пусть будет небом верхняя строка,
А во второй клубятся облака,
На нижнюю сквозь третью дождик льется,
И ловит капли детская рука. 


* * * 

Мятеж не может кончиться удачей, – 
В противном случае его зовут иначе. 


* * * 

Ты старомоден. Вот расплата 
За то, что в моде был когда-то.


НАТАЛЬЯ КРАНДИЕВСКАЯ (1888 – 1963)


* * * 

Я во сне отца спросила:
Не тесна ль тебе могила?

Ты, меня опередивший,
Как там, что там? Расскажи!
Мир живущих с миром живших
На минутку увяжи.

Ты молчишь недоуменно,
Ты поверх меня глядишь,
И становится мгновенно
Очень страшной эта тишь.


ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ (1891 – 1938)

* * *

Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять, 
Всё большое далёко развеять,
Из глубокой печали восстать.

Я от жизни смертельно устал,
Ничего от неё не приемлю,
Но люблю мою милую землю
Оттого, что иной не видал.

Я качался в далёком саду
На простой деревянной качели,
И высокие тёмные ели
Вспоминаю в туманном саду.


ИЗ «TRISTIA» («СКОРБНЫЕ ПЕСНИ»)

Я изучил науку расставанья
В простоволосых жалобах ночных…

Кто может знать при слове – расставанье,
Какая нам разлука предстоит…

О, нашей жизни скудная основа,
Куда как беден радости язык!
Всё было встарь, всё повторится снова,
И сладок нам лишь узнаванья миг…


ЛЕНИНГРАД

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз.

Ты вернулся сюда – так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей!

Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дёгтю подмешан желток.

Петербург! Я ещё не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.

Петербург! Уменя ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.


* * *

Мы с тобой на кухне посидим.
Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож, да хлеба каравай…
Хочешь, примус туго накачай,
А не то верёвок собери
Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.


* * *

Я скажу тебе с последней 
Прямотой:
Всё лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой!
Там, где эллину сияла
Красота,
Мне из чёрных дыр зияла
Срамота.
Греки сбондили Елену
По волнам,
Ну, а мне солёной пеной
По губам!
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Ой ли, так ли, - дуй ли, вей ли, -
Всё равно –
Ангел Мэри, пей коктейли,
Дуй вино!
Я скажу тебе с последней 
Прямотой:
Всё лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой!


* * *

За гремучую доблесть грядущих веков, 
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку в рукав
Жаркой шубы сибирских степей, -

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.

Уведи меня в ночь, где течёт Енисей,
И сосна до звезды достаёт,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьёт.


* * *

О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
О том, что в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.

Ещё обиду тянет с блюдца
Невыспавшееся дитя,
А мне уж не на кого дуться,
И я один на всех путях.

Но не хочу уснуть, как рыба,
В глубоком обмороке вод,
И дорог мне свободный выбор
Моих страданий и забот.


ИМПРЕССИОНИЗМ

Художник нам изобразил
Глубокий обморок сирени,
И красок звучные ступени
На холст, как струпья, положил.

Он понял масла густоту –
Его запёкшееся лето
Лиловым мозгом разогрето,
Расширенное в духоту.

А тень-то, тень всё лиловей –
Смычок иль хлыст, как спичка, тухнет, -
Ты скажешь: повара на кухне
Готовят жирных голубей.

Угадывается качель,
Недомалёваны вуали,
И в этом солнечном развале
Уже хозяйничает шмель.


* * *

Пусти меня, отдай меня, Воронеж, -
Уронишь ты меня иль проворонишь,
Ты выронишь меня или вернёшь –
Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож!


* * *
Это какая улица?
Улица Мандельштама.
Что за фамилия чёртова! –
Как её не вывертывай,
Криво звучит, а не прямо.

Мало в нём было линейного.
Нрава он был не лилейного,
И потому эта улица,
Или, верней, эта яма –
Так и зовётся по имени
Этого Мандельштама.




ГЕОРГИЙ ИВАНОВ (1894 – 1958)


* * * 

Настанут холода,
Осыпятся листы –
И будет льдом – вода.
Любовь моя, а ты?
И белый, белый снег
Покроет гладь ручья
И мир лишится нег...
А ты, любовь моя?
Но с милою весной
Снега растают вновь.
Вернутся свет и зной –
А ты, моя любовь?


* * * 

Все чаще эти объявленья:
Однополчане и семья
Вновь выражают сожаленья...
«Сегодня ты, а завтра я!»
Мы вымираем по порядку –
Кто поутру, кто вечерком
И на кладбищенскую грядку
Ложимся, ровненько, рядком.
Невероятно до смешного:
Был целый мир – и нет его.
Вдруг – ни похода ледяного,
Ни капитана Иванова,
Ну, абсолютно ничего!



СЕРГЕЙ ЕСЕНИН (1895 – 1925)


ПЕСНЬ О СОБАКЕ

Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
До вечера она их ласкала,
Причёсывая языком,
И струился снежок подталый
Под тёплым её животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать…
И так долго, долго дрожала
Воды незамёрзшей гладь.
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из её щенков.
В синюю даль звонко
Глядела она, скуля.
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег.


* * *
Выткался на озере алый свет зари,
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
Знаю – выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну как цвет.
Хмельному от радости пересуду нет.
Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска весёлая в алостях зари.


* * *
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.
Зёрна глаз твоих осыпались, завяли.
Имя тонкое растаяло, как звук.
Но остался в складках смятой шали
Запах мёда от невинных рук.
В тихий час, когда заря на крыше,
Как котёнок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.
Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Всё ж кто выдумал твой гибкий стан и плечи –
К светлой тайне приложил уста.
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.


* * *
Не жалею, не зову, не плачу.
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком.
И страна берёзового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий, ты всё реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны.
Тихо льётся с клёнов листьев медь.
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.


* * *
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые берёзовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.
Слишком я любил на этом свете
Всё, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил.
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверьё, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди, 
Что живут со мною на земле.


* * *
Я спросил сегодня у менялы,
Что даёт за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По персидски нежное: «люблю»?
Я спросил сегодня у менялы
Легче ветра, тише Ванских струй, 
Как назвать мне для прекрасной Лалы
Слово ласковое «поцелуй»?
И ещё спросил я у менялы, 
В сердце робость глубже притая,
Как сказать мне для прекрасной Лалы,
Как сказать ей, что она «моя»?
И ответил мне меняла кратко:
О любви в словах не говорят,
О любви вздыхают лишь украдкой,
Да глаза, как яхонты, горят.
Поцелуй названья не имеет,
Поцелуй не надпись на гробах.
Красной розой поцелуи веют,
Лепестками тая на губах.
От любви не требуют поруки,
С нею знают радость и беду.
«Ты – моя» сказать лишь могут руки,
Что срывали чёрную чадру.

 

 

СТЕПАН ЩИПАЧЁВ (1898 - 1979)

* * *
Так годы идут.
Муж тяжёлой рукой
Привычно, между зевот,
В постели обнимет, но дорогой,
Но милой, как прежде, не назовёт.
И женщина свыклась. Уж только когда
Совсем загрустится,
вдруг выдохнет: «Ах!»
И зеркало тихое, как вода,
Плещется долго в руках…

* * *

Передо мной лежит стихотворенье,
И хорошо припасть к иной строке
И слушать, слушать,
как поёт в ней время,
Как бьётся жилка на твоей руке.
Я плачу над счастливою строкой,
Пусть написал её не я –
другой.


* * * 

Любовью дорожить умейте.
С годами – дорожить вдвойне.
Любовь – не вздохи на скамейке,
И не страданья при луне.
Всё будет - слякоть и пороша.
Ведь надо вместе жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
А песню нелегко сложить.


НИКОЛАЙ ЭРДМАН

БАСНЯ

Однажды ГПУ явилося к Эзопу
И цоп его за жопу.
Смысл этой басни ясен.
Не надо басен.

начало 1930-х


ЮРИЙ ТЫНЯНОВ


* * * 

Если ты не согласен с эпохой –
Охай.




СЕРГЕЙ МИРОВ

* * * 

Не в ладу с эпохою ахаю да охаю,
Ахаю да охаю, а эпохе – по х–ю.





АЛЕКСАНДР КОЧЕТКОВ (1900-1953)

БАЛЛАДА О ПРОКУРЕННОМ ВАГОНЕ

Как больно, милая, как странно,
Сродняясь в земле, сплетясь ветвями -
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастёт на сердце рана,
Прольётся чистыми слезами,
Не зарастёт на сердце рана –
Прольётся пламенной смолой.

-Пока жива, с тобой я буду –
Душа и кровь нераздвоимы,
Пока жива, с тобой я буду –
Любовь и смерть всегда вдвоём.
Ты понесёшь с собой повсюду,
Ты понесёшь с собой, любимый, -
Ты понесёшь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.

-Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
-За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернёмся оба – я и ты.

-Но если я безвестно кану – 
Короткий свет луча дневного, -
Но если я безвестно кану
За звёздный пояс, млечный дым?
-Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся, невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колёса оторвал.

Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.

С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
Всей кровью прорастайте в них, -
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг.


ВЛАДИМИР ЛУГОВСКОЙ (1901 – 1957)

(отрывки из цикла поэм «Середина века»)

…Кто мы? Полузамёрзшая в метели
Крестьянская страна. Простор без края.
С черневшими, как точки, городами
На исполинской снеговой равнине.
И зубы стиснувший рабочий класс,
До черноты осунувшийся, вставший
За партию, чьё имя было «Ленин».
Кто мы? Упрямый огонёк коптилки,
Сверхчеловеческая вера в правду,
Замёрзшие железные дороги,
И нищета, и стылые штыки.

… Кем ты была? Отчаянной, тревожной,
Чего-то ждущей женщиной. Тогда
Ты отдавала всё, как на рулетке,
Выигрывала, ставила вдвойне,
Втройне, не ошибаясь. Ты была…

…Ты думаешь, что я ищу покоя?..
Нет, милая, я очень осторожен,
Я очень осторожен, и за мною
Огромный опыт бедственного счастья,
Разлук, тревог. Покоя нет на свете.
Об этом ты пока ещё не знаешь.

…Решайся! Ты здесь был! Однажды ночью,
Качаясь после шумной вечеринки,
Ты пел за этой дверью о форелях
Святую песню Шуберта ночного.
…Мне не хватало воздуха и горя.
Я обнял плечи и легко заплакал.
-Не надо, милый мой, я знаю всё! –
И две руки упали мне навстречу…

…Она была в одной рубашке. Тело
Так золотилось, будто Бог зажёг
В нём на прощанье золотую лампу.
Была рубашка в тех тугих морщинках,
Которые, как жилки жёлтых листьев,
Обозначают осень и усталость.
Из бездны времени, от первой щуки,
Что я поймал в реке Протве холодной,
Во мне возникло злое нетерпенье
Последней ловли. Поднималось тело
И плавало в пространстве. Поднималась
Во мне рыбацкая мужская сила.
А женщина, качаясь, уплывала.
И я схватил её, и только боком
Почувствовал удар стола. Потом
Пришло молчанье, тёмное, как завязь
Плодов на диких яблонях. Потом
Всё осветилось триединым светом
Последней судороги. А потом
Вошло в неё немое семя жизни.

…Какой художник вдохновенный создал
Всю сложность этой жизни и усталость,
И юность вечную? И посреди веков
Случайный поцелуй у подворотни,
И славу, и бомбёжки, и раздумья,
И жёлтый коготок ночной копилки
Над рукописью этой и крушенье
Великих государств? Но это ты,
Ты, жизнь моя, ты, середина века,
Ты, тёмный гул грядущего столетья,
Из мрака в свет летящая звезда.


НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ (1903 – 1958)

НЕ ПОЗВОЛЯЙ ДУШЕ ЛЕНИТЬСЯ

Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Гони её от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому,
Через сугроб, через ухаб!
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в чёрном теле
И не снимай с неё узды!
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвёт.
А ты хватай её за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.
Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день, и ночь!


ЧИТАЯ СТИХИ

Любопытно, забавно и тонко:
Стих, почти не похожий на стих.
Бормотанье сверчка и ребёнка
В совершенстве писатель постиг.
И в бессмыслице скомканной речи
Изощрённость известная есть.
Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?
И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла,
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?
Нет! Поэзия ставит преграды
Нашим выдумкам, ибо она
Не для тех, кто, играя в шарады,
Надевает колпак колдуна.
Тот, кто жизнью живёт настоящей,
Кто к поэзии с детства привык,
Вечно верует в животворящий,
Полный разума русский язык.


ПРИЗНАНИЕ

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина!

Не весёлая, не печальная,
Словно с тёмного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжёлые,
В эти чёрные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что прибавится – не убавится,
Что не сбудется – позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только лишь чудится?

 

  

ВАДИМ КОЗИН (1905 – 1994)

* * *
Надо мной в глубине синевы –
Кличи давние, кличи знакомые…
Ну куда отлетаете вы?
Остаюсь опечаленный дома я.

Что так часто? Зачем, для чего?..
Мне все волосы вы заморозили.
Сколько лет и тепла моего
Унесли вы и за морем бросили!

За волнами и скалами вновь
Лето ждёт вас, о чём вам заботиться?..
А вот годы из дальних краёв
Уж ко мне никогда не воротятся.

 * * * 

Говорят, мы мелко пашем,
Оступаясь и скользя.
На природной почве нашей
Глубже и пахать нельзя.
Мы ведь пашем на погосте,
Разрыхляем верхний слой.
Мы задеть боимся кости,
Чуть прикрытые землей.


АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ (1907 – 1989)


ВЕРБЛЮД

На длинных нерусских ногах
Стоит, улыбаясь некстати,
А шерсть у него на боках
Как вата в столетнем халате.

Должно быть, молясь на восток,
Кочевники перемудрили,
В подшерсток втирали песок
И ржавой колючкой кормили.

Горбатую царскую плоть,
Престол нищеты и терпенья,
Нещедрый пустынник-господь
Слепил из отходов творенья.

И в ноздри вложили замок,
А в душу – печаль и величье,
И верно, с тех пор погремок
На шее болтается птичьей.

По Черным и Красным пескам,
По дикому зною бродяжил,
К чужим пристрастился тюкам,
Копейки под старость не нажил.

Привыкла верблюжья душа
К пустыне, тюкам и побоям.
А все-таки жизнь хороша,
И мы в ней чего-нибудь стоим.


ЧЕТВЕРТАЯ ПАЛАТА

Девочке в сером халате,
Аньке из детского дома,
В женской четвертой палате
Каждая малость знакома –

Кружка и запах лекарства,
Няньки дежурной указки
И тридевятое царство –
Пятна и трещины в краске.

Будто синица из клетки,
Глянет из-под одеяла:
Не просыпались соседки,
Утро еще не настало?

Востренький нос, восковые
Пальцы, льняная косица.
Мимо проходят живые.
– Что тебе, Анька?
– Не спится.

Ангел больничный за шторой
Светит одеждой туманной.
– Я за больной.
– За которой?
– Я за детдомовской Анной.

1958

* * * 

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.

Все, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.

Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Все горело светло,
Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала,
Мне и вправду везло.
Только этого мало.

Листьев не обожгло,
Веток не обломало…
День промыт, как стекло,
Только этого мало.

1967



МАРИЯ ПЕТРОВЫХ (1908 – 1979)

* * *

Ни ахматовской кротости,
Ни цветаевской ярости –
Поначалу от робости,
А позднее от старости.

Не напрасно ли прожито
Столько лет в этой местности?
Кто же все-таки, кто же ты?
Отзовись из безвестности!..

О, как сердце отравлено
Немотой многолетнею!
Что же будет оставлено
В ту минуту последнюю?

Лишь начало мелодии,
Лишь мотив обещания,
Лишь мученье бесплодия,
Лишь позор обнищания.

Лишь тростник заколышется
Тем напевом, чуть начатым...
Пусть кому-то послышится,
Как поет он, как плачет он.

1967



АЛЕКСАНДР ЯШИН (1913 – 1968)


СПЕШИТЕ ДЕЛАТЬ ДОБРЫЕ ДЕЛА

Мне с отчимом невесело жилось,
Всё ж он меня растил – и оттого
Порой жалею, что не довелось
Хоть чем-нибудь порадовать его.
Когда он слёг и тихо умирал, -
Рассказывает мать, - день ото дня
Всё чаще вспоминал меня и ждал:
«Вот Шурку бы…. Уж он бы спас меня!»
Бездомной бабушке в селе родном
Я говорил: мол, так её люблю,
Что подрасту и сам срублю ей дом,
Дров наготовлю, хлеба воз куплю.
Мечтал о многом, много обещал…
В блокаде ленинградской старика
От смерти б спас, да на день опоздал,
И дня того не возвратят века.
Теперь прошёл я тысячи дорог-
Купить воз хлеба, дом срубить бы мог…
Нет отчима, и бабка умерла…
Спешите делать добрые дела!

* * *

Пусть не пишешь, запираешь двери,
Принимаешь к сердцу чью-то ложь,
Всё равно мы встретимся, я верю:
Волны, схлынув, вновь идут на берег,
Первую любовь не изживёшь.
С детства, с парты школьной мне знакома,
Радостью взлелеяна одной,
Не оставишь, не уйдёшь к другому:
Где бы ты ни ездила – ты дома,
С кем бы ни ходила – ты со мной.


* * *

В несметном нашем богатстве
Слова драгоценные есть:
Отечество, Верность, Братство,
А есть ещё: Совесть, Честь…
Ах, если бы все понимали,
Что это не просто слова,
Каких бы мы бед избежали.
И это не просто слова!


АЭЛИТА

Очень хочется полюбить
Безответственно, безрассудно,
Молодеть, других молодить,
Плыть под ветром весны попутным.
Очень хочется полюбить,
Чтобы жизнь не текла напрасно,
Самому судить и рядить,
Властелином быть и подвластным.
Слой листвы прошлогодней сгнил.
Сквозь покров перепревший, ржавый,
Среди тысяч братских могил
Изо всех своих свежих сил
Пробиваются новые травы.
Буераки ещё в снегу,
Но по склонам гнездятся птицы,
Над деревьями гам и гул.
Очень хочется преобразиться,
Петь по-птичьи, а не могу
Ни к чему, ни к кому прибиться.
Разнесла весна все мосты,
Путь-дорога моя размыта.
Но другая – к звёздам – открыта.
На какой же орбите ты,
Моя Аэлита?


* * *

Ты такое прощала, 
Так умела любить, 
Так легко забывала, 
Что другим не забыть; 
На такие лишенья 
С отрешённостью шла, 
С чисто русским терпеньем 
Крест свой бабий несла; 
Так душой понимала 
Боль его и беду, 
Что, конечно, бывала
И в раю и в аду.
А ни вздохов, ни жалоб -
Было б счастье в дому.
Даже смерть оправдала б
И простила ему.
Только лжи не стерпела,
Лжи одной не снесла,
Оправдать не сумела
И понять не смогла.



СУХОЕ ВИНО

Он любил сухое вино,
Всю жизнь только сухое –
Натуральное,
Кисловатое, как сама земля,
И окрыляющее, как ветер гор.
Сухие грузинские вина после войны
Шли под номерами,
Этикетки их напоминали солдатские погоны.
С красочных молдавских этикеток
Слетали длинноногие добрые аисты,
Лучшее армянское
Называется золотой лозой –
Воскеваз.
Сухое – оно не дурманит голову,
Не отяжеляет рук и ног
И в сердце вселяет любовь к людям,
А не злобу,
Желание творчества,
А не отвращение от дел.
…Всю жизнь только сухое!
Но по нужде ему приходилось пить
Всё, что Бог пошлёт,
Что поставят товарищи, -
Всё от самогонки до «сучка», 
От терпкого вермута в сельских чайных
До маслянистого, с глицерином,
Разливного портвейна
В городских забегаловках.
А когда жил в Заполярье,
Приходилось пить даже спирт,
Чтобы не замёрзнуть на оленьих перегонах,
Спирт, лёгкий, как огонь,
Холодный, как северное сияние,
И уже привык,
Чтобы время от времени
Что-то обжигало ему горло и душу
До слёз, до придыхания.
Так всю жизнь.
Хотя сердцем он был привязан
Только к сухому
И любил лишь его,
Как всю жизнь любят свою жену
И только её одну.


ВЕРОНИКА ТУШНОВА (1915 – 1965)

* * *

Не боюсь, что ты меня оставишь
Для какой-то женщины другой,
А боюсь я, что однажды станешь
Ты таким же, как любой другой.

И пойму я, что одна в пустыне –
В городе, огнями залитом,
И пойму, что нет тебя отныне
Ни на этом свете, ни на том.


* * *

Открываю томик одинокий –
Томик в переплёте полинялом.
Человек писал вот эти строки.
Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе
И в столетьях мы не повстречались…
Если я от этих строчек плачу,
Значит, мне они предназначались.


* * *

Не отрекаются, любя.
Ведь жизнь конается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
А ты придёшь совсем внезапно.
А ты придёшь, когда темно,
Когда в стекло ударит вьюга,
Когда припомнишь, как давно
Не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
Не полюбившейся когда-то,
Что переждать не сможешь ты
Трёх человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
Трамвай, метро, не знаю что там…
И вьюга заметёт пути
На дальних подступах к воротам…
А в доме будет грусть и тишь,
Хрип счётчика и шорох книжки, 
Когда ты в двери постучишь,
Взбежав наверх без передышки.
За это можно всё отдать,
И до того я в это верю, 
Что трудно мне тебя не ждать, 
Весь день не отходя от двери.


* * *
Гонит ветер
Туч лохматых клочья,
Снова наступили холода.
И опять мы 
Расстаёмся молча,
Так, как расстаются навсегда.
Ты стоишь и не глядишь вдогонку.
Я перехожу через мосток…
Ты жесток
Жестокостью ребёнка,
От непонимания жесток.
Может, на день,
Может, на год целый
Эта боль мне жизнь укоротит.
Если б знал ты подлинную цену
Всех своих молчаний и обид!
Ты бы позабыл про всё другое,
Ты схватил бы на руки меня,
Поднял бы
И вынес бы из горя,
Как людей выносят из огня. 


* * *

Быть хорошим другом обещался,
Звёзды мне дарил и города.
И уехал,
И не попрощался.
И не возвратился никогда.
Я о нём потосковала в меру,
В меру слёз горючих пролила.
Прижилась обида,
Присмирела,
Люди обступили
И дела…
Снова поднимаюсь на рассвете, 
Пью с друзьями, к случаю, вино,
И никто не знает,
Что на свете
Нет меня уже давным-давно.




КОНСТАНТИН СИМОНОВ (1915 – 1979)


* * *
А. Суркову

Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слёзы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: «Господь вас спаси!»
И снова себя называли солдатками, 
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем вёстами,
Шёл тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей, 
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в Бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина –
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти просёлки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на просёлках свела.
Ты помнишь, Алёша: изба под Борисовом,
По мёртвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну, что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьём,
Ты помнишь, старуха сказала: «Родимые,
Покуда идите, мы вас подождём».
«Мы вас подождём!» - говорили нам пажити.
«Мы вас подождём!» - говорили леса.
Ты знаешь, Алёша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади, 
На наших глазах умирают товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока ещё милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я всё-таки горд был за самую милую,
За русскую землю, где я родился.
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.

1941г.

 

АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ (1918 – 1977)


БЕЗ НАЗВАНИЯ 

...И благодарного народа
Он слышит голос: «Мы пришли
Сказать: где Сталин, там свобода,
Мир и величие земли!»
А.Ахматова. "Слава миру", 1950 г.

Ей страшно. И душно. И хочется лечь.
Ей с каждой секундой ясней,
Что это не совесть, а русская речь
Сегодня глумится над Ней!
И все-таки надо писать эпилог,
Хоть ломит от боли висок,
Хоть каждая строчка, и слово, и слог
Скрипят на зубах, как песок.
...Скрипели слова, как песок на зубах,
И вдруг – расплывались в пятно.
Белели слова, как предсмертных рубах
Белеет во мгле полотно.
...По белому снегу вели на расстрел
Над берегом белой реки.
И сын Ее вслед уходившей смотрел
И ждал – этой самой строки!
Торчала строка, как сухое жнивье,
Шуршала опавшей листвой.
Но Ангел стоял за плечом у нее,
И скорбно кивал головой.


КОГДА Я ВЕРНУСЬ

Когда я вернусь – ты не смейся, – когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
Послушай, послушай – не смейся, – когда я вернусь,
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь...
Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется в сердце моем...
Когда я вернусь... О, когда я вернусь...
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь… А когда я вернусь?


 НИКОЛАЙ МАЙОРОВ (1919 – 1942)

* * *

Нам не дано спокойно сгнить в могиле.
Лежим навытяжку и, приоткрыв гробы,
Мы слышим гром 
предутренней пальбы,
Призыв
охрипшей полковой трубы
С больших дорог, которыми ходили.
Мы все уставы знаем наизусть.
Что гибель нам? 
Мы даже смерти выше.
В могиле мы построились в отряд
И ждём приказа нового. И пусть
Не думают, что мёртвые не слышат,
Когда о них потомки говорят.


ТВОРЧЕСТВО

Есть жажда творчества, 
уменье созидать,
На камень камень класть,
вести леса строений,
не спать ночей, по суткам голодать,
нести всю тяжесть каждодневных бдений.
Остаться нищим и глухим навек,
Идти с собой, с своей эпохой вровень
И воду пить из тех целебных рек,
К которым приложился сам Бетховен;
Брать в руки гипс, склоняться на подрамник,
Весь мир вместить в дыхание одно,
Одним мазком весь этот лес и камни
Живыми положить на полотно.
Не дописав, 
оставить кисти сыну, -
Так передать цвета своей земли,
Чтоб век спустя 
всё так же мяли глину
И лучшего придумать не смогли!


М Ы

Есть в голосе моём звучание металла.
Я в жизнь вошёл тяжёлым и прямым.
Не всё умрёт, не всё войдёт в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
Мы жгли костры и вспять пускали реки,
Нам не хватало неба и воды.
Упрямой жизни в каждом человеке
Железом обозначены следы, -
Так в нас запали прошлого приметы.
А как любили мы – спросите жён!
Пройдут века, и вам солгут портреты,
Где нашей жизни ход изображён.
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Когда б не бой, не вечные исканья
Крутых путей к последней высоте,
Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,
В столбцах газет, в набросках на холсте.
Но время шло. Меняли реки русла.
И жили мы, не тратя лишних слов,
Чтоб к вам придти лишь в пересказах устных
Да в серой прозе наших дневников.
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь раскрывали ветру. Из ковша
Тянули воду полными глотками.
И в женщину влюблялись не спеша.
И шли вперёд, и падали, и, еле,
В обмотках грубых ноги волоча,
Мы видели, как женщины глядели
На нашего шального трубача.
А тот трубил, мир ни во что не ставя
(Ремень сползал с покатого плеча),
Он тоже дома женщину оставил,
Не оглянувшись даже сгоряча.
Был камень твёрд, уступы каменисты,
Почти со всех сторон окружены,
Глядели вверх – и небо было чисто,
Как светлый лоб оставленной жены.
…Так я пишу. Пусть неточны слова,
И слог тяжёл, и выраженья грубы!
О нас прошла всесветная молва.
Нам жажда зноем выпрямила губы.
Мир, как окно, для воздуха распахнут.
Он нами пройден, пройден до конца.
И хорошо, что руки наши пахнут
Угрюмой песней верного свинца.
И как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «человек»!


Т Е Б Е

Тебе, конечно, вспомнится несмелый
И мешковатый юноша, когда
Ты надорвёшь конверт армейский белый
С «осьмушкой» похоронного листа…
Он был хороший парень и товарищ,
Такой наивный, с родинкой у рта.
Но в нём тебе не нравилась одна лишь
Для женщины обидная черта:
Он был поэт, хотя и малой силы,
Но был, любил и за строкой спешил.
И как бы ты ни жгла и ни любила,
Так, как стихи, тебя он не любил.
И в самый крайний миг перед атакой, 
Самим собою жертвуя, любя,
Он за четыре строчки Пастернака
В полубреду отдать бы мог тебя!
Земля не обернётся мавзолеем…
Прости ему: бывают чудаки,
Которые умрут, не пожалея,
За правоту прихлынувшей строки.


* * *
Я с поезда, - непроспанный, глухой, 
В кашне, затянутом за пояс. 
По голове погладь меня рукой.
Примись ругать, обратно шли на поезд,
Грозись бедой, невыгодой, концом.
Где б ни была ты – в поезде, в вагоне – 
Я всё равно найду, уткнусь своим лицом
В твои, как небо, светлые ладони.


* * *
Мне б только жить и видеть росчерк грубый
Твоих бровей и пережить тот суд,
Когда глаза твои солгут, а губы
Чужое имя вслух произнесут.
Уйди – но так, чтоб я тебя не слышал,
Не видел. Чтобы, близким не грубя,
Я б дальше жил и подымался выше,
Как будто вовсе не было тебя.


ПАМЯТНИК

Им не воздвигли мраморной плиты.
На бугорке, где гроб землёй накрыли,
Как ощущенье вечной высоты,
Пропеллер неисправный положили.
И надписи отгранивать им рано –
Ведь каждый, небо видевший, читал,
Когда слова высокого чекана
Пропеллер их на небе высекал.
И хоть рекорд достигнут ими не был,
Хотя мотор и сдал на полпути, -
Остановись, взгляни прямее в небо
И надпись ту, как мужество, прочти.
О, если б все с такою жаждой жили,
Чтоб на могилу им взамен плиты,
Как память ими взятой высоты,
Их инструмент разбитый положили
И лишь потом поставили цветы!


ЧТО ЗНАЧИТ ЛЮБИТЬ

Идти сквозь вьюгу напролом.
Ползти ползком. Бежать вслепую.
Идти и падать. Бить челом.
И всё ж любить её – такую!
Забыть про дом и сон, про то, что
Твоим обидам нет числа,
Что мимо утренняя почта
Чужое счастье пронесла.
Забыть последние потери,
Вокзальный свет, её «прости»
И кое-как до старой двери,
Почти не помня, добрести,
Войти, как новых драм зачатье.
Нащупать стены, холод полит…
Швырнуть пальто на выключатель,
Забыв, где вешалка висит.
И свет включить. И сдвинуть полог
Крамольной тьмы. Потом опять
Достать конверты с дальних полок,
По строчкам письма разбирать.
Искать слова, сверяя числа.
Не помнить снов. Хотя б крича,
Любой ценой дойти до смысла.
Понять и сызнова начать.
Не спать ночей, гнать тишину из комнат,
Сдвигать столы, последний взять редут,
И женщин тех, которые не помнят,
Обратно звать и знать, что не придут.
Не спать ночей, не досчитаться писем,
Не чтить посулов, доводов, похвал
И видеть те неснившиеся выси,
Которых прежде глаз не достигал, -
Найти вещей известные основы.
Вдруг вспомнить жизнь.
В лицо узнать её.
Прийти к тебе и, не сказав ни слова,
Уйти, забыть и возвратиться снова,
Моя любовь – могущество моё!

МИХАИЛ КУЛЬЧИЦКИЙ (1919 – 1943)

* * *

Самое страшное в мире -
Это быть успокоенным.
Славлю Котовского разум,
Который за час перед казнью
Тело своё гранёное
Японской гимнастикой мучил.
Самое страшное в мире –
Это быть успокоенным.
Славлю мальчишек смелых,
Которые в чужом городе
Пишут поэмы под утро,
Запивая водой ломозубой,
Закусывая синим дымом.
Самое страшное в мире –
Это быть успокоенным.
Славлю солдат революции,
Мечтающих над строфою,
Распиливающих деревья,
Падающих на пулемёт!


* * *

…Война совсем не фейерверк,
А просто – трудная работа,
Когда – черна от пота – вверх
Скользит по пахоте пехота.
Марш!
И глина в чавкающем топоте
До мозга костей промёрзших ног
Наворачивается на чоботы
Весом хлеба в месячный паёк.
На бойцах и пуговицы вроде
Чешуи тяжёлых орденов.
Не до ордена.
Была бы Родина
С ежедневными Бородино.


СЕРГЕЙ НАРОВЧАТОВ (1919 – 1981)

В ТЕ ГОДЫ

Я проходил, скрипя зубами, мимо
Сожжённых сёл, казнённых городов,
По горестной, по русской, по родимой,
Завещанной от дедов и отцов.
Запоминал над деревнями пламя,
И ветер, разносивший жаркий прах,
И девушек, библейскими гвоздями
Распятых на райкомовских дверях.
И вороньё кружилось без боязни,
И коршун рвал добычу на глазах,
И метил все бесчинства и все казни
Паучий извивающийся знак.
В своей печали древним песням равный,
Я сёла, словно летопись, листал
И в каждой бабе видел Ярославну,
Во всех ручьях Непрядву узнавал.
Крови своей, своим святыням верный,
Слова старинные я повторял, скорбя:
-Россия-мати! Свете мой безмерный,
Какою местью мстить мне за тебя?!



БОРИС СЛУЦКИЙ (1919 – 1986)


ЦЕННОСТИ 

Ценности сорок первого года:
я не желаю, чтобы льгота,
я не хочу, чтобы броня
распространялась на меня.

Ценности сорок пятого года:
я не хочу козырять ему.
Я не хочу козырять никому.

Ценности шестьдесят пятого года:
дело не сделается само.
Дайте мне подписать письмо.

Ценности нынешнего дня: 
уценяйтесь, переоценяйтесь,
реформируйтесь, деформируйтесь,
пародируйте, деградируйте,
но без меня, без меня, без меня.

1970–е

ГОЛОС ДРУГА 

Памяти поэта Михаила Кульчицкого

Давайте после драки
Помашем кулаками,
Не только пиво-раки
Мы ели и лакали,
Нет, назначались сроки,
Готовились бои,
Готовились в пророки
Товарищи мои.

Сейчас все это странно,
Звучит все это глупо.
В пяти соседних странах
Зарыты наши трупы.
И мрамор лейтенантов –
Фанерный монумент –
Венчанье тех талантов,
Развязка тех легенд.

За наши судьбы (личные),
За нашу славу (общую),
За ту строку отличную,
Что мы искали ощупью,
За то, что не испортили
Ни песню мы, ни стих,
Давайте выпьем, мертвые,
За здравие живых!

СТАРУХИ БЕЗ СТАРИКОВ 

Вл. Сякину

Старух было много, стариков было мало:
то, что гнуло старух, стариков ломало.
Старики умирали, хватаясь за сердце,
а старухи, рванув гардеробные дверцы,
доставали костюм выходной, суконный,
покупали гроб дорогой, дубовый
и глядели в последний, как лежит законный,
прижимая лацкан рукой пудовой.
Постепенно образовались квартиры,
а потом из них слепились кварталы,
где одни старухи молитвы твердили,
боялись воров, о смерти болтали.
Они болтали о смерти, словно
она с ними чай пила ежедневно,
такая же тощая, как Анна Петровна,
такая же грустная, как Марья Андревна.
Вставали рано, словно матросы,
и долго, темные, словно индусы,
чесали гребнем редкие косы,
катали в пальцах старые бусы.
Ложились рано, словно солдаты,
а спать не спали долго-долго,
катая в мыслях какие-то даты,
какие-то вехи любви и долга.
И вся их длинная,
вся горевая,
вся их радостная,
вся трудовая – 
вставала в звонах ночного трамвая,
на миг бессонницы не прерывая.


* * *

У каждого были причины свои:
Одни – ради семьи.
Другие – ради корыстных причин:
Звание, должность, чин.

Но ложно понятая любовь
К отечеству, к расшибанью лбов
Во имя его
Двинула большинство.

И тот, кто писал: «Мы не рабы!»–
В школе, на доске,
Не стал переть против судьбы,
Видимой невдалеке.

И бог – усталый древний старик,
Прячущийся в облаках,
Был заменен одним из своих
В хромовых сапогах.


СТАРЫЕ ОФИЦЕРЫ

Старых офицеров застал еще молодыми,
как застал молодыми старых большевиков,
и в ночных разговорах в тонком табачном дыме
слушал хмурые речи, полные обиняков.

Век, досрочную старость выделив тридцатилетним,
брал еще молодого, делал его последним
в роде, в семье, в профессии, в классе, в городе летнем.
Век обобщал поспешно, часто верил сплетням.

Старые офицеры, выправленные казармой,
прямо из старой армии к нови белых армий
отшагнувшие лихо, сделавшие шаг –
ваши хмурые речи до сих пор в ушах.

Точные счетоводы, честные адвокаты,
слабые живописцы, мажущие плакаты,
но с обязательной тенью гибели на лице
и с постоянной памятью о скоростном конце!

Плохо быть разбитым, а в гражданских войнах
не бывает довольных, не бывает спокойных,
не бывает ушедших в личную жизнь свою,
скажем, в любимое дело или в родную семью.

Старые офицеры старые сапоги
осторожно донашивали, но доносить не успели,
слушали ночами, как приближались шаги,
и зубами скрипели, и терпели, терпели.


ПРО ЕВРЕЕВ 

Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.

Евреи – люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.

Я все это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но все никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»

Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.

Пуля меня миновала,
Чтоб говорили нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»



НИКОЛАЙ ГЛАЗКОВ (1919 – 1979)


* * * 

Мне говорят, что «Окна ТАСС»
Моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.


* * * 

Я на мир взираю из-под столика.
Век Двадцатый, век необычайный,
Чем он интересней для историка,
Тем для современника печальней.


ВОРОН

Чёрный ворон, чёрный дьявол,
Мистицизму научась,
Прилетел на белый мрамор
В час полночный, чёрный час.

Я спросил его: - Удастся
Мне в ближайшие года
Где-нибудь найти богатство?
Он ответил: - Никогда!

Я сказал: - В богатстве мнимом
Сгинет лет моих орда,
Всё же буду я любимым?
Он ответил: - Никогда!

Я сказал: - Невзгоды часты,
Неудачник я всегда.
Но друзья добьются счастья?
Он ответил: - Никогда!

И на все мои вопросы,
Где возможны «нет» и «да»,
Отвечал вещатель грозный
Безутешным НИКОГДА!

Я спросил: - Какие в Чили
Существуют города?
Он ответил: - Никогда!
И его разоблачили!
1938г.

===================

…Я сам себе корежил жизнь,
Валяя дурака.
От моря лжи до поля ржи
Дорога далека.
Вся жизнь моя такое что?
В какой тупик зашла?
Она не то, не то, не то,
Чем быть должна!...

 

 

 

СЕРГЕЙ ОРЛОВ (1921 – 1977)

* * *
Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград.
Ему как мавзолей земля –
На миллион веков,
И Млечные Пути пылят
Вокруг него с боков.
На рыжих скатах тучи спят,
Метелицы метут,
Грома тяжёлые гремят,
Ветра разбег берут.
Давным-давно окончен бой…
Руками всех друзей
Положен парень в шар земной,
Как будто в мавзолей…

* * *
Вот человек – он искалечен,
В рубцах лицо. Но ты гляди
И взгляд испуганно при встрече
С его лица не отводи.
Он шёл к победе, задыхаясь,
Не думал о себе в пути,
Чтобы она была такая:
Взглянуть – и глаз не отвести!


СЕМЁН ГУДЗЕНКО (1922 – 1953)

ПЕРЕД АТАКОЙ

Когда на смерть идут – поют.
А перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою –
Час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
И почернел от пыли минной.
Разрыв – и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черёд.
За мной одним идёт охота.
Будь проклят, сорок первый год, -
Ты, вмёрзшая в снега пехота!
Мне кажется, что я магнит,
Что я притягиваю мины.
Разрыв – и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведёт через траншеи
Окоченевшая вражда,
Штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким. А потом
Глушили водку ледяную.
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую.


* * *
Я был пехотой в поле чистом,
В грязи окопной и в огне.
Я стал армейским журналистом
В последний год на той войне.
Но если снова воевать…
Таков уже закон…
Пускай меня пошлют опять
В стрелковый батальон.
Быть под началом у старшин
Хотя бы треть пути,
Потом могу я с тех вершин
В поэзию сойти.

* * *
У каждого поэта есть провинция.
Она ему ошибки и грехи,
Все мелкие обиды и провинности
Прощает за правдивые стихи.
И у меня есть тоже, неизменная,
На карту не внесённая, одна,
Суровая моя и откровенная,
Далёкая провинция – война…

ЭДУАРД АСАДОВ (1923-2004)


Не хочу, не могу, не смирился
И в душе все границы сотру.
Я в Советском Союзе родился
И в Советском Союзе умру!



АЛЕКСАНДР МЕЖИРОВ 

ПРОЩАНИЕ СО СНЕГОМ

Вот и покончено со снегом,
С московским снегом голубым, -
Колёс бесчисленным набегом
Он превращён в промозглый дым.
О, сколько разных шин! Не счесть их!
Они, вертясь наперебой,
Ложатся в ёлочку и в крестик
На снег московский голубой.
От стужи кровь застыла в жилах,
Но вдрызг разъезжены пути –
Погода зимняя не в силах
От истребленья снег спасти.
Москва от края и до края
Голым-гола, голым-гола.
Под шинами перегорая,
Снег истребляется дотла.
И сколько б ни валила с неба
На землю зимняя страда,
В Москве не будет больше снега,
Не будет снега никогда.

==================
…Без тебя не жить на белом свете,
Не дышать, не петь, не плакать врозь,
Мой вокзал! Согрей меня в буфете,
На перроне гулком заморозь.
=========================

…Стану от усталости
Напиваться в дым,
И до самой старости
Буду молодым.


* * * 

Все хорошо, все хорошо: 
Из мавзолея Сталин изгнан,
Показан людям Пикассо, 
В Гослитиздате Бунин издан, 
Цветам разрешено цвести, 
Запрещено ругаться матом. 

Все это может привести 
К таким плачевным результатам.


 * * * 

Одиночество гонит меня
От порога к порогу –
В яркий сумрак огня.
Есть товарищи у меня,
Слава богу!
Есть товарищи у меня!

Одиночество гонит меня
На вокзалы, пропахшие воблой,
Улыбнется буфетчицей доброй,
Засмеется, разбитым стаканом звеня.
Одиночество гонит меня
В комбинированные вагоны,
Разговор затевает
Бессонный,
С головой накрывает,
Как заспанная простыня.

Одиночество гонит меня. Я стою,
Елку в доме чужом наряжая,
Но не радует радость чужая
Одинокую душу мою.
Я пою.
Одиночество гонит меня
В путь-дорогу,
В сумрак ночи и в сумерки дня.
Есть товарищи у меня,
Слава богу!
Есть товарищи у меня


НИКОЛАЙ ДОРИЗО 

* * *
Не писал стихов и не пишу – 
Ими я, как воздухом, дышу.
Им я, как себе, принадлежу.
Под подушкой утром нахожу.
Не писал стихов и не пишу,-
Просто я себя перевожу
На язык понятных людям слов.
Не писал и не пишу стихов.
Можно ли профессией считать
Свойство 
за обиженных страдать?
Как назвать работою, скажи,
Неприятье подлости и лжи?
Полюбить товарища, как брата, -
Разве это специальность чья-то?
Восхищенье женщиной своей,
До рассвета дрожь тоски по ней.
Как назвать работою, скажи,
Это состояние души?
Я и сам не знаю, видит бог,
Сколько мне прожить осталось строк…
Нет такой профессии – поэт.
И такой работы тоже нет.

* * *
О, как нам часто кажется в душе,
Что мы, мужчины, властвуем, решаем.
Нет! Только тех мы женщин выбираем,
Которые нас выбрали уже.


ОДА ВРАГАМ

Я возвращаюсь к юности минувшей
И говорю: за всё спасибо вам –
Той женщине, внезапно обманувшей,
Верней, в которой обманулся сам.
Мой враг, спасибо говорю тебе я
За факт существованья твоего.
Я был без вас беспечней и добрее,
Счастливей был
Призванья своего.
Вы посылали вызов на дуэли,
Вы заставляли браться за перо.
Вы мне добра, конечно, не хотели,
И всё же вы мне принесли добро.
Не раз я был за доброту наказан
Предательскою завистью людской.
И всё-таки не вам ли я обязан
Своею, может, лучшею строкой?

БУЛАТ ОКУДЖАВА (1924 – 1997)


* * * 
Ф. Искандеру

Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет.
Что назначено судьбою – обязательно случится:
то ли самое прекрасное в окошко постучится,
то ли самое напрасное в объятья упадет.

Так не делайте ж запасов из любви и доброты
и про черный день грядущий не копите милосердье:
пропадет ни за понюшку ваше горькое усердье,
лягут ранние морщины от напрасной суеты.

Жаль, что молодость мелькнула, жаль, что старость коротка.
Всё теперь как на ладони: лоб в поту, душа в ушибах...
Но зато уже не будет ни загадок, ни ошибок –
только ровная дорога до последнего звонка.


* * *

Ах, война, что ты сделала, подлая?
Стали тихими наши дворы.
Наши мальчики головы подняли,
Повзрослели они до поры.
На дорогах едва помаячили
И ушли – за солдатом солдат…
До свидания, мальчики. 
Мальчики! –
Постарайтесь вернуться назад.
Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
Не жалейте ни пуль, ни гранат,
И себя не щадите, и всё-таки
Постарайтесь вернуться назад…

Ах, война, что ты, подлая, сделала?
Вместо свадеб разлуки и дым.
Наши девочки платьица белые
Раздарили сестрёнкам своим.
Сапоги – ну, куда от них денешься,
Да зелёные крылья погон…
Вы наплюйте на сплетников, девочки.
Мы сведём с ними счёты потом.
Пусть болтают, что верить вам не во что,
Что бредёте войной наугад.
До свидания, девочки.
Девочки! – 
Постарайтесь вернуться назад…


ВАЛЕНТИН БЕРЕСТОВ (1928 – 1998)


ВОКРУГ ДЕЛА А. СИНЯВСКОГО И Ю. ДАНИЭЛЯ

Поздно ночью КГБ
Не ко мне пришло. К тебе!
За тобой, а не за мной!
Слава партии родной!


* * * 
О чем поют воробушки
В последний день зимы?
– Мы выжили, мы дожили,
Мы живы, живы мы!


* * * 
Нет годовщин у ледохода.
Не знают именин ручьи.
Рожденьем чествует природа
Рожденья прежние свои.


* * * 

Это было в начале сорок девятого.
Горбоносой студентки прелестная челка.
Я сказал: – Ты похожа на Анну Ахматову!
А она: – Как не стыдно! Ведь я комсомолка!


МИЛИТАРИСТ

Что-то грустно. Нá сердце тоска.
Не ввести ль куда-нибудь войска?


* * * 
Петушки распетушились,
Но подраться не решились.
Если очень петушиться,
Можно перышек лишиться,
Если перышек лишиться,
Нечем будет петушиться.


* * * 
Любили тебя без особых причин:
За то, что ты внук,
За то, что ты сын,
За то, что малыш,
За то, что растешь
За то, что на папу и маму похож.
И эта любовь до конца твоих дней
Останется тайной опорой твоей.

ПЕРВЫЙ КУРС

Что за странная окрошка?
Взлеты мысли и зубрежка,
Каблучков девичьих стук,
Спор и хохот до упаду,
Семинары, серенады –
Смесь гремучая детсада
С академией наук.


* * * 
Впервые в России за столько веков,
Жестоких и чуждых морали,
Живем мы под властью таких дураков,
Которых мы сами избрали.

1995

НАД СТАРОЙ АНТОЛОГИЕЙ

Е. Я. Хазину

Мировая поэзия слишком грустна.
Хор поэтов, в отличье от птичьего хора,
Даже если рассвет, даже если весна,
Про былые невзгоды забудет не скоро.

Как и птицы, поэты поют о любви,
Но всё больше о боли, изменах, разлуке.
Правда, есть у поэтов свои соловьи,
У которых сладки даже горькие звуки.


ВЛАДИМИР КОРНИЛОВ (1928 – 1997)

* * *
Когда просили каши сапоги,
Наполеон в армейском простодушье
Замазывал белёсые чулки
Казённой, наспех разведённой тушью.
Сжевав сухарь, что Робеспьер послал,
И не занявши храбрости в графине,
Шёл молодой опальный генерал
К своей лихой зазнобе – Жозефине.
Средь наших бардов я – не Бонапарт.
Смиренье из меня не просто выбить.
И до поры, когда сам чёрт не брат,
Необходимо мне порядком выпить.
Я занимаю денег на вино.
Иду к тебе и здорово глупею.
Товарищам моим с тобой везло.
А я тебя поцеловать робею…
Не поднимай ощипанную бровь.
Я знаю время, как швейцарский анкер.
Сейчас моя смущённая любовь
Тебе всего нужней, мой падший ангел.
…Одни храбры, другие влюблены.
Одним страшны, другим нужны победы.
Одни растопчут женщин, как слоны,
Другие их поднимут, как поэты.


АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ

О САМОМ ГЛАВНОМ

Самое горькое на свете состояние –
Одиночество.
Самое длинное на земле расстояние –
То, которое одолеть не хочется.
Самые злые на свете слова:
«Я тебя не люблю».
Самое страшное – если ложь права,
А надежда равна нулю.
Самое трудное – ожиданье конца
Любви.
Ты ушла – как улыбка с лица,
И сердце считает шаги твои.
И всё-таки я хочу самого страшного
И самого неистового хочу.
Пусть мне будет беда вчерашняя
И счастье завтрашнее по плечу.


=============

Пока мы боль чужую чувствуем,
Пока живёт в нас сострадание,
Пока мечтаем мы и буйствуем, -
Есть нашей жизни оправдание!

НЕ СМЕЙТЕ ЗАБЫВАТЬ УЧИТЕЛЕЙ

Не смейте забывать учителей.
Они о нас тревожатся и помнят,
И в тишине задумавшихся комнат
Ждут наших возвращений и вестей.

Им не хватает этих встреч нечастых.
И сколько бы ни миновало лет,
Слагается учительское счастье
Из наших ученических побед.

А мы порой так равнодушны к ним:
Под Новый год не шлём им поздравлений,
И в суете иль попросту из лени
Не пишем, не заходим, не звоним.

Не смейте забывать учителей.
Ведь лучшее всё в нас – от их усилий.
Учителями славится Россия.
Ученики приносят славу ей.

Не смейте забывать учителей. 


* * *

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось,
Да надежды, как птицы, парили в душе.

Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за все вам — усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство...
Не жалейте, что вам не досталось их бед.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берет он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы! 

МАЙЯ РУМЯНЦЕВА (1929 – 1980)

БАЛЛАДА О СЕДЫХ

Говорят, нынче в моде седые волосы.
И «седеет» бездумно молодость.
И девчонка лет двадцати
Может гордо седою пройти.
И какому кощунству в угоду
И кому это ставить в вину?
Как нельзя вводить горе в моду,
Так нельзя вводить седину.
Память, стой…. Замри…. Это надо….
То из жизни моей – не из книжки.
…Из блокадного Ленинграда
Привезли седого мальчишку.
Я смотрела на чуб с перламутром
И в глаза его очень взрослые.
Среди нас он был самым мудрым,
Поседевший от горя подросток…
…А ещё я помню солдата.
Он контужен был взрывом гранаты,
И оглох, и навек онемел.
Вот тогда, говорят, поседел…
О седая мудрая старость!..
О седины неравных боёв!
Сколько людям седин досталось
От не отданных городов!..
А от тех, что пришлось отдать,
Поседевших не сосчитать…
Говорят, нынче в моде седины.
Нет, не мода была тогда.
…В городах седые дымины,
И седая в селе лебеда.
И седые бабы-вдовицы,
И глаза, седые от слёз,
И от пепла седые лица
Над холмом у седых берёз…
Пусть сейчас не война. Не война.
Но от горя растёт седина…
Эх ты, модница, злая молодость!
Над улыбкой – седая прядь.
Это даже похоже на подлость –
За полтинник седою стать.
Я не против дерзости в моде.
Я за то, чтобы модною слыть.
Но седины, как славу, как орден,
Надо, выстрадав, заслужить…


ФАЗИЛЬ ИСКАНДЕР

* * *

Мне нужен собрат по перу –
Делиться последней закруткой,
И рядом сидеть на пиру,
И чокаться шуткой о шутку.
Душа устаёт голосить
По дружбе, как небо огромной.
Мне некого в дом пригласить,
И сам я хожу, как бездомный.
Тоскуем по дружбе мужской,
Особенно если за тридцать.
С годами тоска обострится,
Но всё-таки лучше с тоской.
Надежды единственный свет,
Прекрасное слово: товарищ…
Вдруг тёплую руку нашаришь
Во мраке всемирных сует.
Но горько однажды открыть,
Что не во что больше рядиться,
С талантом для дружбы родиться,
Таланта не применить…
Тоскую по дружбе мужской
Тоской азиатской и жёлтой…
-Да что в этой дружбе нашёл ты?
-Не знаю. Тоскую порой.


ДМИТРИЙ ГОЛУБКОВ (1930 – 1972)

Ю Н О С Т Ь

Тёмный холод плавал в мастерской.
Краски на палитре коченели.
Но преподаватель объявил:
-Слушайте! Сегодня пишем тело.
Выросли. Довольно натюрмортов. 
У окошка женщина стояла,
В котиковой шапке, в старых ботах,
С молодыми дерзкими губами…
Мой приятель, ловелас присяжный,
Полное собранье анекдотов,
Подмигнул мне:
-Крупно повезло.
Девочка что надо – красота!..
Женщину просил преподаватель:
-Не робейте, это ведь искусство…
Я включил рефлектор… - Раздевайтесь.
Ждали мы. Нам было по шестнадцать.
Женщина растерянно молчала,
Гладя уши, красные с мороза.
Вдруг она озлобленно и смело
Вскинула ресницы. Оглядела
Наши озабоченные лица,
И высокомерно усмехнулась,
И ушла за ситцевую ширму…

Занавеска дёрнулась, шурша, -
Мы увидели совсем иную
Женщину…
Легко лепились плечи.
Бабочкою родинка смуглела
На тугом овальном животе.
Предзакатный розовый мороз
Распалённым бликом гладил шею,
Окружив оранжевою пылью
Кос каштановых венок тяжёлый.
Солнечный, пушисто-жёлтый заяц
На коричневый сосок улёгся –
И она его рукой накрыла.

Мой приятель, ловелас присяжный,
Полное собранье анекдотов,
К ней тянулся светлыми глазами,
Щурился он, словно бы от солнца,
И шептал:
-Не может быть…. Поймаю…
шёпотом спросил я:
-Что поймаешь?
-Вот плечо куда-то убегает,
И глаза - не смотрят. Не смеются!
День, кончаясь, рдел.
Окно горело.
Женщина светилась в полумраке,
Словно снег,
Кострами озарённый.


ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ 

* * *

Ветер сильней становится –
а кажется, будто люди.
Воздух свежей становится –
а кажется, будто люди.
Звёзды ярче становятся –
а кажется, будто люди.
А может быть, и не кажется,
ведь это же так понятно:
Влияние мироздания
на нас, людей, и обратно:
Люди теплей становятся –
а кажется, будто ветер,
Люди чище становятся –
а кажется, будто воздух,
Люди ближе становятся –
а кажется, будто звёзды…


* * *

Как мы кружимся – и я, и он, и все!
Вместо солнца – просто белка в колесе.
Над толпою – как мембрана – медный бас,
Он проигрывает, проигрывает нас,
Как пластинку, как пластинку, как тогда –
В патефонные далёкие года.
Площадь круга… Площадь круга… Два пи эр…
-Где Вы служите, подруга?
-В АПН.
-Вам не кажется, что мы сейчас в Гель-Гью?
-Вы банальны, друг мой, Грина не терплю…
Грины, Грэмы и Эльмары – всё потом!
Солнце машет нам оранжевым хвостом.
Где часы и где минуты, где века?
Лишь полоска на руке от ремешка…
-Вам не кажется, что всё идёт кругом?
-Мы сейчас столкнёмся…
-С другом иль с врагом? –
Все мы кружимся, Господь нас пронеси, -
Все немножечко вокруг своей оси.
На большом на барабане целый час,
Как на лобном месте, распинают вальс.
-Загорел на Вашей ручке ремешок…
Что со мной? Во мне проснулся пастушок,
И гусар, который спит во мне давно,
И кому ещё проснуться суждено.
-Вам не кажется, что мне пора домой?
О, конечно! Но нельзя же по прямой,
А вращенье в этой солнечной гульбе –
Лучший способ возвращения к себе.


СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ 

* * *

Добро должно быть с кулаками,
Добро суровым быть должно, 
Чтобы летела шерсть клоками
Со всех, кто лезет на добро.
Добро – не жалость и не слабость,
Добром дробят замки оков.
Добро – не слякоть и не святость,
Не отпущение грехов.
И смысл истории – в конечном,
В добротном действии одном:
Спокойно вышибать коленом
Не уступающих добром!

* * *

Стадион. Золотая пора.
Шум толпы, ожидание старта,
Лихорадочной крови игра,
Вкус победы и горечь азарта.
Кто-то дышит за правым плечом,
Чуть ни шаг – тяжелеют шиповки.
Всё равно я тебя, Толмачёв,
Обойду и не выпущу с бровки.
Каждый финиш и каждый забег
Были по сердцу мне и по нраву.
Я любил этот жалкий успех
И его ненадёжную славу.
А когда у пустынных трибун
Я с тобой по ночам расставался,
Этот гул, этот свист, этот шум
Над моей головой продолжался.
Стадион заполнялся луной,
И глядели холодные тени,
Как кумиры мои по прямой
Финишируют прямо в забвенье.



ЛЕОНИД ЧАШЕЧНИКОВ (1933 – 1999)

* * *

Принимаю, словно неизбежность,
Пепел лет, осевший на виски.
Всю мою любовь к тебе и нежность
Выпили поволжские пески.
Лгать не надо: стали между нами
Годы, люди, вёрсты и вражда.
Всё прошло.
Осталась только память.
Память, к сожаленью, навсегда.


* * *

Сознаюсь, самолюбию назло,
Что мне в любви чертовски не везло.
Ну, не везло – и всё тут. Что за диво?
С поэтами такое дело сплошь.
Пока научишься писать правдиво,
Десятки раз изранишься о ложь.
Но знаете, в чём их земное счастье?
Пройдя сквозь ад измен и суеты,
Они не делят душ своих на части
И до конца младенчески чисты.
И о любви, о совершенстве женщин
Слагают оды до седых волос…
Поэтов было бы намного меньше,
Когда бы у поэтов всё сбылось.


СТАРИКИ УХОДЯТ ПОНЕМНОГУ

Старуха умерла под вечер
Легко и просто, как жила.
Тащила чугунок из печи,
Ухват из рук – и отошла.
Старуху в полдень схоронили,
Пришло на тризну полсела.
А всё не верилось Даниле,
Что Василиса умерла.
Ему мерещилось в потёмках:
То скрип ступенек на крыльце,
То в коленкоровой кофтёнке
С улыбкой счастья на лице
Она лежит на свежем сене,
Коса цыганская жгутом – 
И поцелуй, и дрожь в коленях,
И всё такое, что потом…
О, этот мир любви и боли!
О, мудрость мира – старики!..
От недопаханного поля,
От недописанной строки
Они уходят понемногу
Туда, где нет добра и зла,
Оставив нам свои тревоги,
Свои заботы и дела.
И никуда от них не деться.
Но как прожить, чтоб уходя,
Оставить от себя в наследство,
Как шум весеннего дождя,
Как шелест листьев на осине,
Как запах хлеба на току –
И о любви, и о России
Одну бессмертную строку?..


ИЛЬЯ ФОНЯКОВ 

* * *

Значит, возраст – если всё дороже
Времени немереный запас.
Значит, возраст – если ценишь строже
Каждый день отпущенный и час.
Сердишься на мелкие заботы:
Жалко тратить время в пустяках,
И острее чувствуешь длинноты
В пьесах, в кинофильмах и в стихах…


* * *

Я заметил это не вчера –
Вижу вновь и вновь одно и то же:
Наши встречи, наши вечера
Стали удивительно похожи.
Наважденье! Просто нет житья,
Одолела странная забота:
Что-то мы исчерпали, друзья,
До конца обговорили что-то.
И едва товарищ наберёт
Воздуха,
сказать о чём он хочет –
Всем уже известно наперёд,
Чем блеснёт он,
чем начнёт и кончит.
Я и сам угадывал не раз
За секунду, за две или за три:
Вот привстанет кто-нибудь из нас,
Кашлянет, закурит…
Как в театре!
Просто не идёт из головы!
Беспокойством в душу западает…
И всё чаще, что ни говори,
У поэтов строчки совпадают!

ПАЛИНДРОМЫ

Леди Бог обидел

Молебен о коне белом

Лом о смокинги гни, комсомол

Не до логики – голоден

 

 

 

 

 ИГОРЬ ГУБЕРМАН 

Г А Р И К И 

* * *
Российский нрав прославлен в мире,
Его исследуют везде,
Он так диковинно обширен,
Что сам тоскует по узде.

* * *
Жил человек в эпохе некой,
Твердил с упрямостью своё.
Она убила человека,
И стал он гордостью её.

* * *
Мужчина – хам, зануда, деспот,
Мучитель, скряга и тупица;
Чтоб это стало нам известно,
Нам просто следует жениться.

* * *
Бойся друга, а не врага –
Не враги нам ставят рога.

* * *
Власть и деньги, успех, революция,
Слава, месть и любви осязаемость –
Все мечты обо что-нибудь бьются,
И больнее всего – о сбываемость.

* * *
С годами тело тяжелей,
Хотя и пьём из меньших кружек,
И высох напрочь дивный клей,
Которым клеили подружек.
* * *

Ах, юность, юность! Ради юбки
Самоотверженно и вдруг
Душа кидается в поступки,
Руководимые из брюк.

* * *
К бумаге страстью занедужив,
Писатель был мужик ледащий;
Стонала тема: глубже, глубже!
А он был в силах только чаще.

* * *
Среди честнейших жён и спутников,
Среди моральнейших людей
Полно несбывшихся преступников 
И неслучившихся блядей.

* * *
Чего ж теперь? Курить я бросил,
Здоровье пить не позволяет,
И вдоль души глухая осень,
Как блядь на пенсии, гуляет.

* * *
Мечты питая и надежды,
Девицы скачут из одежды;
А погодя – опять в одежде,
Но умудрённее, чем прежде.

* * *
Не славой, не скандалом, не грехом,
Тем более не устной канителью –
Поэты поверяются стихом,
Как бабы проверяются постелью.

* * *
Раньше каждый бежал на подмогу,
Если колокол звал вечевой;
Отзовётся сейчас на тревогу
Только каждый пузырь мочевой.

* * *
Везде, где слышен хруст рублей
И тонко звякает копейка,
Невдалеке сидит еврей
Или по крайности еврейка.

* * *
Строки вяжутся в стишок,
Море лижет сушу,
Дети какают в горшок,
А большие – в душу.

* * *
Любовь – спектакль, где антракты
Немаловажнее, чем акты.

* * *
Мы женщин постигаем, как умеем:
То дактилем, то ямбом, то хореем,
Встречаясь то и дело с темпераментом,
Который познаваем лишь гекзаметром.

* * *
Теперь другие, кто помоложе,
Тревожат ночи кобельим лаем,
А мы настолько уже не можем,
Что даже просто и не желаем.

* * *
Есть бабы – я боюсь их как проклятья –
Такая ни за что с тобой не ляжет,
Покуда, теребя застёжки платья,
Вчерашнее кино не перескажет.

* * *
Не почитая за разврат,
Всегда готов наш непоседа,
Возделав собственный свой сад,
Слегка помочь в саду соседа.

* * *
Эпическая гложет нас печаль
За чёрные минувшие года;
Не прошлое, а будущее жаль,
Поскольку мы насрали и туда.

* * * 
Направляя партии и классы,
Классики, увы, не взяли в толк,
Что идея, брошенная в массы – 
Это девка, брошенная в полк.



ГЕННАДИЙ КОЛЕСНИКОВ (1937 – 1995)

* * *
Почему стало холодно вдруг,
Будто друг, лучший друг не со мной?
Это осень уносит на юг
Журавлей сквозь туман голубой.

Отчего стало пусто в груди,
Будто сердце окутал обман?
Это осень приносит дожи
Из каких-то неласковых стран.

Почему ты сейчас не со мной, 
Будто встреч, наших встреч не вернуть?
Это осень заносит листвой
До любви неоконченный путь…



ПЁТР ВЕГИН 

* * *
Эта женщина далёко – далеко.
Этой женщине живётся нелегко.
Большерукая, как снежный человек,
Ждёт меня она, наверно, целый век.
У неё была тяжёлая коса.
Звёздной полночью наполнены глаза.
От таких вот, от таких вот, как она,
Было Пушкину и Блоку не до сна.
Вот таких сребром одаривал купец,
Красотою раззадоренный скупец,
А ямщик сажал с собой на облучок…
Я навек её глазами облучён!
Эту женщину я часто обижал.
Не сказав ни слова, ночью уезжал.
И летела под колёса поездам,
Как её слеза, падучая звезда…
По планете я мотаюсь, как шальной,
Изменяю этой женщине с другой.
Мне, как мальчику, прозрачно и легко…
Но однажды ради той, что далеко
Я все женщинам планеты изменю,
На второй этаж взбегу и позвоню,
И предстану, словно чудо из тумана:
-Здравствуй, мама!




ИОСИФ БРОДСКИЙ (1940 – 1996)

С О Н Е Т 

Как жаль, что тем, чем стало до меня
Твоё существование, не стало
Моё существованье для тебя.
…В который раз на старом пустыре
Я запускаю в проволочный космос
Свой медный грош, увенчанный гербом,
В отчаянной попытке возвеличить
Момент соединения... Увы,
Тому, кто не способен заменить
Собой весь мир, обычно остаётся
Крутить щербатый телефонный диск,
Как стол на спиритическом сеансе,
Покуда призрак не ответит эхом
Последним воплям зуммера в ночи.

--------------------------------------------

Остановись, мгновенье! Ты не столь
Прекрасно, сколько ты неповторимо.


ИЗ «ЛИТОВСКОГО ДИВЕРТИСМЕНТА»

3. КАФЕ «НЕРИНГА»

Время уходит в Вильнюсе в дверь кафе,
Провожаемо дребезгом блюдец, ножей и вилок,
И пространство, прищурившись, подшофе,
Долго смотрит ему в затылок.

Потерявший изнанку пунцовый круг
Замирает поверх черепичных кровель,
И кадык заостряется, точно вдруг
От лица остаётся всего лишь профиль.

И веления щучьего слыша речь,
Подавальщица в кофточке из батиста
Перебирает ногами, снятыми с плеч
Местного футболиста.

ИЗ «ПИСЕМ РИМСКОМУ ДРУГУ (ИЗ МАРЦИАЛА)»

* * *
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.


* * *

Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
Долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
Там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
В дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
Чтоб за ту же и оплакивали цену.


ИЗ «КОЛЫБЕЛЬНОЙ ТРЕСКОВОГО МЫСА»

Как бессчетным жёнам всесильный Шах
Изменить может только с другим гаремом,
Я сменил империю. Этот шаг
Продиктован был тем, что несло горелым
С четырёх сторон – хоть живот крести;
С точки зренья ворон – с пяти.


ПОЛЯРНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ

Все собаки съедены. В дневнике
Не осталось чистой страницы. И бисер слов
Покрывает фото супруги, к её щеке
Мушку даты сомнительной приколов.
Дальше – снимок сестры. Он не щадит сестру:
Речь идёт о достигнутой широте!
И гангрена, чернея, взбирается по бедру,
Как чулок девицы из варьете.



* * * 

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

24 мая 1980



ДМИТРИЙ ПРИГОВ (1940 – 2007)


БАНАЛЬНОЕ РАССУЖДЕНИЕ НА ТЕМУ СВОБОДЫ

Только вымоешь посуду
Глядь - уж новая лежит
Уж какая тут свобода
Тут до старости б дожить
Правда, можно и не мыть
Да вот тут приходят разные
Говорят: посуда грязная! -
Где уж тут свободе быть


* * *
Вот придет водопроводчик
И испортит унитаз
Газовщик испортит газ
Электричество - электрик

Запалит пожар пожарник
Подлость сделает курьер
Но придет Милицанер
Скажет им: не баловаться!


* * *
Вчера в кромешной тьме средь ночи
Комар меня безумный мучил

То пел виясь, то пел присев
Я бился с ним в ночи как лев

Под утро же в изнеможенье
Мы оба вышли из сраженья

С потерями в живой силе и технике


* * *
Вымою посуду -
Это я люблю
Это успокаивает
Злую кровь мою

Если бы не этот
Скромный жизненный путь -
Быть бы мне убийцей
Или вовсе кем-нибудь

Кем-нибудь с крылами
С огненным мечом
А так вымою посуду -
И снова ничего

* * *
Женщина в метро меня лягнула
Ну, пихаться - там куда ни шло
Здесь же она явно перегнула
Палку, и все дело перешло
В ранг ненужно личных отношений
Я, естественно, в ответ лягнул
Но и тут же попросил прощенья -
Просто я как личность выше был

* * * 
Про то сья песня сложена 
Что жизнь прекрасна и сложна

Среди небес полузаброшенных 
Порхает птичка зензивер 
А в подмосковном рву некошеном 
С ножом в груди Милицанер 
Лежит


* * *
Чем больше Родину мы любим -
Тем меньше нравимся мы ей!
Так я сказал в один из дней
И до сих пор не передумал


* * *
Так во всяком безобразье
Что-то есть хорошее
Вот герой народный - Разин
Со княжною брошеной
В Волгу бросил ее Разин
Дочь живую Персии
Так посмотришь: безобразье
А красиво - песенно...


* * *
Сегодня утром на брегах Невы
Вас, Александр Сергеич, вспомнил утром
По той причине, что развратны вы
А я через столетье целомудрен

И зарыдал я на брегах Невы
Увидя дев кругом столь полногрудых
Что захотел развратен быть как вы
Не захотел как я быть целомудрен

ГРИГОРИЙ КРУЖКОВ 

ИЗ ЛИМЕРИКОВ 1970-х

Лимерики – подражание английскому поэту середины XIX в. Эдварду Лиру
(Название в честь ирландского города Лимерика.) 


* * * 
Жил на свете примерный супруг,
Запиравший супругу в сундук.
На ее возражения
Мягко, без раздражения
Говорил он: «Пожалте в сундук!»


* * * 
Жил общественный деятель в Триполи,
У которого волосы выпали.
Он велел аккуратно
Все их вставить обратно,
Озадачив общественность Триполи.


* * * 
Пожилой джентльмен из Ланкастера
Бил кием биллиардного мастера.
И кричал он: «В ту лузу
Можно всунуть Тулузу
И еще половину Ланкастера!»




ЕВГЕНИЙ БЛАЖЕЕВСКИЙ (1947 – 1999)

* * *

Лагерей и питомников дети,
В обворованной сбродом стране
Мы должны на голодной диете
Пребывать и ходить по струне.
Это нам, появившимся сдуру,
Говорят: «Поднатужься, стерпи...»
Чтоб квадратную номенклатуру
В паланкине носить по степи.
А за это в окрестностях рая
Обещают богатую рожь...
Я с котомкой стою у сарая,
И словами меня не проймешь! 


ВЛАДИМИР МОЛЧАНОВ 

* * *

То не роща наряд свой роняет –
Это детство меня догоняет.
Говорит: «Наплевать на усталость,
Посмотри, сколько листьев осталось!..»

То не дождь над землёю осенней –
Это юность пришла, как спасенье.
Говорит: «Набирайся отваги,
Как земля набирается влаги…»

То не иней упал на дорогу –
Это зрелость спешит на подмогу.
Говорит, как всегда, о насущном:
«Ты не прошлым живи, а грядущим».

То не землю укрыли сугробы –
Это старость, подруга до гроба,
Говорит, будто листья роняет:
«Это детство тебя догоняет…»



АНАТОЛИЙ КОБЕНКОВ (1948 – 2006)


* * *

До чего же я жил бестолково!
Захотелось мне жить помудрей:
вот и еду в музей Кобенкова,
в самый тихий на свете музей.
Открывайте мне дверь побыстрее!
И, тихонько ключами звеня,
открывает мне сторож музея,
постаревшая мама моя...

ВЛАДИМИР ВИШНЕВСКИЙ 


Спеша, давясь любимым человеком…

Всё, уходи, а то сейчас привыкну…

Как страшно жить с одной, отдельно взятой…

Ну вот, и Вас довёл я до ламбады…

Я Вас люблю! (Следите за рукой)…

Вернулся муж, а мы в прямом эфире…

Вы правы, да, на «Вы» гигиеничней…

А друг её, ну скажем так, спортсмен…

Плачу за всё – и всё же в неоплатном…

Мужчины! Настойчиво овладевайте женщинами!..

Я достаю из широких штанин…
Все возмущённо кричат: «Гражданин!»


О главном я не умолчу –
Мне и на это хватит смелости:
Да, я хочу тебя, хочу!..
Но, знаешь, меньше, чем хотелось бы.

…И сил такой прилив,
И боевой настрой!..
(Всё меньше перерыв
Меж первой и второй).

…Случилось страшное – зови милицию!
Случилось ставшее уже традицией:
Средь шумного бала
Набили хлебало.

Читательница (имя-отчество)
Из города Райцентрограда, -
«Давно слежу за Вашим творчеством», -
Мне говорила плотоядно.

«Ой, прочитайте что-нибудь ещё!..» -
Воскликнула она, всплеснув ногами…

…А эта шептала в любовном хмелю:
«Вот только стихов я твоих не люблю!»

На заре двадцать первого века,
Когда жизнь непосильна уму,
Как же нужно любить человека,
Чтобы взять и приехать к нему!..

… Как осложняют жизнь все те,
Кому её мы облегчили!..

Не настолько я продвинут,
Чтобы взять вот так и вынуть.

В таком-то возрасте?
Нет, только с предоплатой!..

…и чем сомнительней контора,
Тем генеральнее директор…

За детство счастливое наше
Ответственных вряд ли накажут.

Мы живём во взаимозависимом мире.
Вот, допустим, находится кто-то в сортире…

Останкино!.. Как много в этом звуке!
А взять его – всё не доходят руки.

Чтоб нас?.. Не досчитались?!.. На банкете?!!
Ну что вы, господа, ведь вы не дети…


КАК ЖАЛЬ

Устал впустую обаять,
Споткнулась жизнь моя.
Я понял, что очаровать
Тебя не в силах я.

А душу я успел сорвать
До крайней хрипоты –
Как жаль, что разочаровать
Меня не в силах ты.



ЕВГЕНИЙ БУНИМОВИЧ 


ПОКОЛЕНИЕ

А. Еременко

В пятидесятых – рождены,
в шестидесятых – влюблены,
в семидесятых – болтуны,
в восьмидесятых – не нужны.
Ах, дранг нах остен, дранг нах остен,
хотят ли русские войны,
не мы ли будем в девяностых
Отчизны верные сыны...

1982


ВЕРОНИКА ДОЛИНА 


* * *

А не по кроне – по корню
пришелся удар тогда.
Видишь, как я покорна.
Не бегу никуда.
Молюсь очагу и крову,
и гладким морским камням.
Это молния бьет в крону.
А лопата бьет по корням.


ВИКТОР ШЕНДЕРОВИЧ 

БАЛЛАДА ОБ АВОКАДО

Когда услышал слово «авокадо»
Впервые, в детстве… нет, когда прочёл
его – наверно, у Хемингуэя
(или Ремарка? Или у Майн Рида?-
уже не помню), - в общем, с тех вот пор
я представлял тропическую синь,
и пальмы над ленивым океаном,
и девушку в шезлонге, и себя
у загорелых ног, печально и
неторопливо пьющего кальвадос
(а может, кальвадос). Я представлял
у кромки гор немыслимый рассвет
и чёрно-белого официанта,
несущего сочащийся продукт
экватора – нарезанный на дольки,
нежнейший, бесподобный авокадо!

С тех пор прошло полжизни. Хэм забыт,
кальвадос оказался просто водкой –
на яблоках, обычный самогон.
Про девушку я вообще молчу.
Но авокадо…- боже! – авокадо
не потерял таинственнейшей власти
над бедною обманутой душой.
И в самом деле: в наш циничный век,
когда разъеден скепсисом рассудок, 
когда мамоной души смущены,
потерян смысл и врут ориентиры –
должно же быть хоть что-то, наконец,
не тронутое варварской уценкой?!

И вот вчера я увидал его –
в Смоленском гастрономе. Он лежал,
нетронутый, по десять тысяч штука.
Но что же деньги? Деньги – только тлен,
и я купил заветный авокадо,
нежнейший фрукт – и с места не сходя,
обтёр его и съел…

Какая гадость!



МИХАИЛ ЩЕРБАКОВ 

Насладиться — мёду нет. 
Исцелиться — йоду нет. 
Отравиться — яду нет. 
Всё другое есть.



АЛЕКСАНДР ЮДАХИН

БОРЕ КАМЫШЕВУ

И не знаю, кого винить?
В голове резонанс, как в соборе.
Человек, дай закурить!
У меня, понимаешь, горе!
Нам бы с Борькой писать и взвиваться до лун.
А прижмёт, так на лето – на баржи повкалывать!
Но вчера мне сказали: - Студент утонул…
Какой-то поэт, Камышев!
Как же так?
Не успел совершить открытия?
И не спас никого?!
И не выпустил сборника?!
Человек, затужил я, дай прикурить.
Как же мы, человек, без Борьки-то?
Смерти мало войны, и болезни, и старости!
Втихомолку, налево, работает гадина!
На планете ещё одного человека не стало!
Левитан, объявите об этом этом по радио!



ЕВГЕНИЙ МАРКИН

* * *

День уйдёт. И вечер усталь сдунет.
Снег в окне закружится, рябя…
Лёгкое вечернее раздумье
Мне в подарок приведёт тебя.
И опять в лугах густеют росы.
Нам семнадцать. Травы да луна.
Но заходит в комнату без спроса
Тоненькая женщина одна.
Ей привычно в тумбочках копаться,
Удин немудрёный накрывать.
На кушетку шлёпаются пяльцы,
Туфельки ныряют под кровать…
Не ревнуй! Не подымай ресницы.
Ты сама ведь чья-то там жена.
Надо же и мне остепениться,
Чтоб семья, уют и тишина,
Чтоб она вот родила мне сына…
Но, взглянув с упрёком на неё,
Ты уходишь гордо в сумрак синий,
Счастье настоящее моё!
А в окошке ветер колобродит,
И опять пурга белым-бела…
Ты уходишь. В сотый раз уходишь.
А зачем ты в первый раз ушла? 


НИКОЛАЙ ПАЛЬКИН

СТРАННИЦА

С молитвой и думой о Боге
Однажды отправившись в путь,
У старой разбитой дороги
Присела она отдохнуть.
Смотрела на низкое небо,
На зыбкий простор полевой.
Кусок зачерствелого хлеба
Сырой запивала водой.
В глазах затаилась тревога –
Пустой оказалась сума.
-Откуда идёшь? – Издалёка.
-Куда же? – Не знаю сама.
Смеркалось…. Снежок закружился
Над полем под крик воронья.
Вот тут и спросить я решился:
-А где же твои сыновья?
Ответила тихо, без страсти,
Махнув безнадёжно рукой:
-Один приспособился к власти,
В бандиты подался другой.
-А дочки? - Не спрашивай лучше.
Не знаю, моя ль в том вина.
Гуляют, заблудшие души, -
Вздохнула и встала она.
И двинулась, словно слепая,
Боясь оступиться в кювет.
-А кто ты? И чья ты такая?
-Россия… - услышал в ответ.



ЛЕВ КОТЮКОВ

ЭКСПРОМТ

Демократические годы!..
В безумье впавшие народы!..
И хочется, едрёна мать,
Взорвав вокзалы и заводы,
В места лишения свободы
Из мест свободы убежать!.. 


ДИАНА КАН

* * *

Муж запил. Дочка заболела.
Родной завод пошёл ко дну.
И ты, дошедши до предела,
Завыла в голос на луну.
Не эхом на сквозном просторе,
Что раскололо мир вокруг -
Тысячекратным волчьим воем
Откликнулась Отчизна вдруг!
Рыча, стеная, проклиная
И по-звериному скуля,
Она откликнулась – родная,
Допрежь безмолвная земля.
И бомж матёрый дядя Ваня,
С утра успевший залудить,
Стальными скрежетнул зубами:
«С волками жить – по-волчьи выть!..»


* * *

То бранная, то бражная потеха…
Ох, суженый! Тебе не до меня!
На отчий двор, ишь, не успел заехать,
Уже велишь седлать тебе коня.

Вновь меч востришь. Любуешься подпругой.
И жеребца за холку теребишь.
Когда же ты возьмёшь меня за руку,
Рядком-ладком со мною посидишь?

Я жду-пожду. Ты за полночь вернёшься.
С утра проснёшься – снова был таков!
Да что ж ты из моих объятий рвёшься,
Как будто бы из вражеских оков?

Твои друзья, когда напьются в стельку,
Кричат: «Ты променял нас на жену…».
И не честней ли был разбойник Стенька,
Что утопил персидскую княжну?!


* * *
С нами Бог, а за нами Россия!
Прочь с дороги, картавый мессия.
Рвет поводья (была – не была!).
Конь-огонь, закусив удила…

…Эх, долгонько же мы запрягаем,
Но поедем – эгей! – с ветерком.
На юру – на ветру поиграем
Разудалым казацким клинком.

Подноси-ка, свет-милка-любаша,
На прощанье горилки своей.
Стремянную угрюмую чашу
Пью до дна без заздравных затей…

Покидаю родительский дом,
Мать родную, жену молодую…
Раздели со мной, батюшка-Дон,
Закордонную чару хмельную!


ФЁДОР СУХОВ

* * *

Небо голубое – голубое.
Вот сейчас возьму и полечу!
Стало так, что, кажется, любое,
Мне любое дело по плечу.

…Только никуда не полечу я.
Знаю, не рассказывайте мне,
Как земля встревожится, почуяв,
Что меня не стало на земле…



АЛЕКСАНДР ЧЕЛНОКОВ

ДРУЗЬЯ

Один сказал: - Ты в трудный час
Всегда найдёшь поддержку в нас.
Другой сказал: - Ты на друзей
Надейся, сам же не робей.
А третий – слов, знать, не нашёл
И друга усадил за стол.
Жену позвал: - Налей нам щей,
Я стану потчевать друзей.
И друг, присевший за столом,
Вдруг встрепенулся. В горле ком
Заклокотал…
Уж десять дней
Он голодал среди друзей.




БОРИС ЛАРИН

О ПРОВАЛАХ ПАМЯТИ

С годами – постепенно, а не сразу –
Аморфной стала память, словно воск.
Обидно, но, как видно, до отказа
Заполнен информацией мой мозг.
Он, как отель, где нет свободных комнат,
Где больше никого не поселить…
А чтобы мне кого-нибудь запомнить,
Сперва кого-то надо позабыть.
Вчера, к примеру, еду я в трамвае
И там встречаю девушку одну –
И чувствую, как сразу забываю…
Ну, эту… Тьфу ты!.. Как её? Жену.


ДМИТРИЙ КАЗАРИН

У Ч И Т Е Л Ю

Учитель вздумал голос поднимать,
Зарплату требует.
А где ты был, «прослойка»,
В тот год, когда на Родину, на мать
Пришла с пятном багровым перестройка?
Ты шёл домой со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса,
А в это время среди гор афганских
Обманутая всеми детвора
Кусала окровавленные пальцы,
Чтобы успеть рвануть кольцо чеки...
И ты был горд: «Мои ученики!»
Куда ж сегодня подевалась гордость?
И на кого ты поднимаешь голос?
Вглядись во власть: там не увидишь зги,
Там чуть не каждый Каином отмечен.
Не ты ль засеивал разумным, добрым, вечным
Их юные незрелые мозги?
Так пожинай плоды своих затрат,
Макаренко-ушинский-сухомлинский,
За всё, в чём был и не был виноват,
За русский, за немецкий, за английский!
И за историю! И за литературу!
За Родину у смертного одра...
С тебя живьём содрать бы надо шкуру!
Поскольку больше нечего содрать.



ПАВЕЛ МОРОЗОВ

АСТРАХАНЬ

Возвращаюсь утром рано.
Кремль белеет из тумана.
У меня на белом свете 
нет роднее стороны!
И встречают, как султана,
Два двоюродных братана.
Все дороженьки на карте 
к этой точке сведены!
Дует в городе моряна.
Дурит голову Татьяна.
У меня на белом свете 
нет роднее стороны.
Все дороженьки на карте 
к этой точке сведены!


МАЖЛИС УТЕЖАНОВ

ПОСЛЕДНЯЯ СТАЯ

Памяти Геннадия Колесникова

Осень пустыми садами листает,
Ёжится в лужах осенних заря.
Из Понизовья последнюю стаю
Гонят на юг холода ноября.
Что же вы, птицы, сейчас не поёте?
Иль захлебнулись прощальной тоской?
Так и поэты уходят на взлёте,
Над непокорной последней строкой.
Вот и тебя, как последнюю стаю,
Ветром предзимним уже унесло.
Как ни крути, а без нас убывают
В душах людских доброта и тепло.
И всё равно, слава белому свету
За неизбежность прощаний и встреч…
В памяти, люди, храните поэтов,
Коль на земле не сумели сберечь!

Перевод Ю. Щербакова




ЮРИЙ БАРАНОВ

БУДУТ С ГОРДОСТЬЮ ВСПОМИНАТЬ…

О, какие светлые дали!
Ой, какой голубой разлив!
Только я сегодня печален
И поэтому молчалив.

Жизнь, которой мы так гордились,
Не лежит на нашем пути.
Видно, мы не затем родились,
Чтобы счастье своё найти…

Скоро мир, что широк и розов,
Превратится в кромешный ад,
Скоро крылья чужих бомбовозов
Голубое небо затмят.

Озарённые солнцем славы,
Закалённые в дни войны,
Легионы чужой державы
Перейдут рубежи страны.

Где-то первый залп всколыхнётся,
Где-то первый вспыхнет пожар,
Кто-то первый в землю уткнётся,
Кто-то примет первый удар…

Позабудьте сказки и были
И не тешьте себя мечтой –
Войны все, которые были,
Перед этой будут ничто…

Будет враг и разбит и рассеян,
Но какой жестокой ценой!
Долго будет плакать Россия,
Вспоминая великий бой.

Все мы, все погибнем в сраженье,
А годов через сорок пять
Наше светлое поколенье
Будут с гордостью вспоминать.

Не для маршей и не для гимнов,
Над кладбищенскою травой
Мы родились, чтоб жить и гибнуть
С непокорною головой.

Но – прекрасно всё понимая,
Но – готовый идти на рать,
В этот солнечный вечер мая
Я совсем не хочу умирать.

Вот поэтому я печален,
Вот поэтому я молчалив.
Ой, какие светлые дали!
Ой, какой голубой разлив!

3 мая 1941 года.

(журнал "Наш современник", №5, 2005г.)

ПРИМЕЧАНИЕ:

Юрий Баранов, двадцатилетний лейтенант, погиб под Новгородом в 1942 году.


ВИКТОР СМИРНОВ

* * *

Что нам движет стремительней кровь?
Крылья в чём наши дни обретают?
Люди чаще играют в любовь,
А вот в злобу – они не играют.

По оврагам пройдя и векам
То с пером, то с косою, то с плугом,
Верю больше я лютым врагам,
Чем друзьям и, тем паче, подругам…



НИКОЛАЙ ЗИНОВЬЕВ

* * *
Целый день как крест несу,
Думая невольно:
«Чем Россию я спасу?».
Вам смешно? Мне – больно.
Замирает даже дух
От тоски и страха…
На Руси любой треух –
Шапка Мономаха.


В ХРАМЕ

Ты просишь у Бога покоя,
И жаркой молитве вослед
Ты крестишься левой рукою,
Зажав в ней десантный берет.
И с ангельским ликом серьёзным,
Неправый свой крест сотворя,
Вздыхаешь. Под Городом Грозным
Осталась десница твоя.
Осталась она не в граните,
Не в бронзе, а просто сгнила…
Стоишь, и твой агнел-хранитель
Стоит за спиной. Без крыла.


РОССИЯ

Под крики шайки оголтелой
Чужих и собственных иуд
Тебя босой, в рубахе белой
На место лобное ведут.
И старший сын указ читает,
А средний сын топор берёт,
Лишь младший сын не понимает,
Что делать, - и ревмя ревёт.


АННА ГЕДЫМИН

ВОПРОСЫ

Когда его проклял друг и родня,
Она, погрустнев, спросила:
«За что ты, чудак, полюбил меня?
Ведь я совсем некрасива…»

А он улыбнулся в ответ и сказал:
«За всё: за походку, голос, глаза».

А годы спустя, на исходе сил,
Она рванулась в вопросе:
«За что? За что ты меня разлюбил?
За что, окаянный бросил?!»

А он усмехнулся в ответ и сказал:
«За всё: за походку, голос, глаза».


ОЛЕГ ГРИГОРЬЕВ

* * * 

Я спросил электрика Петрова,
Отчего у вас на шее провод?
Ничего Петров не отвечает,
Только тихо ботами качает.


* * * 

Прохоров Сазон 
Воробьёв кормил, 
Бросил им батон – 
Десять штук убил.


 МИХАИЛ ВЕКСЛЕР


ТОСТ

Когда б ни состоялся вынос – 
За то, чтоб мы вас, а не вы нас!


СЛАВЯНОФИЛЬСКИЙ ВОПРОС


Войдет ли в горящую избу
Рахиль Исааковна Гинзбург?

* * *

Нет, не пуля – дура,
А стрела Амура.



АЛЕКСАНДР ВАСЮТКОВ 

* * *

Мой выпуск – девяносто три овала,
Прощайте, девяносто два лица.
Прощай и ты, лицо мое. Сначала
Никто не понял этого конца.

И потому в автобусе рассветном,
Белеющем от платьев и рубах,
Никто не плакал. Продолжалось лето
И не сошли чернила на руках.

Мы выросли не сразу. Но когда-то
Открыли вдруг: забыли имена.
А были мы хорошие ребята.
И нас пораскидала не война.



ЮРИЙ СМИРНОВ


* * *

Оркестры духовые 
Военных городков, 
Во всех углах России 
Вы непременно есть. 
Под марши боевые 
Чеканней шаг полков, 
Вослед — глаза большие 
Заплаканных невест. 
На старой танцплощадке 
В военном городке, 
Влюбленный без оглядки, 
Сплошную чушь несу... 
Бравурный марш грохочет 
Опять невдалеке, 
Как будто кто щекочет 
Соломинкой в носу. 



АНДРЕЙ ЛУКАШИН


* * *
Признать вину, сказать: «Прости!»
Нам трудно иногда до боли.
Скорей смогли бы расцвести
Зимой цветы на снежном поле.

Стоим мы твёрдо на своём:
До исступленья, до озноба.
А слёзы покаянья льём
Над крышкой гроба.



НИКОЛАЙ ТУРОВЕРОВ

* * * 

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо –
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.




АЛЕКСАНДР АРОНОВ

ПРОРОК

Он жил без хлеба и пощады,
Но в наше заходя село,
Встречал он как само тепло,
Улыбки добрые и взгляды,
И много легче время шло,
А мы и вправду были рады.

Но вот зеркальное стекло:

А мы и вправду были рады,
И много легче время шло,
Улыбки добрые и взгляды
Встречал он как само тепло,
Но в наше заходя село,
Он жил без хлеба и пощады.

* * * 

Ест удав гиппопотама.
Вот уже и попа тама.


* * * 

Среди бела дня 
Мне могилу выроют.
А потом меня
Реабилитируют.

Пряжкой от ремня,
Апперкотом валящим
Будут бить меня
По лицу товарищи.

Спляшут на костях,
Бабу изнасилуют,
А потом простят.
А потом помилуют.

Скажут: – Срок ваш весь.
Волю мне подарят.
Может быть, и здесь
Кто-нибудь ударит.

Будет плакать следователь
На моем плече.
Я забыл последовательность,
Что у нас за чем.


ПЕСНЯ О СОБАКЕ

Когда у вас нет собаки,
Ее не отравит сосед,
И с другом не будет драки,
Когда у вас друга нет.

А ударник гремит басами,
А трубач выжимает медь –
Думайте сами, решайте сами,
Иметь или не иметь.

Когда у вас нету дома,
Пожары вам не страшны,
И жена не уйдет к другому,
Когда у вас нет жены.

Когда у вас нету тети,
Вам тети не потерять.
И раз уж вы не живете,
То можно не умирать.

А ударник гремит басами,
А трубач выжимает медь –
Думайте сами, решайте сами,
Иметь или не иметь.

1976



АНДРЕЙ АНПИЛОВ


* * *

Было мне известно с давних пор, 
Просто никогда не признавался –
Это папа, выйдя в коридор,
Дед-Морозом переодевался.

Наизнанку старое пальто,
Вместо бороды – смешная вата.
Сразу было видно – все не то –
Слишком молодой еще мой папа.

Говорил: смотри, какой мешок –
Это Дед Мороз подстроил чудо:
Если прочитать один стишок, 
Можно все, что хочешь взять оттуда!

Встанешь, дурачок, на табурет,
Примешь небогатые награды.
Я, конечно, знал, что чуда – нет.
Просто все вокруг так были рады.

Милый папа, добрая душа –
Разве Новый год на самом деле?
Для чего ты кашляешь, спеша
В валенках по дому еле-еле?

Где же разноцветные огни,
Тишина ночного снегопада?..
Ты меня, как в детстве, обмани –
А подарков мне уже не надо.


ОЛЕГ МИТЯЕВ



* * *

Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно,
Струна осколком эха пронзит тугую высь.
Качнется купол неба - большой и звездноснежный.
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет.
Ты что грустишь, бродяга? А, ну-ка, улыбнись!
И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

И все же с болью в горле мы тех сегодня вспомним,
Чьи имена, как раны, на сердце запеклись,
Мечтами их и песнями мы каждый вздох наполним.
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!



АЛЕКСАНДР КАРПОВ


О ПЕТРЕ I РАБОТЫ ЦЕРЕТЕЛИ

По столице люди ходят хмуро,
Ходят, чувством праведным горя –
Над Москвой возвысилась скульптура
Дорогого батюшки-царя.

Царь стоит, уставясь пучеглазо,
Даже больно на него глядеть.
На глаза его такие сразу
Аж бюстгальтер хочется надеть!

Может быть, ему до туалета
Не успелось, то есть дело дрянь,
Но сжимает мятую газету
Государя царственная длань.

Населенье ропщет, негодуя,
Гнев сердца народа обуял –
Скоро наземь полетят статуи,
Что известный скульптор наваял.

Но застывший с видом остолопа
Император думает теперь:
«Прежде чем рубить окно в Европу,
На Кавказ забил бы лучше дверь!»


 НИКОЛАЙ БЕЛЯК


БАЛЛАДА

Шел рыцарь хоробрый
С драконом на вы,
Желеючи ребра,
Щадя головы.

Дракон неумытый
Поймал храбреца,
Ударил копытой
Промежду лица.

Ударил и скушал,
И сказке конец.
А тот, кто не слушал,
Тогда молодец.

1990-е


 ДЕНИС НОВИКОВ

РОССИЯ

Плат узорный до бровей
А. Блок

Ты белые руки сложила крестом,
лицо до бровей под зеленым хрустом,
ни плата тебе, ни косынки –
бейсбольная кепка в посылке.
Износится кепка – пришлют паранджу,
за так, по-соседски. И что я скажу,
как сын, устыдившийся срама:
«Ну вот и приехали, мама».

Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
мы ровно полмира держали в зубах,
мы, выше чернил и бумаги,
писали свое на рейхстаге.
Свое – это грех, нищета, кабала.
Но чем ты была и зачем ты была,
яснее, часть мира шестая,
вот эти скрижали листая.

Последний рассудок первач помрачал.
Ругали, таскали тебя по врачам,
но ты выгрызала торпеду
и снова пила за Победу.
Дозволь же и мне опрокинуть до дна,
теперь не шестая, а просто одна.
А значит, без громкого тоста,
без иста, без веста, без оста.

Присядем на камень, пугая ворон.
Ворон за ворон не считая, урон
державным своим эпатажем
ужо нанесем – и завяжем.

Подумаем лучше о наших делах:
налево – Мамона, направо – Аллах.
Нас кличут почившими в бозе,
и девки хохочут в обозе.
Поедешь налево – умрешь от огня.
Поедешь направо – утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.

1992


АЛИСА ДЕЕВА

ЧУДО

С улицы вползали пыль и зной,
Детский смех и ржавый скрип качелей,
Догорал последний выходной
Перед новой трудовой неделей.

Всё на свете было, как всегда,
Как обычно, скучно и хреново.
Так же в кухне капала вода,
И долбились мухи в окна снова,

Этот день в числе моих потерь,
Он, как я - бездарен и не нужен.
Так казалось... Позвонили в дверь,
И случилось чудо – стало хуже.


ЮРИЙ НИКОЛАЕВ

***
Она молила горестно:
- Пойми!
Да мало ли случайных провожатых?
На чей-то взгляд – виновна пред людьми,
Перед тобою я не виновата.
А люди – мне: - Ты так её любил!
А люди – мне: - Пока ты в море был…
Да ни один мужчина настоящий
Ей никогда б такого не простил!
И я ушёл,
И потекли года.
Всё было в жизни.
Женщины в ней были.
И вроде я влюблялся иногда.
И вроде и они меня любили.
И всё же в сердце, 
В самой глубине.
Тот образ давней болью жил во мне.
И я мрачнел.
Мне становилось ясно.
Что я веду себя, как браконьер,
Чужие судьбы рушащий напрасно.
Я уходил.
И вновь текли года.
И понял я, что не случится чуда,
Что сердце – в прошлом, там.
И никогда
Ему уже не вырваться оттуда.
На время можно стать сильней себя.
Но навсегда?
Любовь, она сильнее!
И, мучаясь, ревнуя, но любя,
Я мог быть счастлив
Только рядом с нею.
Та женщина 
недавно 
умерла.
А я ещё живу.
Но
жизнь прошла.