РПЦ: критическая фаза?

Платон Прохоров

Периодические возвращения к интервью главы РПЦ МП в эфире России-1 на Рождество, какое-то время будут неизбежны по очень простой причине. Клерикальный политик вряд ли ставил своей целью увеличить степень прозрачности возглавляемую им организации, но добился именно этого. Несмотря на завуалированность сигналов, поданных патриархом самой власти и сторонникам освещаемого ею политического режима, они оказались отчетливо прочитанными широкой общественностью. Разумеется, ничего полезного для самой церкви этим не обретено, но многое оказалось весьма кстати к сведению общества, где недостающие звенья в цепи понимания того, что такое РПЦ МП, оцениваются по достоинству. Поэтому, для церкви возникает необходимость не только нивелировать столь нежелательный эффект, но и отыграть ситуацию назад.

«Церковь занимает позицию Церкви. Церковь отделена от государства, она не может и не должна становиться на его позицию«, - говорят сторонники клерикализации, тиражируя один из декоративных тезисов церковной политики. Но они же и продолжают: «Позиция патриарха вполне определенна: Церковь не должна стремиться быть вовлеченной в политические коллизии, это противоречит ее основному предназначению. Она призвана быть институтом, созидающим социальную ткань. Идея начала ХХ века по превращению церковного прихода в важный центр общественной жизни не удалась, но, может быть, ее удастся реализовать сегодня?».

Поэтому, не удивительно, когда все больше россиян задается вопросом: а разве намерения формировать общество с помощью архаично идеологизированной и отделенной от государства религиозной организации не политика? При этом, спекуляции на том, что церковь стоит «над политикой» при взгляде на ее лишь очевидные «мощностные» характеристики и административные связи оказываются просто несостоятельны. В данном случае церковь, напротив, сделала демонстративную ставку на политику и только. Сделала, несмотря на бесперспективность какого-либо сопряжения такой политики с интересами населения. Но тогда возникает вопрос, почему попытка контролировать социум в начале 20-го века (впрочем, даже не предпринимавшаяся ею), когда она представляла государственную религию, должен «сработать» теперь?

С позиции рисков, связанных с возможностью попыток введения в стране новой диктатуры «фашистского типа», церковь, конечно, могла бы оказаться в какой-то мере полезной нынешним дирижерам политического режима. Но это не имеет никакого отношения к религии и церковности. Попытки переформатирования религиозной организации в политическую уже начались, о чем говорят «провокации», в результате которых вопрос о создании конфессиональных политических партий уже обсуждается. Однако, упоминание в этом контексте таких категорий, как «вера» или «христианство», без чего церковным пропагандистам обойтись невозможно, вызывают обратный эффект. Общество все более отчетливо осознает несоответствия между декларациями церковного руководства и теми процессами, в которых эта организация принимает самое активное участие. Несовместимость как грубых, так и завуалированных деклараций наиболее раскрученных клерикальных функционеров с духом и этикой христианства лишь увеличивают долю сарказма в реакции общества на демонстрацию лицемерия.

Строго говоря, сегодня у РПЦ МП в плане сохранения какой-либо формы состоятельности, выбор весьма невелик. Для наглядности утрируя, его можно обозначить двумя путями: первый – откровенный отказ от своих претензий на статус христианской церкви и превращение структуры в подобие «идеологического ордена» под знаменами имперского национализма. Второй – устранение от политики и проведение внутриконфессиональной ревизии своих «достижений» на основе церковных канонов, что может привести к перевороту внутри нее. Однако в силу положения, в котором оказалась сегодня Московская патриархия, она не готова к такому выбору, что только подчеркивает драматизм ее ситуации.

Однако почему именно эта христианская религиозная институция оказалась в столь двусмысленном положении? Причем, еще и в тот момент, когда религиозная тема в общественной жизни на фоне очередного переломного кризиса власти становится более востребованной.

Как ни странно, основания для ответа на такой вопрос очевидны сегодня всем. Но, если взгляд со стороны не позволяет его сформулировать по причине незнания кем-то фактических реалий российской действительности, то сами россияне чаще всего избегают формулировать такой ответ, так как просто боятся его. Разумеется, это относится в большей мере к тем, для кого понятия религии и церкви – не пустой звук, а вполне конкретные образы категорий, с которыми связано их мировосприятие. Большинство из таких людей считает или желает считать себя православными, вкладывая в такое определение, порой, совершенно разные смыслы.

Тем не менее, количество граждан, воспринимающих политическую активность РПЦ МП в сотрудничестве с властью негативным явлением, продолжает расти. На фоне стремительного падения авторитета всех управленческих звеньев от Кремля до местных управ это неудивительно. Но разговор не о причинах кризиса власти, а о том, что требовало бы объяснения в поведении лояльной к православию доле населения страны. В зависимости от разных признаков, по которым оцениваются ее масштабы, она колеблется от 2% (посещающих богослужения в Великие праздники) до 75% (считающих себя православными по результатам отдельных опросов). Удивлять же здесь может только то, что независимо от их количества, эти люди чаще всего не видят парадокса в том, что при неприятии ими «единоросской» политики РПЦ МП, они остаются лояльны к самой религиозной организации. Выражаясь вульгарно, верующие не бегут из церкви, в деятельности которой не обнаруживают соответствия христианской этике и морали, а агностиков такой диссонанс не настораживает.

Разгадка такого парадокса, вероятнее всего, может заключаться в типе религиозности православных и желающих считаться православными россиян.

В отличие от прерванного в советской России процесса развития религиозной культуры, одним из признаков религиозности нескольких поколений стал высокий уровень суеверности населения, чему никак не препятствовал даже длительный период государственного атеизма. В результате, массовые представления о религиозной принадлежности оказались схожи с традиционной причастностью к определенному социальному классу, принадлежностью к партии или гражданству страны, но не к вероисповеданию, требующему от своих последователей соразмерения всей жизни с нравственными ориентирами религии. Номинальная принадлежность к православной религиозной традиции в советское время проявлялась у абсолютного большинства населения в стремлении обращаться к таким церковным актам, как крещение, венчание, отпевание, поминовение усопших и некоторым наиболее популярным требам. Сходно с этим по своей формальности воспринималась массово и церковная жизнь, которая ограничивалась посещением храмов на Пасху, в Рождество и несколько других праздников. Все это и заменило важное для верующих понятие религиозного опыта, который, собственно и определяет принадлежность к вероисповеданию и определенной конфессиональной культуре. Та же традиция унаследована и современными россиянами, большинство которых имеют соответствующие ей представления и о православии, и о церкви.

Проявления иного типа религиозности в православном сообществе России не носят массового характера и воспринимаются своего рода «сектантством». Это относится как к специфичным псевдомистическим движениям, например, эсхатологического или православно-монархического толка, так и своего рода «православно-протестантским» тенденциям в среде наиболее просвещенных христиан. Несмотря на то, что между столь непохожими сообществами существуют серьезные различия, их объединяет не формальное, а искреннее отношение к христианским ценностям, стоящим для них несоизмеримо выше категорий политического и финансового благополучия.

Статус православия и Московской патриархии, сформированной властями в 1943 году, предназначен, одновременно, для массовой институализации неизбежной человеческой религиозности и использования ее в качестве идеологического инструмента. Такое изначальное назначение крупнейшей институции и объясняет ее вполне логичную роль в современной политической жизни страны. Удовлетворяя архаичному типу религиозности – обрядоверию, суеверности и ощущению причастности людей к «идеологическому клану», религиозная организация лишь формально использует символику и атрибутику христианства, адаптируя ее к нуждам политико-экономического порядка. Отвечая требованиям, которые предъявляет к ней гарантирующая такой статус очередная политическая власть, РПЦ МП остается полностью зависимой от режима, а ее номинальная паства – удовлетворенной сознанием чисто виртуального присутствия в общекультурном пространстве института под названием «церковь».

В результате, возможное объяснение парадокса с мирным соседством в одних и тех же головах неприятия прорежимной политики РПЦ МП с ощущением ее «своей церковью» заключается в том, что эти аспекты воспринимаются носителями такого типа религиозности лишь по отдельности. В то время как способность совместить их в одном круге внимания возникает лишь при условии действительно осознанной принадлежности к христианству, что означает знание, понимание и принятие основ Нового завета. Но у таких христиан осознание своего гражданского долга в противостоянии лжи и лицемерию не подменяется корпоративной солидарностью с религиозной организацией, охраняющей интересы источника этих пороков.