ЗА ВСЁ ДОБРО РАСПЛАТИМСЯ ДОБРОМ

ЮБИЛЕЙ

НИКОЛАЙ ГАЙДУК

ЗА ВСЁ ДОБРО РАСПЛАТИМСЯ ДОБРОМ

Штрихи к портрету писателя Валерия Шелегова

1

Телега

жизни, о которой писал Пушкин, сегодня стала «реактивною» телегой.

Жизнь так летит по кочкам и ухабинам, что и оглянуться не успел, а вот

уже и вечер, и ты уже с ярмарки едешь, «товары» свои с грустью

рассматриваешь, с улыбкой вспоминаешь, какие красны девки встретились

тебе на той прекрасной и шумной ярмарке, какие добры молодцы…

И тут

никак нельзя не вспомнить сегодняшнего юбиляра – писателя Валерия

Шелегова, крепко сбитого и статно сложенного сибиряка. Очень уж

оригинальный, самобытный человек Валера Шелегов – мимо не пройдешь,

зацепишь глазом в любой разношерстной толпе.

Знакомство наше

состоялось – бог знает, сколько лет назад в Москве, в общежитии

литературного института, где я учился на ВЛК. Валера жил тогда на

Индигирке, был заочником литинститута и имел возможность «редко, но

метко» вырываться из тундры и потрясать Москву веселыми гастролями

человека при деньгах, при широком русском кураже. Шелегова там и

сегодня еще поминают тихим лирическим словом, а кое-кто даже вздрагивает

и на дверь косится, услышав имя этого бесстрашного драчуна,

неукротимого кулачного бойца.

Неординарный человек в повседневной

жизни зачастую неудобен. И Валера Шелегов никогда почти не вписывался и

втискивался в привычные житейские рамки, – трещит золоченый багет и

ломается, лишая окружающих покоя.

По тундровому широкий, всегда

открытый людям и ветрам, Шелегов разбудил меня в общежитии литинститута

часа в два или в три ночи, увидел неприветливую мятую физиономию и

по-детски наивно воскликнул:

-Я думал, поэты вообще не спят!

-А

как же Тютчев? - спросил я, зевая: - «Не рассуждай, не хлопочи,

безумство ищет, глупость судит, дневные раны сном лечи, а завтра быть

чему, то будет!»

-А как же Лермонтов? – парировал «шибко грамотный»

заочник литературного института. – Говорят, он ночами не спал, и по

свету в его окне корабли ориентировались, как по маяку.

Я спросонья возьми да брякни:

-Значит, во мне Тютчева больше, чем Лермонтова.

Шелегов расхохотался:

-Один погиб как дипломат, другой от пули. А ты помрешь от скромности.

«Разбудил и хамит! – Я покачал головой.- Во, мужик!»

С

первых минут знакомства в глаза бросалась редкая черта его характера –

бухнуть прямо в лоб, что думает. Иногда такая прямота раздражала, но

чаще вызывала уважение.

Однажды приспичило ему пораньше оставить

занятия в литинституте. Любой другой на месте Шелегова включил бы свою

писательскую фантазию и легко нагородил бы что-нибудь, а Валера заявил

как честный пионер: «Девушка ждет!» Преподаватель сначала растерялся от

вопиющей наглости «бурсака», потом от возмущения стал зеленеть, как

созревающий кочан капусты, но, в конце-то концов, обескуражено

улыбнулся, оценив прямодушие парня, который поздновато руку приложил к

писательству, зато сохранил свою чистую душу.

2

Валера Шелегов до тридцати годов живя на Севере, на

берегах Индигирки, не имел понятия, как держать в руках перо.

Настоящий русский мужик, он все больше с киркою общался, с лопатой, с

ножом, с карабином. На медведя хаживал, о чем я узнал от него

совершенно случайно: Валера не любит трепаться о своих «героических

буднях».

Был геологом, охотоведом, которому браконьеры ни раз и ни

два обещали голову скрутить за его несгибаемую волю и принципиальность,

за то, что не различал погоны и чины, какие вроде бы «имели право»

объезжать законы на кривой козе.

Однажды «в сети» охотоведа попался

даже сам районный прокурор, так Шелегов и его нагрел по полной

программе. Сначала Валера прочитал ему «ликбез»:

-Вас, обижающих

природу много. Кто ее, кроме меня, защитит? – спокойно, твердо глядя в

глаза прокурору, сказал охотовед. - Так что оружие я у тебя изымаю,

акт пишу.

-Да ты в своем уме? - Прокурор взъерепенился.- Ты что же – не узнал меня?

-Это ты меня пока что не узнал, - ответил Шелегов, крепкой рукою забирая браконьерский карабин.

3

Было

время, «на раздутых парусах» заскакивал я в город Канск, угнетающий

своею серостью, но все же милый сердцу, поскольку именно там, в

старинных «колчаковских» казармах начиналась армейская юность моя.

Шагали

мы как-то с Валерой по Канску, остановились на перекрестке, а

навстречу женщина идёт. Поравнялась с нами, женщина посмотрела на

элегантного подтянутого Валеру – в белой рубахе, при галстуке, брюки со

стрелочкой, - улыбнулась и говорит:

-Какой красивый у нас писатель!

Когда читательница (и почитательница) отошла подальше, я грустно пошутил:

-Симпатичный

портрет трезвого писателя Валерия Шелегова - хоть на деньгах печатай.

Одно только тревожит – как бы не пропил он свою именную купюру.

Валера засмеялся.

-Успокойся,

братик. Я второй месяц не пью! – Помолчал и серьезно добавил: - В

церковь ходил и несколько часов стоял возле «Неупиваемой чаши».

Отстраняясь

от темы, замечу: тревожили меня и тревожат вопросы русской водки и

русского таланта, которые по жизни зачастую идут в одной упряжке. Горько

видеть среди пишущих людей бесшабашное, безбожное разбазаривание всего

того, что по большому счету принадлежит не тебе, а Народу, родившему

тебя и вскормившему, чтобы ты – как «Божья дудка», о которой говорил

Сергей Есенин – мог бы рассказать, пропеть о народных радостях и

печалях. В этой связи я больше чем уверен: талант, сознающий свое

предназначение на земле, имеет железную волю, а все остальное не имеет

отношение к таланту.

 4

Вернувшись с Индигирки в пору «демократии», напоминавшую

землетрясение по всей стране, Валерий Шелегов с большим трудом прирастал

к родной земле, прилаживался к новой российской жизни. Соблазнов было

много. Предлагали идти в газету – неплохие заработки плюс «левый»

гонорар, многие на это охотно и жадно клевали, но только не Шелегов.

Куда, в какие только хомуты не пытался он засунуть свою шею! Искал

«сладкой жизни» Валера на пасеке под Каннском; однажды я бывал в гостях

у пасечника, «мед-пиво пили», песни пели. Славно было! Оставив пасеку,

он потянулся в город, устроился шофером, а заодно и сторожем в какую-то

канскую частную лавку. А закончилась эта работа – хоть смейся, хоть

плач.

Дело было перед Новым годом. Приехал Шелегов из рейса,

замёрз, как собака, скушал стаканчик водки и хвост селедки. А под окном

крутились канские сопливые детишки из тех семей, где нет лишней

копейки на подарки, на сладости. Валера с жалостью смотрел, смотрел на

них, отвернулся и налил себе еще… А после русской водки теплеет наша

русская душа и так подобреет – весь мир готова под своё крыло принять! И

вот тогда, изрядно подобревший Валера Шелегов вообразил себя

корбейником – казённую лавку открыл и давай на право и налево

разбазаривать «буржуйское» добро. Через полчаса у магазина была уже

очередь из ребятишек, и веселый щедрый коробейник раздарил все, что было

в закромах: кому конфеты, кому галеты, кому пряники, кому драники, кому

шарики с бусами…

Утром прибежал хозяин – волос дыбом:

-Сгною в тюряге, падла! Нашёлся Дед-Мороз!

Хлопая синими глазками, Валера оправдывался:

-Так ведь ребятишки, будущее наше! Как не угостить?!

-Эх, угостил бы я тебя! – Хозяин показал кулак.

И тут уже Валера взбеленился:

-Ты,

буржуй! Да я тебя сейчас похороню под обломками твоей несчастной лавки!

Из-за таких, как ты, и голодают ребятишки… - Бледнея, Шелегов грудью

попер на местного эксплуататора. - Сволочи! Разворовали всю Россию, и

делиться не хотят!

 5

В краевых и районных газетах стали появляться откровенные и дерзкие

статьи Валерия Шелегова по поводу бесперела и бесчинства канских

властей и тех, кто тебя таковыми считает. Публикации эти много крови

попортили «героям» очерков. Дерзкому автору звонили, грозили, требовали

бросить заниматься такой писаниной. А потом – по сюжету нашего

дьявольского времени – автор должны были просто-напросто грохнуть

где-нибудь в тёмном местечке. Но тут случился совершенно непредвиденный

поворот в сюжете. Бандюги в белых воротничках – или кто там ещё? – они

вдруг решили оставить в покое Валеру Шелегова, который был как будто

«маленько не в себе». Ну. А как ещё можно объяснить тот фантастический,

тот потрясающий факт, что писатель в это шкурное время может работать не

за деньги? Только сумасшедшие сегодня согласятся на такие подвиги –

работать за идею, работать бесплатно.

-А если бы я за деньги писал, –

как-то очень просто и даже буднично признался Шелегов, - убили бы на

х… Давно убили бы и в реку сбросили.

Разговаривая об этом, мы с

Валерой сидели в его прокуренной холостяцкой квартире, где было тихо,

чисто. Икона Божьей Материи смотрела из красного угла. Окна в его

квартире выходят на широкий полноводный Кан, за которым заманчиво

синеет горизонт, и много-много неба.

-Валера! Я люблю такие тихие «берлоги», располагающие к раздумьям, к работе.

-Кстати, - улыбнулся он, - эту квартиру мне подарили мои друзья.

-Да ты что?

-Серьезно. Я с Индигирки приехал тогда, жил без копейки. Как, впрочем, и теперь…

И

Шелегов расхохотался. Он хорошо умеет хохотать, а это говорит о чистом,

бесхитростном сердце. (Ещё Достоевский об этом сказал: в первую очередь

смотрите как человек смеемся; в разговоре человек не всегда раскроется,

а как только засмеётся – вот он, весь).

На писательском столе у

Шелегова нередко можно видеть книгу Хемингуэя «Старик и море». Шелегов

любит перечитывать эту повесть, послужившую «золотым довеском» в

присуждении Нобелевской премии Хемингуэю. Любит за краткость, за яркость

и, видимо, подспудно, в своем творчестве Шелегов стремится к тому, о

чем Хемингуэй обмолвился в крохотном предисловии: «Что по-настоящему

трудно – это создать нечто действительно правдивое, а иной раз и более

правдивое, чем сама правда».

Свое творчество Валера Шелеговов

строит как раз на том, что «более правдиво, чем сама правда», поэтому

рассказы и повести писателя, как правило, густо замешиваются на

реальных фактах и пресловутого «сочинительства» Валера не признает. Его

героев зачастую можно встретить на улице, в пивной, за штурвалом

трактора, в тайге, кругу знакомых или друзей.

6

Над Канском глубокая ночь рассыпала звезды, светлыми пчелами

роящиеся в широкой реке. Мне рано утром уезжать, и хозяин, уступая

гостю мягкую кровать, стелет себе на полу – для него это дело

привычное. Он забирается в старый спальник, местами прожженный,

заманчиво пахнущий золотыми кострами, горевшими когда-то в молодости на

Индигирке.

–Можно целый рассказ написать об этом спальнике! – со вздохом сказал Валера.

-Напиши!

– советую, - вообще, мне кажется, что тема Севера – это как раз то,

что ты должен вспахать. Ты столько интересного рассказывал…

Валера

«загорается» мечтами и надеждами, и опять мы не спим до зари; он

говорит и говорит о Севере, потому что для него это – любовь на всю

жизнь и, может быть, самые лучшие годы. В редкие периоды хандры, тоски,

хватающей за горло, Шелегов напропалую звонит своим друзьям на Север. И

говорит он с ними так душевно, так долго, что телефон за неуплату

постоянно «отрубают». И тогда писатель Шелегов попадает в полосу

вынужденного молчания. И продолжается это до тех пор, пока он не

заработает копейку или пока не найдется в Канске человек, способный

«снизойти» до полунищего писателя, у которого, как правило, в кармане

только вошь на аркане.

Честно сказать, я не очень-то понимал и

разделял восторги Шелегова по отношению к «северам». И только чуть

позже, добровольно оказавшись в Заполярье, в «норильской ссылке», я в

полной мере осознал и испытал на своем сердце магнитное притяжение

Севера. И нашел великолепное тому подтверждение у Николая Рериха: «Если

кто-нибудь скажет тебе, что Север мрачен и беден, то знай, что он Севера

не знает. Ту радость, и бодрость, и силу, какую дает Север, вряд ли

можно найти в других местах!»