Мои земляки.

Мои земляки, как я их помню в 1941 – 1947 годах 

Взрослые

Это наиболее тяжелая в написании часть воспоминаний, тот мой возраст не позволяет. Дело облегчается тем, что эти эссе пишутся по заказу А.С. Соловьева, а он поставил условие, чтобы писать или о Спасске, или о деревнях, что недалеко от Шацка. Так вот, поскольку о Спасских взрослых знаю мало что, мал ещё был, то на Спасские воспоминания будут накладываться староберёзовские. Пугаться этого не стоит, Старое Берёзово всего в 17 км по прямой от Шацка, на велосипеде после войны ездил, а от Спасска до Шацка как до Луны. Так что условие, поставленное А. Соловьевым, выполняется с лихвой. Такая вот преамбула.
Взрослых в Спасске было много. Если верить первоисточникам, то одних избирателей в деревне перед войной было свыше 1200 человек. Если верить тем же первоисточникам, то на фронт ушло свыше 100 мужчин. Если учитывать естественную миграцию населения (в города, в соседние деревни, уехавшие по вербовке, на промысел и пр.), то всё равно получается много народу. И что делал этот народ? 
А народ работал. В колхозе и дома, а так же на отхожих промыслах. Люди в этом краю были на редкость трудолюбивые, мастеровые и умеренно трезвые (безобразие началось после войны). Хозяйство было практически натуральным на 90%. Делали всё сами. Далее идут пока только Спасские воспоминания. 
У моей прабабки Анастасии Махониной (1848 - 1951) всю весну стоял ткацкий стан. Зиму пряли пряжу прялкой и веретеном, ранней весной ткали, на солнце отбеливали. Я поражаюсь, как при свете лучин женщины ловко управлялись и с прялкой, и со станом в длинные зимние вечера. А уж с веретеном тут просто цирковые номера: его швыряют не глядя, вращение – как гироскоп. Овец и коз в деревне было много, так что с шерстью проблем не было. Шили одежду и бельё только вручную, зингеров в деревне не помню. Может, у кого и были. 
Что ещё меня до сих пор поражает, так это совершенство упряжи лошадей, качество и разнообразие телег и саней. До сих пор помню терминологию по этой части. 
Упряж: Хомут с супонью и гужами, дуга, седельник (седёлка), подпруга, чересседельник, потник, шлея, вожжи, попона. Лошадей в колхозе было много, но то ли в 43-м, то-ли в 44-м произошла массовая их гибель, то ли диверсия, то ли эпидемия. Их закапывали у леса на песчаной канавке, что вела к нашему дому. Волки потом их раскапывали, по ночам такие драки, вой их душу леденил. Масть лошадок была разная, но преобладали каурые. У моего прадеда элементы упряжи были разных размеров, но большинство – с регулируемым размером (шлея, хомут). 
Телеги: простые, бестарки (возить сыпучие грузы), роспуски (длинные брёвна возить). Колёса – обязательно с ободами; тяжи, оси и чеки - металлические. Дрожек, линеек и одноколок было мало, да они особо и не нужны. Как назывались телеги сено-солому возить – не помню. Всё смазывалось исключительно дёгтем, его производство в деревне было. Нужный товар, сапоги мазать. 
Сани: почти все – розвальни с задком и без оного. Задок в большинстве съемный. Копылья из крепких пород дерева и высокие (раньше снега были глубокие), полозья - с подрезами (только у крепких хозяев). Беговые санки были и не мало, на них на Рождество катались. Брёвна из леса зимой вытаскивали волокушами, они разной конструкции. 
Взрослые не только работали, но и отдыхали. Рождество, масленица, Пасха – всё по полной программе, с шумом и дымом. Запомнились пустые тыквы с дырками рот-нос-глаза, туда светильничек и ночью хозяевам в окно. Заканчивалось обычно тем, что хозяин или поленьями швырял в нас, или с палкой гнался. 
Что пили мужики в Спасске, не помню, а вот в Берёзове только свекольный самогон, мутный и вонючий. Последний раз я его пил, когда из академии в отпуск приезжал. 
Мораль и нравы в целом жесткие, во всяком случае в Берёзове это так, в Спасске не помню. У нас был железный принцип: если твоя скотинка зайдёт на чужой огород или хотя бы межу переступит, то в лучшем случае её к себе во двор загонят, в худшем – вилы в бок. Бывали поджоги из мести. В серьёзных драках в ход шло всё: коса, серп, оглобля. Но до смертоубийства не доходило, бабы – миротворцы разнимали. 
Кстати, о бабах. У них был свой способ сведения счетов и выяснения отношений. Весьма оригинальный, кроме Спасска, я больше нигде такого не встречал. Способ такой. 
Две дамы занимают боевые позиции по обе стороны какого-либо рубежа: плетень огорода, дорога, забор и прочее подобное. Иногда одна торчит из окна своего дома, другая – на улице. Святое правило – рубеж не пересекать и ничего через него не бросать. И начинается истошный крик. Поливают друг друга словесами как могут. Тут вскрывается всё: и болячки, и недостатки, и любовники, и кто с кем и когда и как. Обнажается вся подноготная. Пар выпускается до нуля. Зрителей на спектакль собирается мало, в основном, дети. Мужики, те вообще уходят подальше от греха. Так что спектакль проходит при пустом зале. Просто снимают стресс. Когда тема исчерпана, обычно продолжается нормальная беседа или актрисы уходят отдохнуть а потом встречаются как ни в чем ни бывало. А как иначе, когда всё в деревне построено на взаимовыручке: надо к соседке сбегать занять гасу (керосин), соли, взять подмаст (палочка с сальной тряпицей, сковородку мазать), закваску для хлебов, да мало ли чего. Такие вот у нас дела. Сплошной быт и никакой политики.

 Молодежь

Здесь с воспоминаниями о них у меня есть определенные трудности и вот почему. Они не мои ровесники, это люди практически другого поколения и я с ними дела не имел, так, наблюдал со стороны. Поэтому я сильно не погрешу против истины, если кое что вспомню о молодежи другой деревни, где я оказался уже в более старшем возрасте и вплотную подошел к тем, кого я здесь называю молодежью, а потому и знал их лучше. Деревня эта, Старое Берёзово, недалеко от Спасска, к Шацку она даже ближе, только с другой стороны, и за прошедшие несколько лет быт и нравы этого поколения мало изменили. Прошу читателя на этот счет особо не беспокоится, от исторической правды мы далеко не убежим. А из Старого Берёзова в Спасск я ходил пешком, когда мне было лет восемь – девять. 
Это дети солдат Первой мировой Гражданской войн, следовательно, им в эти годы было от 17 до 23 лет. Их в деревне было мало. Парни, годные по возрасту (как мой дядя Паша) ушли на фронт, некоторые девушки уехали на торфоразработки, это где-то в районе Выши. Но кое-кто остался и их я немного помню. Что они делали здесь? 
Молодежь в нашей деревне работала. В колхозе и дома, с утра и до вечера, круглый год. В тракторной бригаде моего деда было около 10 девушек. Много? Тракторов точно не помню сколько, но не больше 2-х – 3-х, а чтобы крутить заводную рукоятку трактора Сталинец-80, нужны шесть крепких девах, чтобы взад-вперед тянуть за веревки, привязанные к заводной рукоятке. Да ещё прицепщицы на плугах и сеялках. А там пыль и ежеминутная опасность свалиться в борозду под корпуса плуга. А ток, а скотный двор, а покосы, а уборка? Везде молодежь. Такой тяжкий, практически мужской, труд на свежем воздухе, при нормальном питании (Спасск при мне не голодал) формировал соответствующий облик наших девчат, баб рязанских: облупленный на солнце нос картошкой, румянец во все щеки, крепкие руки, спинища, как аэродром, ядреные мощные ноги и необъятная грудь.

О прическе не говорю, все всегда в любую погоду ходили в платках и полушалках (зимой в шалях), потому как всегда на работе, всегда на улице. Впрочем, бабы рязанские никогда пышностью причесок не отличались, если платочки и снимали, то делали мелкую, как у барашка, завивку на железном стержне. 
Молодежь не только работала, но и отдыхала, и одевалась для отдыха соответственно. Даже делали макияж. У нас в Берёзове нянька была, так она губы красила красными чернилами (у матери брала), а румяней маскировала, потершись щеками о побеленную печку. Девушки носили ситцевые платьица с рукавами фонариком с платочком под резинкой рукава, на ногах матерчатые туфли с перепонкой, побеленные мелом (известью, потом зубным порошком). Трусы и лифчики мало кто носил, особенно женщины постарше. Поэтому картинка отправления малой нужды у дам предельно простая: остановилась, оглянулась на всякий случай, слегка приподняла перед юбки и – не присаживаясь… . У парней туалет посложнее. По достижении 17 лет ему покупаются костюм, хромачи (сапоги), кепка-восьмиклинка и обязательно гармошка. Кстати, я очаровывал Валентину Павловну в том числе и игрой на гармошке, много позже перешел на аккордеон Weltmeister. Вроде, очаровал. 
Основной формой коллективного досуга были посиделки. Снимается у вдовы изба, приносят дрова, керосин (гас по-спасски, по-арабски, кстати, так же), лампу поярче, самогон для гармониста и место встречи уже изменить нельзя. Веселились от души, гармонисту некогда самогонки глотнуть. Девчата били чечетку, прибасали (по-спасски, пели частушки), в перерывах грызли семечки, причем особым шиком считалось выплевывать шелуху так, чтобы она висела единой гроздью от нижней губы и до колен девушки. Парни этим делом не занимались. Никто не курил, а если и забредал нетрезвый мужик с дымящей козьей ножкой самосада, его быстро налаживали на улицу. Неприличное поведение исключалось, дозволялось только щупать обширные груди дам, но при этом дамы не очень сопротивлялись, наоборот, с гордостью поглядывали на подруг, которых не щупали. Хотя для приличия и визжали. 
Мораль той молодежи была выше всяческих похвал, всё было естественно, всё было в рамках нормального отношения мужчины и женщины. Вот, например, однажды в Спасске в колхозном овине меня заловили две девахи (я там что-то воровал), сняли мои штаны и начали изучать, что у меня там и как всё устроено. Надо полагать, готовились к замужеству, чтобы потом не опозориться. Лучше было бы, если бы они такие эксперименты сделали лет на 10 попозже. Но потом, несколько лет спустя, я поехал к родне в Песчанку (деревня сразу за Спасском). Спать в избе не получилось, клопов – миллион, и я пошел к местной вдове. Когда попытался залезть под юбку, то получил такого леща, что в глазах потемнело. Хотя вроде бы всё правильно сделал, и дров наколол, и воды наносил, всё на глазах всей Песчанки, и тем не менее. Пришлось ночевать на сеновале. Вот бабы рязанские! 
Такая вот мораль, такая нравственность. Мне она нравится. Единственное исключение – торфушки, они все распутные и непутёвые. Но это влияние социалистических производственных коллективов. Для этих девчат патриархальная деревенская жизнь там и закончилась. 
И где сейчас та Спасская молодежь?

Дети

Детей в деревне было много. Хотя в семьях было по 2, максимум по 3 ребенка, но таких семей было много, практически все. Мои сверстники – дети последних предвоенных лет, как раз закончилась коллективизация, началась индустриализация и сталинские массовые репрессии, поэтому люди особо не стремились заводить много детей. До Спасска эти демографические факторы, может, и не доходили в полном объеме, но всё же. Колхоз, во всяком случае, был, и на стройки пятилеток люди тоже уезжали. НО при всём при том мужиков оставалось в деревне достаточно, а с невестами проблем вообще не было. 
Дети были здоровы. Детей – инвалидов не было, с психическими отклонениями - тоже (улогих, по-спасски). Роддомов было мало, они далеко, перинатальных центров, стационаров для некачественных детей тогда не было, родили в основном дома, на сундуке (при отсутствии такового снимали дверь и на ней совершалось таинство), моя мать таким способом до войны родила троих, двое из них живут до сих пор. Будущие мамаши вступали в брак девственницами, а желторотых неумелых женихов тоже не было, почти все с жизненным опытом и с хозяйством. 
Дети умели играть и играли. Игры такие: лапта, городки, вышибала, ножички, чурконы (камешки), чижик, салки. Зимой около купеческого дома вбивался кол, на него колесо от телеги с двумя рычагами-кольями, на колесо жердь метров десять, в конце жерди круглая кошелка, снизу обмазанная навозом и облитая водой. Траектория движения кошелки залита водой. Центробежная сила такая, что с кошелки сносило, а дальше расквашенный нос и шишки. Летом здесь же взрослые ставили нам “Гигантские шаги”. На этих двух аттракционах катались и парни с девчатами, но нас, мелюзгу, при этом изгоняли, т.к. можно было ноги поломать. Играли с утра и до позднего вечера круглый год. Девочек в игры почти не брали, да они и не стремились, у них было что-то своё, не помню что. Практически у каждого мальчишки был свой нож (всё самодельное), у некоторых счастливчиков – ременный плетеный кнут. Дрались всегда и ожесточенно, но кровопролития было мало, увечий вообще не было. Ну, и, конечно, лес и речка. В лесу ловили птиц (перевернутыми кошелками), разоряли гнёзда. Любимая шутка: набираешь полкартуза птичьих яиц и этот картуз надеваешь на балду соперника и сверху прихлопываешь. Зрелище бесподобное, т.к. народец весь нестриженный, в некоторых семьях даже ножниц не было. С охраной животных было всё в порядке, птиц в лесу – тьма, правда, до гнезда добраться – проблема, высоко, тогда деревья почему-то были большими. 
          Дети были сыты. Все. Голодомор начался года через два-три после войны. Характерная сцена в школе: на перемене множество школяров сбивают (пахтают по-спасски) в шкаликах (бутылочка грамм на 300) молоко, получают масло. У кого коровы, у кого козы, но молоко мы получали. Трагическая сцена: выходим как-то утром во двор, а там лежат порезанные 7 коз. Волки поработали. Рёв на всю усадьбу. Но пришел с фронта отец и купили комолую (без рогов) корову Жданку, вымя - ведро. Вообще, волков развелось тогда тьма, говорили, что война их пригнала. 
Дети были добытчики. Родители нас работать не заставляли, действовала железная формула: ещё наработается. Но нас заставлять не надо было, ягода – лукошками, орехи - мешками, грибы – кошелками, рыбу – ведрами (Кермись тогда ох и рыбная была, а за Кермисью на бугре - орехи). Воровали в колхозе колоски, но в основном охотились на горох (Бондюэль), чечевицу и вику. Зимой с добычей плохо, т.е. её не было вообще, собирали шарики с липы, они съедобны. 
В общем, неплохое было детство, жаль, быстро кончилось. После войны ситуация другая: мужиков с войны вернулось мало, а кто вернулся, сразу завербовались на стройки, восстанавливали страну и нас развезли кого куда. Вдовы начали безобразничать, появились зуглы (зугол по-спасски - незаконнорожденный). К тому же, уехали домой эвакуированные (выкавыренные по-спасски) и увезли своих детей. Кто в Спасске в конце концов остался – не знаю. Другое поколение. 
Для сравнения: мои внуки из всего перечисленного, кроме обильной еды, в детстве ничего не имели. Сейчас выросли, едят по-прежнему. Было-ли у них детство? А у моих детей оно было?