Короче не расскажешь.

На рыбалке.

Лёгкий утренничек шевелил густой пар над рекой, и она была похожа на большую супницу с закипающей ухой, в которой судорожно плещется только что запущенная рыба. Птицы на разные голоса прямо-таки исходили экстазом от радости жизни и наступающего дня. В лесу стоял несусветный гвалт. Наверху уже все проснулись, а внизу, на земле, всё ещё было в предутренней дрёме. Лягушки, кузнечики, даже комары молчали, досматривая последние сны. Даже рыба в реке ворочалась как-то лениво и тихо. Для меня, 14-летнего, всё было таинственно и интересно.

Пройдясь по берегу, я облюбовал заводь под крутым, переплетённом корнями обрывом и сделал пробный заброс. И свершилась мечта каждого рыболова! Буквально через секунду последовала спокойная, серьёзная, без суеты поклёвка, и после двух проб поплавок чуть не на полметра ушёл в воду. Подсечка - и вот у меня в руке, мотая головой и хвостом, бьётся приличная, грамм на 150, сорожка.

После такого начала было решено, что от добра добра не ищут и что тут-то и надо обосновываться надолго. Держась за корни, я спустился с обрыва почти до воды и удобно уселся на толстый корень, повисший горизонтально. Ногами упёрся в корни пониже. Получилось очень удобно.

Второй заброс был таким же удачным, хотя в этот раз пришлось немного подождать. Видимо моя возня на обрыве и сыпавшаяся в воду земля напугали обитателей заводи. За второй поклёвкой пошла третья, такая же спокойная и успешная,и я возликовал от сознания того, что не даром вставал такую рань и пёрся в такую даль.

Тем временем и на земле, и в реке наступало пробуждение. Чаще стала всплёскивать рыба, квакнула первая лягушка, ей отозвалась другая - и вот уже то в одном, то в другом месте реки заорали эти мерзкие твари на разные голоса, видимо рассказывая друг другу свои ночные сновидения.

Надо сказать, что всех обитателей реки я уважал и понимал, кроме лягушек. Другие их запросто в руки берут, а одна девчонка так и вовсе, при мне целовала в морду. А я не то что в руки брать, и смотреть-то на них без содрогания от омерзения не могу до сих пор. Бывало, идёшь по тропке в камышах или в осоке, вспугиваешь их, они прыгают через тропку с длинной, густой, толстой струёй своих испражнений - и у меня аж скулы сводит от брезгливости.

Помню, ещё дед Адриян, который если и шёл на рыбалку, то только с ночевкой и только с перетягом и только на сома, заставлял меня ловить эту гадость для перетяга. Когда я наотрез отказался ловить их руками, он научил меня ловить их на удочку. На крючок цепляется кусочек листа, и этой насадкой трясёшь перед лягушачьей мордой. Она, дура слепая, думает, что это муха или жук летает и своим длинным языком заправляет его в рот. Так я их ловил и, не прикасаясь к ним, так, на крючке, болтающуюся на удилище, тащил их к деду, чтобы он их снимал и пускал в «живочницу». Это такое цилиндрическое ведро в мелких дырках и с крышкой - для живцов. Его привязывают к лодке, через дырки постоянно поступает свежая вода, и живцы долго живут, пока не понадобятся для насадки.

Так вот , такое отношение к лярвам (так у нас пацаны лягушек зовут) у меня до сих пор, а тогда, по молодости было ещё острее. И вот сижу я на корне, весь сам из себя такой сосредоточенный, ловлю, тихо - мирно сорожняк, а вокруг жизнь бьёт ключом изо всех щелей и закоулков. К хору птиц присоединились кузнечики. Лягушки то там, то здесь надрывают свои мерзкие глотки в хоровом пении. Камыши дёргаются от течения. Солнце поднялось, но ещё не жарко. В общем, идиллия да и только.

И вдруг, небывалое дело, на обрыве, прямо над моей головой, как-то по особенному, по дурному, заорали лягушки.

Только я успел подумать о том, что это они, дуры, делают на сухом песчаном, покрытом редкой мелкой травой обрыве, как тут что-то брызнуло мне на голову и в лицо. На колени мне шлёпнулась лярва в добрых пол-лаптя величиной. От того, что она меня обгадила своей мерзостью, от её старого, бородавчатого, ужасного вида у меня сознание отключилось. Я забыл, что сижу на отвесном обрыве, на корне, что под ногами у меня одна вода. Автоматика сработала. Я выпрямился, как струна, чтобы стряхнуть с себя эту гадость и вместе с ней, удилищем, куканом, насадкой и в одежде грохнулся в воду.

Заводина, как я и ожидал, была довольно глубокой. Над головой было с полметра воды когда я ткнулся ногами в дно. Ладно ещё что в воде в то время я себя чувствовал, как рыба. Бывало, речку нашу переныривал.

Оттолкнувшись от дна, я вынырнул, отдуваясь и ругая на чём свет стоит проклятую лярву, которая не могла найти более подходящего места для своих прыжков, и себя за то, что дал мозгам выключиться.

Течение отнесло меня вниз. Я поймал все свои причиндалы, подыскал подходящее место для того чтобы удобнее вылезти, и выбрался на берег. Пока отжимал одежду, всё слушал лягушачий хор на том обрыве, который становился каким-то всё более напряженным, каким-то не таким, каким-то особенным, нехорошим.

С удилищем в правой руке и со всеми пожитками в левой, стараясь не шуметь, я направился к обрыву. То, что я там увидел, заставило меня замереть на месте. Такого я ещё никогда не видел.

На песчаной полянке, поросшей низкой редкой травой, в центре круга из разноколиберных лягушек в позе возбуждённой кобры стоял двухметровый уж. Его раздвоенный чёрный язычок почти постоянно трепетал, высовываясь из пасти сантиметра на три. Глаз его мне не было видно, точнее я видел только его левый глаз, потому что он был ко мне в три четверти сзади, но и в этом, видимом под углом глазе читалась какая-то жуткая сосредоточенность, какая-то неимоверная сила. Туловище лежало на земле без движений, застыв зигзагом на земле, и только самый кончик хвоста мелко-мелко дрожал, как будто от неимоверного напряжения.

Лягушки сидели перед ним идеальным кругом, причём перед головой ужа круг был тесным, а к кончику хвоста он редел. Орали они все дурными голосами, причём, что интересно, не раздувая резонаторов. Сидели они неподвижно, и только одна бледно-зелёная, травяная, средних размеров лягушонка пятилась задом, неестественно вытягивая задние лапы назад и вроде бы упираясь ими, чтобы оттолкнуться и ползти вперёд. Но лапа вдруг подгибалась, и лягушонка медленно приближалась к морде ужа.

До сих пор жалею о том, что я сделал дальше. Травяные лягушки – редкость в наших краях, и мне почему-то стало обидно, что этот уж - гурман выбрал не какую-нибудь речную лярву, а это миниатюрное, приятного бледнозелёного цвета создание. Когда до головы ужа бедной лягушонке оставалось сантиметров тридцать, я наклонил удилище и легонько стукнул ужа по голове кончиком подсечки.

Мне показалось, я услышал вздох облегчения. Наступила гробовая тишина. Уж, зло глянув на меня, упал грудью на землю и быстрой черной молнией ринулся в кусты. Лягушки мгновенно прыгнули в разные стороны, как будто их и не было, а спасённая мной красавица ещё с минуту сидела, перебирая задними лапами, как будто вправляя вывихнутые суставы, а потом мелкими прыжками запрыгала подальше от злополучной полянки.

В тот день я вернулся домой с богатым уловом, но дороже пойманной рыбы была подсмотренная сценка из жизни природы, о которой я сотню раз рассказывал окружающим, а теперь рассказал и Вам, гайдпаркеры.