Глава 1. Лошадь - враг социализма, или как я стала орудием евреев

ПРОВИНЦИЯ, роман без вымысла

Часть первая. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИГОРЯ ДЕДКОВА, или БЕГИ, А ТО УМРЕШЬ

Глава 1. Лошадь - враг социализма, или как я стала орудием евреев   

Можно ли доверять мемуарному жанру? Человек меняется со временем так, что порой от себя, вчерашнего, отличается больше, чем от другого. И его воспоминания от этого тоже изменяются. Поэтому воспоминания не тот метод, к которому я прибегла. Масса документов, газетных вырезок, писем, дневников, отдельных глав, написанных по горячим следам, - передо мной. Это внушительный по объему архив, на основе которого и... Господи, благослови! начинаю роман о жизни провинции, вернее, ее отдельном отрезке времени и места, пытаясь как можно точнее отображать происходившее.   

27 декабря 1994 года в Москве ушел из жизни Игорь Дедков. Узнала об этом от сотрудницы редакции с милым именем Зойка, которая пришла меня навестить - уже более полутора лет я была в отпуске по уходу за ребенком, до этого проработав в костромской областной газете "Северная правда" всего год с небольшим. Зойка сообщила, что "вся Кострома" переживает известие о смерти Дедкова, но ничего не сумела рассказать о нем самом, кроме того, что приехал из Москвы, 30 лет прожил в Костроме, из них 18 работал в нашей газете, далее в местной писательской организации, а потом вернулся в столицу. Остальное сводилось к восклицательным словам.   

В "Северную правду" меня приняли в качестве корреспондента общественно-политического отдела, который за короткое время претерпел кадровые изменения: начальник отдела и его сотрудник поочередно уволились, и я потащила тележку одна, в должности и.о. заведующей отделом. Всё складывалось отменно хорошо: мои статьи всегда оказывались на первой полосе, - а как иначе, газета-то общественно-политическая. Работы отмечались на планерках как лучшие практически еженедельно. Через полгода предложили вступить в Союз журналистов СССР. А по окончании трехлетнего отпуска по уходу за ребенком я вышла на работу уже в качестве заведующей отделом культуры.

Перед моим уходом в декретный отпуск главный редактор Андрей Петров сказал: могу оформить тебя завотделом, но какая тебе разница, ты же все равно в декрет уходишь. Мне и впрямь было это безразлично. Главное - предстоящие роды, капитальный ремонт дома, в котором поселились мы с мужем, а работа, тем более, должность - вторичны. В свете этого за год глубоко я ничего не вспахала, а с культурой Костромы вообще не успела соприкоснуться. Поэтому об Игоре Дедкове услышала от Зойки практически впервые, если не считать упоминания его несколькими годами раньше моим набережночелнинским другом, поэтом Николаем Алешковым. Вразумляя меня на предмет чтения газет, он сказал: "Живет в Костроме литературный критик Игорь Дедков. Тебе бы очень понравились его статьи в "Литературной газете", но ты не читаешь газет, а из своего любимого чтения классиков зарубежной литературы о нём не узнаешь".

Он был прав, но неспособность воспринимать фальшь удерживала меня как от чтения газет, так и от вступления в компартию. Здоровый инстинкт отторжения от этих двух институтов соответствовал их содержанию в 70-80е годы. (Правда, к "ЛГ" это как раз относилось в меньшей степени). Но в целом читатели газет были для меня людьми непонятными: зачем читать туфтовые СМИ, когда есть столько действительно интересного, приятного и полезного чтения.   Социальная ирония заключалась в том, что, не читая газет, я начала в них публиковаться! А куда еще податься бедному поэту? Все-таки это работа со словом...

Иронией морфологической начинается мой рассказ о дискуссии за переименование костромской областной научной библиотеки им. Н.К. Крупской в 1996 году. "Имя Ленина присваивалось от лености мозгов", - иронизировал в своей статье поэт Владимир Леонович, доказывая, что раздача имени Крупской, большей частью невпопад, была той же ленинизацией. Эту мысль столь же иронично развернула сотрудник общественного фонда культуры Антонина Соловьева в своей статье "Ленин и Крупская в Костроме... никогда не были"! Она писала об известных людях, которые были в Костроме, писали о ней: М. Пришвин, А. Ремизов; организовали эту библиотеку: В. Смирнов, пополняли её: А. Антонов, П. Бирюков, Ю.Бартенев). "Зато Крупская, - писала Соловьева, - сказала на очередном съезде по народному образованию, что в Костроме все городские библиотеки открыты для общественного пользования и дело в них поставлено образцово. Этих слов было достаточно, чтобы в апреле 1929 года присвоить её имя Костромской губернской научной библиотеке. Через десять лет появились здесь и книги самой Крупской. Целых две: "Женщина страны Советов - равноправный гражданин" и "Женщина в стране социализма"...   

Про равноправного гражданина оно неслабо. Вот так, походя, лишить человека пола: женщина - гражданин. Вроде, пустяк? Да нет, подумать здесь есть над чем. Впрочем, по сравнению с другими деяниями Крупской это действительно пустяк. Но о них мы тогда еще не знали. Историю страны по имени "СССР" тогда только открывали, а в Костроме, к тому же, компьютеров с Интернетом об то время не имели. Даже и Леонович сначала ратовал за смену имени библиотеки "отнюдь не в опровержение прежнего имени".   Чуть позже его коллега по комиссии реабилитации бывших каторжан Шенталинский спустится в подвалы с архивами КГБ, а Чуковская передаст Владимиру Николаевичу папку с документами, касающимися борьбы Крупской с Корнеем Ивановичем и "чуковщиной" (а также "есенинщиной", "булгаковщиной" и иже с ними). Позже прочтем мы "Белый коридор" Ходасевича и узнаем, что должно быть изъято из библиотек по инициативе Крупской, кроме Библии и Корана. Писал об этом и Максим Горький в ноябре 1923 года: "...а в России Надеждою Крупскою и каким-то М. Сперанским запрещены для чтения Платон, Кант, Шопенгауэр, Вл. Соловьев, Тэн, Ницше, Л. Толстой, Лесков, Ясинский (!) и еще многие подобные еретики. И сказано: отдел религии должен содержать только антирелигиозные книги. Всё сие как будто бы не анекдот, а напечатано в книге, именуемой "Указатель об изъятии антихудожественной и контрреволюционной литературы из библиотек, обслуживающих массового читателя". Сверх строки мною написано "будто бы" - тому верить, ибо я еще не могу заставить себя поверить в этот духовный вампиризм и не поверю, пока не увижу "Указатель".    Первое же моё впечатление было таково, что я начал писать заявление в Москву о выходе моём из русского подданства. Что ещё я могу сделать, если это зверство окажется правдой?"

Горький тогда находился, кажется, в Сорренто, здоровье поправлял под итальянским солнцем, а "злобный" Ходасевич отмечал: "Театр для себя. Он знал, что это заявление не пошлёт" и далее доказывал это. Но факт есть факт! И он сыграл свою роль. И в архивах Горького такое заявление обнаружено. Об этом писал Виталий Шенталинский в книге "Рабы свободы", переведенной на многие языки, а костромичами нечитанной. (Леонович подарил эту книгу библиотеке им. Крупскй в мае 1999 года).    Да и знать о Крупской больше, чем знали в советский период, в Костроме не хотели. Уже в "Детской литературе" (номер 5, 1988 г.) была публикация Елены Чуковской "Борьба за сказку". Уже в "Горизонте" (номер 3, 1991 г.) опубликованы были документы по истории литературы 20-х годов ХХ века, уже изданы дневники самого Чуковского и "Белый коридор" Ходасевича, а в начале 1997 года меня поучали в доме известного костромского писателя-фронтовика Владимира Корнилова, куда пришла по его приглашению: "Что-то вы, Вера Николаевна, всё не то читаете. Прочли бы самоё Крупскую, ведь она была великой труженицей, так много написала! А деток как любила!"    Как любила деток бездетная Крупская?    Жаль, в тот момент я еще не знала об Указе ВЦИК-СНК от 7 апреля 1935 года "О применении высшей меры наказания к малолетним преступникам"... достигшим 12-летнего возраста! А ведь именно Крупская отвечала тогда за Детский сектор в Совнаркоме. Вдумайтесь: убить ребёнка. Убить не преступнику - государству по закону!    Но о том, что тогда мне было известно о её деятельности, я написала статью "Всадники без головы или совесть как двигатель национального прогресса", первая главка которой называлась "Эротические переживания паука возле Мухи-цокотухи". Статья была написана к дате смерти Чуковского и поэтому первая главка посвящена полоумной борьбе Крупской с "чуковщиной". Увы, главный редактор держал её у себя до Нового года и вернул по моей просьбе с пометкой "В архив" за подписью всех членов редколлегии! Центральной прессе да, а костромской написать правду о соратице Ленина было нельзя - по решению редколлегии! Вышеупомянутую главку я все-таки опубликовала в сокращенном варианте в костромской газете "Накануне", которая просуществовала недолго. Главным редактором её была Илона Иванова, до своего редакторства там и после него работавшая в "Северной правде". Эта публикация была нашим с ней даром, скромнее сказать, действием к двухлетию ухода из жизни Игоря Дедкова.   

Итак, газета "Накануне" от 26.12.1996 г.   

Знакомые незнакомцы   Эротические переживания Паука возле Цокотухи

Корней Чуковский входит в нашу жизнь в раннем детстве.

Замечательные сказки - изящные, остроумные, быстро находят дорогу к сердцам маленьких читателей всех поколений. Позже они узнают, что доктор филологических наук не только сказочник и автор книги "От двух до пяти", но и капитального труда "Мастерство Некрасова", литературных портретов, собранных в книге "Лица и маски", "От Чехова до наших дней" и других книг. А также критик, литературовед, переводчик, впервые познакомивший нас с "Листьями травы" У. Уитмена.   Он прожил долгую жизнь, был обласкан славой и гоним, помогал писателям и сам нуждался в защите. Большую часть сказок опубликовал в 20-х годах. Вся казённая педагогика, а возглавляли её жёны видных деятелей ВКП (б), ополчилась против них. Опыта травли было не занимать. Уже велась борьба с есенинщиной, булгаковщиной. Пришел черед чуковщины. Крупская в своей статье "О Крокодиле" ("Правда", 1.02.1928г.) утверждала, что в этой сказке антисовесткие тенденции: "Крокодил" ребятам давать не надо не потому что это сказка, а потому что это буржуазная муть". Так Надежда Константиновна заканчивает статью. Цитируя Ваню Васильчикова, дающего свободу зверям:   Вашему народу   Я дам свободу   Свободу я дам!      она восклицает: "Что эта чепуха значит? Какой политический смысл имеет? Какой-то явно имеет. Но он так заботливо замаскирован, что угадать его довольно трудновато". Образованность не мешает ей сообщить читателям, что речь Крокодила перед царём-гиппопотамом "Узнайте, милые друзья, потрясена душа моя..." это пародия на Некрасова, которого Чуковский, по её утверждению, ненавидит. А пародия-то на "Мцыри" Лермонтова! А если бы даже и на Некрасова, что с того? Ровным счётом ничего, но в глазах Крупской это, видимо, доказательство "ненависти". Простим ей это. Человек-то она не литературный, хоть и взялась судить литераторов.   В архиве Чуковского есть такие записи: "Меня вызывали и спрашивали: почему в "Мухе-Цокотухе" Паук находится так близко к Мухе? Это может вызвать у детей эротические мысли! Почему в "Мойдодыре" мальчик бежит к Таврическому саду? Ведь там Государственная Дума! Эти и другие высказывания публиковались, потому что рецензия Крупской была равносильна декрету о запрещении книг сказочника.   Травлю организовали профессионально. В журнале "Дошкольное воспитание" (номер 4, 1929 г.) поместили письмо родителей Кремлёвского детского сада, которое так и называлось: "Мы призываем к борьбе с чуковщиной". Словно камни, летят из него слова: не читать, протестовать, запретить, изъять, усилить, оградить. И всё потому, что "в книгах Чуковского не затронуто ни одной советской темы, ни одна не будит в ребёнке социальные чувства, коллективные устремления".   В травлю включилась и Свердлова ("Правда", 14.03.1928г.): "Вокруг Чуковского группируется часть писательской интеллигенции, солидализирующаяся с его точкой зрения. Таким образом, перед нами несомненно общественная группа с чётко сформулированной идеологией". "Мы должны взять под обстрел Чуковского и его группу, потому что они проводят идеологию мещанства".   К. Свердлова видит вредность группы в том, что они, говоря о детской игрушке, имеют в виду петуха, козу и "ни звука не говорят о механизированной игрушке, познавательная ценность которой в том, что она знакомит ребёнка с явлениями, с которыми он сталкивается в нашей жизни, при нашей установке на машину".   Поневоле вспомнишь лозунг "Лошадь - враг социализма", имевший место быть в те годы.   Прочтение правдинских статей приводит к выводу, что авторы находятся в последней стадии политического фанатизма. Может, поэтому они чувствуют себя вправе предъявлять чудовищные в своей произвольности претензии к таланту, не имея собственного? Скромных интеллектуальных сих хватало, чтобы с помощью своих постов не давать работать писателям.   Своего они почти добились. Чуковский сначала объяснялся, защищался - накопилась целая папка документов, в которой зафиксирован его нравственный подвиг по отстаиванию права детей на волшебную сказку, а не агитку. Но когда половина его книг была запрещена ГУСом, пошли слухи, что редактуру нового издания о Некрасове поручат не ему, он был так подавлен, что не мог работать. Бросил недописанную о Толстом и Некрасове книгу, говорил, что ему незачем работать, ни к чему.   Выручил Горький. Заступился. Дочь Чуковского, достойная своего отца, написала Алексею Максимовичу в Сорренто. Тот ответил письмом главному редактору "Правды", назвав рецензию Крупской "странной и очень несправедливой"...   Как часто, как бесконечно-муторно честная работа подвергается нападкам людей, не умеющих снять шляпу перед правдой, если она им неприятна или непонятна. Увы, не на каждого "попавшего под обстрел" находится Горький. А противостоять, сохранить работоспособность в условиях, ей неблагоприятных, способен не каждый.   Но один из примеров такой стойкости духа не вспомнить просто нельзя, он слишком рядом: Игорь Дедков. Среди податливости, пошлости, безликости, невежества, он сделал для нас бесконечно много. Основная масса костромичей пока не знает его книг. Но постепенно мы узнаем этого человека, украсившего поколение шестидесятников. Костромичам станут известны дедковские просторы, откуда "Во все концы дорога далека". И тогда мы все поумнеем, подобреем и просветлеем: и сторонники, и противники переименования библиотеки имени Н.К. Крупской в Дедковскую".      

В том же писательском доме Корниловых мне объяснили, что "Евреи хотят водрузить на фасад нашей библиотеки имя Дедкова, как своё знамя, а Вас выбрали своим орудием". Это соображение было столь же полоумно, как и претензии Крупской к Чуковскому. Я почувствовала себя, как та лошадь, враг социализма...

Уже с августа 1996 года в "Северной правде" шла дискуссия о переименовании библиотеки, к которой я привлекла и москвичей.   Для пораженных антисемитской шизой евреи виноваты всегда и во всем: если в кране нет воды... Но Андрей Турков, Сергей Яковлев, Сергей Залыгин, Юрий Буртин, Владимир Леонович, Виктор Астафьев - не евреи. И не они меня сделали "своим орудием", а я привлекла их к дискуссии.

Когда Леонович узнал о "еврейской версии" переименования библиотеки, написал: "В заброшенной карельской деревне, прости, Верушка, в отхожем месте - очко в виде еврейского магендовида. И тут они!" А еще написал, что жалеет: в нем нет ни капли еврейской крови, а также армянской, грузинской, немецкой... Леонович носит фамилию своего отчима. И, кроме, как говорит он, вахлацкой крови, в нем есть струйка польской. Но какой польской, заметим - от Мицкевичей!   Во мне еврейской крови тоже нет. Но нет и антисемитской. Да, талант предательства у евреев не отнимешь, но у какой нации нет своих минусов? И кто станет отрицать, что среди евреев умных людей больше, чем в любой другой нации? Фаина Раневская однажды, прочитав об очередных зверствах фашистов, спросила Ахматову: "Раби! Откуда берётся такой чудовищный антисемитизм?" Анна Андреевна ответила: "Как Вы не понимаете! Завидуют талантливости нации!" Разговор состоялся в Ташкенте.   Леонович в том же письме:   "С чем сравнить обиходный российский антисемитизм? Лишайник на елях, на камнях. Такой - он безобиден, естественно паразитирует на необразованном патриотическом чувстве. Но людям лень оглянуться на фашизм - уродливый патриотизм, любовь к собственной исключительности, каковой нет, - исключительны ВСЕ! Антисемит серьёзный страшен. Этот лишайник пожирает дерево и камень. Только хруст стоит. Отрадно лишь то, что негодяй ищет стаю, без неё он нуль, а внутри он холоп".   

К тому времени родилась и еще несколько версий того, почему я близко к сердцу приняла идею переименования библиотеки и действую. Они "объясняли" то, что объяснять не нужно. К примеру, почему человек дышит, чувствует, мыслит? Просто потому что он живой. Смешно предположить, что человек дышит из... корысти быть замеченным! Он дышит, потому что живой, и живой, потому что дышит. Но корысть "сделать себе имя на имени Дедкова" была приписана. К слову сказать, на имени Дедкова в городке, где одни страстно мечтали забыть о том, что такой человек был, а другие по этой причине боялись о нём писать - можно было только сломать шею, но никак не сделать имя. Что, собственно, и произошло.   

Кстати тут будет цитата из письма Владимира Леоновича Василю Быкову: "...Посмертная жизнь Дедкова в Костроме не слаще той, что была в течение тридцати лет до этого события. Вышла наружу зависть людей малоодаренных, которым досталось от Игоря в своё время. "Все творческие силы Базанкова ушли на проталкивание в печать его творений". Примерно так. Михаил Базанков ныне - первый секретарь костромских писателей. В их Союзе, в газете "Северная правда" не могут спокойно слышать имени Дедкова - оно производит мгновенный раскол... Вам лучше многих известно, что в провинции их две, провинции, и одна как болото верховое, жизнетворное, а другая - болото гнилое.    В "Северной правде" горой стоит за Дедкова Вера Арямнова, зав. отделом культуры. На моих глазах эту женщину съедают. Подавятся, но съедят..."