Василий ШКЛЯР: О 20-х годах ХХ века мы знаем меньше, чем о Киевской Руси

Василий ШКЛЯР: О 20-х годах ХХ века мы знаем меньше, чем о Киевской Руси

ФОТО КОНСТАНТИНА ГРИШИНА / «День»

На фоне украинского информационного пространства, в котором много кощунства и сомнительной политкорректности и мало честности, человек, имеющий позицию и системно ее отстаивающий, отчасти выглядит почти героем. А в глазах кое-кого даже переходит грань радикализма. Василий Шкляр относится именно к таким «радикалам». Он производит впечатление, так сказать «неотформатированности». В том смысле, что писатель, судя по всему, не пытается приспособиться к определенным правилам игры и «обтесаться». Зато отдает преимущество тому, чтобы, по собственному выражению, называть вещи своими именами. Возможно, потому, что львиную долю последнего 20-летия он провел в архивах, в путешествиях по Холодному Яру, в общении со свидетелями эпохи и, наконец, в собственном романе «Чорний Ворон», где живут совсем иные, так же «неотформатированные» герои.

Вещи, названные своими именами (пусть и почти столетней давности), вызвали очень симптоматическую взрывную реакцию в украинском информационном пространстве и заметную нервозность среди определенных кругов. С другой же стороны, была реакция общества, в частности, кипы писем из восточной части страны, трехчасовая очередь к писателю за автографами, которая выстроилась в киевском книжном магазине «Є» и целый «майдан» почитателей, который собрался, чтобы пообщаться с Василием Шкляром у Национального университета имени Ивана Франко во Львове. Тем временем память о Холодном Яре 20-х годов едва лишь начинает возвращаться к украинцам. Собственно, «Чорний Ворон» — первый художественный роман, посвященный тем событиям. Возможно, для многих именно с него начнется усвоение украинской истории начала века и понимание всех промахов и непоправимых ошибок.

— Работая над романом «Черный Ворон», вы исследовали события 1920-х гг. Каковы ваши соображения о том, почему УНР потерпела поражение?

— Причин поражения было много. На то время украинская нация только проснулась от летаргического сна и не была готова к борьбе с таким сильным врагом. К тому же украинцы не имели надежных союзников (к сожалению, как и сейчас). Лидеры вырастали буквально «на ходу», и в самые ответственные моменты проявляли свою слабость, делали непоправимые ошибки. Верхушка была больна социалистическими идеями и безоговорочной верой в российскую демократию. Показательный факт: в конце августа 1919 года украинское войско зашло в Киев и вывесило на Думе желто-голубой флаг. Когда с левого берега начали надвигаться деникинцы, поступил абсолютно преступный приказ (очевидно, от Петлюры): не стрелять, вступать в переговоры. Надежда на то, что с деникинцами удастся договориться и вместе бороться против большевиков, была крайне ошибочной. Ведь русские — будь то «белые» или «красные» — рассматривали Украину лишь как свою колонию. В конце концов, деникинцы обезоружили украинцев, ограбили, и наша армия бесславно отошла. По моему мнению, это была одна из фатальных ошибок украинских проводников. И таких было немало. Украинская армия по духу и по решимости превосходила своих вождей. В 1920 году наша армия оказалась в «треугольнике смерти». Петлюра снимает с воинов присягу и дает разрешение каждому поступать по собственному усмотрению: расходиться по домам, уезжать за границу... Однако это войско — босое, голодное, почти без оружия и амуниции — решает идти во главе с командармом Михаилом Омеляновичем-Павленко партизанским рейдом в Первый зимний поход, который продлится с декабря до мая 1920 года. Тем временем Петлюра уезжает в Варшаву... Петлюровцы оказались решительнее самого Петлюры.

— Кажется, те ошибки повторяются рефреном. Уже то, что происходило и происходит вокруг вашего романа, является свидетельством того, что не все обстоит благополучно в нашем независимом доме. Какие переклички с 20-ми годами вы усматриваете в настоящем?

— Сложный вопрос. В таких случаях я говорю непопулярные вещи, которые потом оборачиваются против меня. Так произошло, например, с обвинением меня в пропаганде сепаратистских идей. Хотя на самом деле отдельные мои фразы выхватили из контекста. Еще в начале 1990-х годов я был пресс-секретарем Украинской республиканской партии. Тогда я говорил: если украинцы стремятся выстроить этническое государство и не иметь проблем с оккупацией информационного и культурного пространства, избежать угроз в отношении родного языка, то такое государство возможно в пределах Приднепровья, Галичины, Волыни, Слобожанщины. Если же мы хотим Украинское государство с политической нацией, то прежде чем нам удастся ее выстроить, пройдут целые десятилетия, и если через 20 лет мы снова об этом заговорим, то увидим, что не сдвинулись с места на ни шаг. Так я сказал тогда. И это оказалось горьким пророчеством, собственно — правдой, ведь воссоздавать национальную справедливость в пределах существующих ныне украинских границ, да еще и в условиях рахитической демократии, — крайне сложно. Мудрые отцы украинского национализма всегда предчувствовали эту угрозу. Николай Михновский, в частности, говорил: у нации, которая не освободит себя до наступления демократии, практически не будет шансов. Сейчас мы на собственной шкуре ощущаем мудрость его слов.

А что касается перекличек с 20-ми, то их я усматриваю в том, что Украина распорошена, она до сих пор делится на украинцев, малороссов и «хохлов», а не на восток и запад. И именно поэтому не может выбрать адекватных лидеров. Нация сейчас очень слабая, потоптанная, модифицированная на генном уровне, и верхушка ее соответствующая. Поэтому мы так часто терпим унижение и позор.

— Курс, который сегодня реализуется в Украине, — скорее пророссийский. Но, кажется, шаги в этом направлении даже в большей мере делают сами украинцы, чем наша верхушка. В тех, кто при Ющенко из «хохлов» превращался в украинцев, теперь, с изменением обстоятельств, происходят обратные трансформации. Они пытаются сделать определенные выстрелы на опережение. Об этом может многое свидетельствовать. В частности, то, что в стране от непонимания значения слова «национализм» сформировалось ненормальное к нему отношение, а на чествование памяти героев Холодноярской республики почти не приходят местные жители. На ваш взгляд, мы до сих пор имеем дело с «совком», с определенным его модификатом?

— Вы, кстати, как и я, употребляете запрещенное слово — «хохол»... Меня обвиняют в ксенофобии, в частности, в том, что я употребляю в романе слова «кацап», «москаль», «жид», «хохол». Поэтому я поинтересовался и выяснил, что эти слова были запрещены в 1929 году. Запретил их наркомпрос (то есть народный комиссариат просвещения — по сути, то министерство, которое сегодня возглавляет Табачник).

Современные украинцы до сих пор боятся слова «национализм». «Националист» у нас звучит как «экстремист» а то и что-то худшее. Учитывая, по каким признакам у нас определяется национализм, все европейские государства —националистические. Саркози — националист. Меркель — националистка, так как она говорит то, чего бы никогда не сказал украинский президент: каждый человек в Германии, который не знает немецкого языка, для нас нежелателен. У нас бы это квалифицировали как национализм, а то и фашизм. Украинцы боятся и этого слова, и соответствующего мышления. Возвращение к памяти, к определенным базовым вещам происходит очень вяло.

Вы упомянули о людях, которые живут в Холодном Яру. По этому поводу могу сказать, что, во-первых, не все из них — потомки холодноярцев. Ведь прямые потомки и родственники тех, кто боролся, были репрессированы или расстреляны. В живых оставались главы сельсоветов, комбедчики, всяческие активисты и, соответственно, их потомки... Когда в холодноярских краях проводили первые вечера, посвященные атаманам, появлялось не больше шести-восьми людей, и те — очень осторожно. А когда мы проводим такие мероприятия теперь, местного люда собирается значительно больше. Я верю в то, что процесс возрождения необратим, но разворачивается он очень медленно.

— В этом процессе литература, очевидно, должна сыграть не последнюю роль. Тем временем ваш роман — первое художественное произведение, посвященное драматическим холодноярским событиям. Да и документальных работ — немного. А это может означать, что 20-е годы прошлого века не осмыслены. Как вы считаете, сыграла ли украинская литература подобающую ей роль на протяжении последних 20 лет возрождения?

— Наша литература до сих пор лишь приближается к исторической теме. Когда Украина обрела независимость, многие писатели просто растерялись, ведь они привыкли писать в определенных рамках. А свобода стала для них очень серьезным вызовом, к которому они оказались не готовы. Многие просто надломились, другая часть начала работать дистанцированно от исторической темы. Думаю, дело еще и в том, что исторический роман — очень сложный жанр. Писателю, особенно украинскому, часто приходится идти на ощупь. Исторический роман требует от писателя серьезной осведомленности не только в хронике событий, надо знать множество деталей, даже о том, какое, простите, женщина исподнее носила. Даже если я об этом не пишу, но оно должно быть в моем воображении.

Украинские писатели брались за исторические темы, но резонанса их произведения не вызывали. На документальном уровне тему Холодного Яра глубоко разработал Роман Коваль. Не случайно, именно он консультировал меня во время написания «Черного Ворона» и стал редактором романа. Документальные исследования имели влияние на общество, но, разумеется, в меньшей степени нежели хотелось бы.

Возможно, это прозвучит нескромно, но «Черный Ворон» — это первый роман, который получил масштабный резонанс еще до того, как на него начали нападать. Мне кажется, что «Черный Ворон» оказался неожиданным даже для многих украинских писателей. Парадоксальная вещь: несмотря на то, что роман давно получил статус бестселлера и читается от Крыма до Ужгорода, никто не откликнулся на него ни одной основательной рецензией. Тем временем мне поступает много писем из Донецка, Бердянска, Кировограда, Одессы, то есть с востока и юга...

— Что пишут?

— Благодарят за то, что я открыл людям глаза, перевернул представление. На русском языке, кстати, пишут... Присылают деньги на экранизацию романа. Между прочим, первые средства на фильм поступили из Алчевска. А недавно 8 тысяч российских рублей перевел человек из Новосибирска, поскольку, как он говорит, «корни мои из Донбасса».

Думаю, одно из достоинств моего романа заключается в том, что я впервые назвал вещи своими именами, без всяких намеков и эвфемизмов. И некоторые писатели поняли, что надо либо уничтожить «Черного Ворона», либо сжечь все то, что до этого писали они.

— Именно из-за предельной честности вы считаете «Черного Ворона» книгой своей жизни?

— Дело в том, что я, можно сказать, родом из Холодного Яра — с этой, как говорил звенигородский атаман Иван Лютый-Лютенко, территории Духа. И он, этот дух, жил в наших людях, хотя об этом и боялись говорить, а многие ничего и не знали. Но я помню, когда был еще маленьким, дядьки, играя в карты, говорили: «Туз!», «Голый!», «Босый!». То есть они называли карты именами атаманов, ведь в Холодноярском крае был и Туз, и Голый, и Босый. Или где-то так краем уха можно было услышать, как один дед говорил другому: «А помнишь, как Трофим Голый зашел в наше село? Увидел телеграфные провода на столбах, достал «ливорвера», бах-бах — и провода повисли». Какие-то такие детали всплывали в памяти. Даже когда люди называли повстанцев бандитами, это возбуждало мое воображение. Позднее я прочитал книжку Горлиса-Горского «Холодный Яр», которая меня чрезвычайно поразила. Горлис-Горский завершает свой рассказ весной 1921-го. Тогда был еще романтический период борьбы, когда была надежда на освобождение, когда крестьянство поддерживало партизанское движение, давало лошадей и продовольствие, а главное — своих сыновей. Затем настали черные времена. Ввели НЭП, крестьяне начали разживаться и сказали: «Хлопцы, хватит слоняться по лесу! Возвращайтесь! Принимайтесь за работу! Можно жить!». И тогда одни пошли на амнистию, другие, пользуясь поддельными документами, в частности, погибших красноармейцев, поехали на Донбасс или еще куда-нибудь. Еще кому-то удалось бежать за границу. Однако была когорта самых упорных, которые остались воевать с оккупационной властью до конца. Мой роман именно о них. О тех, кто во времена отчаяния, уныния, невероятной усталости остались верны своему девизу «Воля Украины или смерть!». Они уже боролись только за саму идею. Дескать, чем дольше мы продержимся в лесу, тем больше надежды на то, что на наших могилах прорастет наша цель.

— Василий Николаевич, вы провели большую архивную работу. Скажите, а с кем-либо из тех, кто мог еще что-то вспомнить, удалось пообщаться?

— По несколько раз в год бывал в Холодном Яру. Например, поехал в село Деменцы — искал следы господаря полка гайдамаков Холодного Яра Прокопа Пономаренко. Поговаривали, умер недавно — где-то в 1996 году. Думалось: ведь была возможность с ним встретиться — сколько человек мог рассказать! В близлежащих к Жаботину селах нашел людей, которые рассказали драматическую историю: после ликвидации Холодноярской республики Прокоп подался в Криворожье. Потом ностальгия его таки доняла, и он вернулся в Деменцы. Начал жить с женщиной, которую любил смолоду. Но у них не сложилось — он был из другого теста. Зато были у него два приятеля — побратимы тех героических времен. Так втроем они и казаковали. В колхозе не работали ни дня. То в лесничестве, то где-то сторожили. Как-то так вышло, что советская власть их уже не трогала. В 70-х годах Прокоп Пономаренко покончил жизнь самоубийством. То есть, он так и не смог прижиться в том обществе. Мне пересказали трогательную историю: те два его товарищи посадили Прокопа мертвого, обняли и начали петь.

ФОТО С САЙТА ISTPRAVDA.COM.UA   ПОВСТАНЦЫ ИЗ ХОЛОДНОГО ЯРА, 1922 г.

Таких преданий было немало.

Не все они, конечно, вошли в «Черный Ворон», но все они создавали дух произведения. Ведь берясь за роман, надо доподлинно знать детали времени, знать намного больше того, что ложится на бумагу. Например, если пишу, что атаман стреляет из пулемета «Люиса», то должен знать, сколько там пуль в диске, какой вес пулемета, другие его технические характеристики. Я искал это так упорно, что мне даже предложили купить этот редчайший пулемет...

Я люблю рассказывать еще одну интересную историю. Главный атаман холодноярцев Василий Чучупак обустроил свой штаб в Мотронинском монастыре. Кстати, там теперь, как и когда-то, действует Московский патриархат. И вот в одном источнике вычитал, что в кабинете Чучупаки стучала американская печатная машинка «Ундервуд» и разносился дым дорогих папирос. Откуда дорогие папиросы в лесу? Ну, конечно, эшелон с деникинцами разгромили. Но интересно то, что и в то время дорогими папиросами были «Саmel» и «Marlboro».

— Кажется, этот роман на вас оказал большое влияние. Вы даже как-то стали серьезнее...

— Не думаю. Просто более уставший, чем раньше. Приблизительно так и мой брат говорит, дескать, что я до сих пор не могу выйти из образа Черного Ворона. Все воюю, делаю неожиданные заявления... Очевидно, роман наложил на меня отпечаток. Я долго вживался в своих персонажей, и это не могло не сказаться.

— Василий Николаевич, вы упомянули, что один из атаманов Холодноярской республики покончил жизнь самоубийством. Это в определенной степени перекликается с дискуссией вокруг Лины Костенко о том, что ледокол не может плавать в болоте, то есть — совпадение/несовпадение человека и эпохи. Очевидно, сейчас, в наше информационное время, нельзя действовать такими методами, которыми боролись холодноярцы. Так какова, по вашему мнению, сейчас наиболее оптимальная форма сопротивления?

— Действительно, те методы борьбы остались в том времени. На эту тему я разговаривал с уповцами, собственно со знаменитым сотенным УПА Мирославом Симчичем. «Дед, — спрашивал, — может, теряем время? Может, надо идти в лес?» В ответ услышал: «Нет!» Понятно, теперь совсем другой мир, технически даже. С одного вертолета можно выжечь весь Холодный Яр. А что касается методов борьбы, то это личное дело каждого.

У тогдашних казаков кроме общей борьбы сильным был еще мотив мести. Интересно об этом рассказал Валентин Симьянцев, казак 3-й сотни Черных запорожцев (военная формация армии УНР. — Ред.). В частности, о казаке Терешко. Красные уничтожили всю его семью (в то время семьи были большие, многодетные). К слову, маленького братика красноармеец заколол в колыбели штыком... Так вот этот Терешко убивал врагов и на прикладе ставил отметку. Так и Ладым из «Черного Ворона» — крестиком вышивал на шлыке, сколько их убил. Эти парни уже не боялись смерти. Боялись только, что погибнут и не успеют выполнить свой план, то есть отплатить врагу сполна. Здесь напрашивается сравнение с самураями: когда Япония проиграла, они говорили, что ведут дальше уже свою личную войну.

Каждый из нас тоже должен вести свою личную войну! В соответствии со своими возможностями, профессией, призванием, совестью, в конце концов со своим гонором... Я это сделал своим романом. И заявление с требованием уволить министра образования сделал благодаря тому, что «Черный Ворон» привлек к себе внимание не только моих сторонников, но и врагов. Когда на тебе фокусируется внимание, следует сказать свое решительное слово. Ведь есть шанс, что тебя услышат.

— В одном интервью вы как-то сказали, что получили отзыв от продюсера российского «5 канала» (Санкт-Петербург). Это — знаково. А получали ли отзывы от украинских медийщиков? И как бы вы оценили реакцию нашего информационного пространства на роман «Черный Ворон»?

— Я получал очень много положительных откликов от украинских медийщиков. У меня немало сторонников среди тележурналистов, особенно на «5 канале», ТВі... Видите, когда вспоминаю, где больше всего почитателей, то первыми приходят в голову оппозиционные СМИ. Но не только: фактически на всех телеканалах у меня есть свои признательные читатели, и это видно по эфирам.

— Скажите, а как продвигается дело с фильмом? Кстати, почему выбрали иностранного режиссера?

— Когда был создан комитет по сбору средств на ленту, тогда я сказал на пресс-конференции, что хочу, чтобы снимали только украинцы. Мы объявили конкурс — некий творческий негосударственный тендер. Скажу откровенно: обратилось много претендентов. Преимущественно с короткометражными и документальными картинами... конца 80-х — начала 90-х... Отечественный кинематограф настолько в упадке, что выбирать очень сложно. Обращался к молодым. Думаю: пусть это будет человек неизвестный, лишь бы загорелся так, как я, и захотел снять фильм своей жизни! Такого человека пока не нашлось. Поэтому я подумал о Гофмане. В Киеве были мои друзья — польские писатели Марек Вавшкевич и Ришард Улицкий. Я им рассказал о своих проблемах, и они говорили с Гофманом. Предварительно его это предложение заинтересовало, но нужен уже сценарий. Здесь я оказался не готов. Ориентируясь на то, что режиссер будет украинский, думал, что для начала книги достаточно. Затем вдвоем сядем и решим концептуально, как делать сценарий... Тем временем многие люди с положением говорят: «Ты напрасно относишься скептически к Голливуду». Мы же привыкли, что это что-то заоблачное и недосягаемое для нас. Говорят, Мэл Гибсон охотно мог бы взяться за такую тему, так как он любит снимать на материале экзотических стран...

— Скажите, а достаточно ли уже сейчас средств собрано на фильм?

— Нет, конечно. Наиболее серьезных масштабных акций мы еще и не начинали: аукционы, другие мероприятия... Мне известно, что многие предприниматели готовы инвестировать в этот фильм: были «сигналы» от очень серьезных людей. Но, прежде всего, желательно иметь творческую группу, определиться с режиссером, ведь люди привыкли давать деньги под имена. А когда уже со всеми определимся, начнутся главные акции по сбору средств.

— Кстати, а вы не думали, кто может быть исполнителем роли Черного Ворона?

— Здесь режиссер должен решать, так как прежде всего он является автором фильма. Думаю, актеров стоит поискать, например, по провинциальным театрам, так как наши звезды, такие как Иван Гаврилюк, Наталья Сумская, Богдан Бенюк, Анатолий Хостикоев, уже более старшего возраста, а играть должны ребята лет двадцати-тридцати, хотя все повстанцы выглядели старше своего возраста. Чекисты писали: «Денис Гупало возраста около 35 лет», а ему было 24. Это бремя повстанческой жизни наложило на него отпечаток.

— А каким тиражом на сегодня вышла книга, и будет ли допечатываться? Ведь, скажем, в Киеве ее сегодня не найти, в Черкассах тоже нет...

— Видите ли, даже такое мощное издательство, как Клуб Семейного Досуга, работающее на немецких инвестициях и технологиях, оказалось неготовым к такому спросу. На сегодня они напечатали где-то 50 тысяч, но ведь это только начало... Хотя я затрудняюсь сказать какую-то точную цифру. Тем более, что роман печатало два издательства.

— А что теперь, после «романа всей жизни»?

— Я сейчас в большом цейтноте. Без моего участия не обойдется сценарий «Черного Ворона». Еще есть обязательство написать до мая сценарий о парижском периоде жизни Симона Петлюры и его убийстве. Фильм будет снимать Олесь Янчук. Это художественная полнометражная лента, в которой рассказ будет идти от имени Леси Петлюры, дочери Главного Атамана. Но основной моей творческой целью сейчас является роман об атаманше Марусе. Раньше говорил, что на тему повстанческого движения уже исповедался сполна — все прочее будет самоповтором. Но возникла эта фигура, и я подумал, что такая героиня, украинская Жанна д’Арк, продиктует мне и свежий взгляд на события, и новую стилистику. Атаманша Маруся в нашем представлении всегда была суровая анархистка, а на самом деле речь идет о молоденькой шестнадцатилетней девушке по имени Саша Соколовская из села Горбулев на Житомирщине. Там жили братья Соколовские, они все были атаманами, очень известными, и даже сегодня тот край называют Соколовщиной. Алексей, Дмитрий, Василий Соколовские погибли один за другим. Место последнего брата заняла сестричка Саша, которая взяла себе псевдоним Маруся. Под ее руководством было 1000 казаков —700 пеших и 300 конных. Она, очевидно, имела какие-то «колдовские» способности.

Легенды о Марусе живут и по сей день. Одни говорят, что погибла, другие, что спаслась. По женской линии все Соколовские были ведуньями, и сейчас в Горбулеве живет Лиза Соколовская, ее внучка, тоже ведунья. Очень мудрая и интеллигентная женщина. Она говорит: «Маруся не погибла. Она могла уехать в Канаду, законспирироваться там под чьим-то именем, чтобы не бросать тень на своих родных в Украине». Здесь тоже придется искать окончание произведения, хотя, скорее всего, атаманша все же погибла.

— Все те интересные и важные вещи, которые вы рассказываете, как-то мало представлены в украинском интеллектуальном процессе. Какие фрагменты, по вашему мнению, нуждаются в восстановлении больше всего? Над какими вопросами надо работать в архивах, кого расспрашивать?

— К сожалению, мы уже потеряли возможность общения с очевидцами или хотя бы их детьми. Остались только легенды. Люди узнают, что я работаю над романом о Марусе, и звонят мне: «А вы знаете, как Маруся погибла? Вот мне отец рассказывал, что под Бердичевом». Другой в письме пишет: «Я знаю, как погибла Маруся. В селе была на тачанке, на нее напали, она отстреливалась, ее убили». Но это свидетельствует о том, что Маруся стала легендарной и осталась в народном сознании.

Лично меня интересуют больше всего 1920-е годы. Оказывается, что о них мы знали гораздо меньше, чем о Киевской Руси. Слишком скрывали их, атаманов даже проклинать запрещали, чтобы вообще не вспоминать.

— Оксана Забужко и Мария Матиос написали заметные, успешные книги об УПА, вы — о Холодном Яру. В любой стране такой успех породил бы массу последователей, своеобразное соревнование между авторами. Как вы думаете, наши писатели будут браться за эти темы?

— Будут. Любой успех вызывает желание подражать. Другое дело — качество. А интерес к теме Холодного Яра растет. И из года в год все больше людей приходит почтить его героев. Появляются общественные структуры, в названиях которых фигурирует Холодный Яр. А в литературе не может быть на одну тему много сильных произведений.

— Кто ваши поводыри — авторы, с которыми вы мысленно в постоянном диалоге?

— Я бы не сказал, что нахожусь постоянно в диалоге с кем-то. Наверное, больше размышляю о чем-нибудь сам. Но если говорить об учителях, то для меня это — Григор Тютюнник, с которым имел счастье общаться и узнать от него много очень важных для меня вещей.

— Между прочим, приходилось слышать такое мнение, что ваш «Ключ» подобен произведениям Григора Тютюнника...

— Думаю, что не «Ключ». Вот в раннем творчестве я находился под сильным воздействием Григора Тютюнника. Тогда я писал новеллы. Но не думаю, что это было плохо, так как эпигонство бывает разное... Тютюнник и сегодня остается для меня идеальным писателем.

— Опубликуете ли вы те истории, которые не вошли в книгу?

— Конечно. Например, то, что я рассказывал о Пономаренко, уже напечатано в приложении к новому изданию книжки «Холодный Яр» Юрия Горлиса-Горского...

— А как, на ваш взгляд, те события отразились в тогдашний украинской литературе — советской и западной?

— Уважаю литературу «Розстріляного відродження», но с особым пиететом отношусь к писателям Пражской школы, тому же Маланюку, Черкасенко... И как-то странно думать о том, что в то время, когда повстанцы в течение почти всех двадцатых годов воевали, в Харькове собирались писатели и создавали ВАПЛИТЕ, «Плуг», «Гарт»...

— Украинская литература представляет не только Украину в Украине, но и Украину на экспорт. Есть ли предложения перевести «Черного Ворона» на другие языки?

— Есть, и не одно. Но у меня свой подход к иноязычным изданиям. Я скептически отношусь к количеству переводов и никогда не форсировал этого. С Россией у меня особая ситуация — там несколько раз покупали права на перевод, платили мне и переводчикам, но после 1990 года мои книги в Москве не выходили в свет. Хотя в России у меня выходило даже избранное, поэтому я не волнуюсь, пусть и дальше платят.

— Будет ли Россия при нашей жизни такой, чтобы читать «Черного Ворона» и не биться в истерике?

— Трудно сказать. В моем случае издатель должен рисковать. Была идея, что Виктор Ерофеев напечатает роман в своем издательстве «Зебра», но оно, к сожалению, обанкротилось. А один богатый человек предложил мне: «Давай издадим на русском — и забросаем Крым и Донбасс». К такой экспансии я пока не готов.

— Какой комплимент в отношении «Черного Ворона» вам больше всего понравился?

— Одна милая девушка сказала мне: «Вы преподнесли мне очень коварный и неприятный сюрприз. После вашего романа я больше ничего не могу читать».

Для тех, кто готов присоединиться к поддержке киноленты по мотивам романа «Черный Ворон», — средства можно переводить на счет:
Получатель: Шкляр В. Н.
Банк: Приватбанк
№ р/с 26202601729257
МФО: 305299
ЕГРПОУ: 14360570

КСТАТИ

На альтернативную Народную Шевченковскую премию для писателя Василия ШКЛЯРА за роман «Черный Ворон» уже собрано 65 тыс. грн., сообщает УНИАН со ссылкой на «Газету по-українськи».

Кроме того, скоро по приглашению украинской диаспоры Василий Шкляр отправится в Канаду, где представит свой роман «Черный Ворон» в десяти городах.

Другие статьи этой полосы: